Страница 6 из 94
Для Платона «действительность», которую мы думаем, что видим, является только тенями, на стене нашей пещеры в мерцающем свете костра. Как и другие античные греческие мыслители, Платон был в душе геометр. Каждый треугольник, прочерченный в песке, является всего лишь несовершенной тенью истинной сущности треугольника. Прямые, составляющие сущность треугольника являются чистыми евклидовыми линиями с длиной, но без толщины, бесконечно узкие линии, которые будучи параллельными, никогда не пересекаются. Углы эссенциального [т. е. идеального] треугольника действительно дополняют друг друга в точности до суммы двух прямых углов, и суммы эти точны абсолютно, не отличаясь ни на одну триллионную угловой секунды. Это не так применительно к треугольнику, начерченному в реальной жизни на песке: он всего лишь зыбкая тень своего идеала, эссенциального треугольника.
Биология, в соответствии с Майром, страдает от собственной версии эссенциализма. Биологический эссенциализм рассматривает тапиров и кроликов, ящеров и дромадеров, как если бы они были треугольниками, ромбами, параболами или додекаэдрами. Кролики, которых мы видим, являются бледными тенями совершенной «идеи» кролика, идеального, эссенциального платонистского кролика, который висит где-то в пространстве идей вместе с совершенными формами геометрии. Кролики из плоти и крови отличаются друг от друга, но их различия должны всегда рассматриваться как отклонения от идеальной сущности кролика.
Какая безнадежно не эволюционная картина! Последователь учения Платона расценивает любое изменение у кроликов как отступление от идеи кролика, и всегда будет сопротивление изменениям — как если бы все реальные кролики были привязаны невидимым эластичным шнуром к Совершенному Кролику в Небесах. Эволюционное представление жизни радикально противоположно. Потомки могут неограниченно отличаться от предковой формы, и каждое отклонение становится потенциальным предком будущих вариантов. Действительно, Альфред Рассел Уоллес, открывший эволюцию путем естественного отбора независимо от Дарвина, так и назвал свою статью «О тенденции вариаций неограниченно отклоняться от первоначального типа».
Если и существует «стандартный кролик», этот титул означает не более, чем середину колоколообразного распределения реальных, снующих, прыгающих, изменчивых кроликов. И это распределение со временем меняется. После многих поколений постепенно может наступить момент, не ясно определенный, когда норма того, что мы называем кроликом, отклонится настолько, что будет заслуживать другого названия. Нет никакой неизменной «кроликовости», никакой сущности кролика, подвешенной на небе, лишь популяция пушистых, длинноухих, копрофаговых, подергивающих усиками особей, показывающих статистические вариации в размерах, форме, цвете и повадках. То, что было концом с более длинными ушами старого распределения, может оказаться центром нового распределения в позднее геологическое время. Учитывая достаточно большое количество поколений, может не оказаться никакого перекрытия между предковым и потомковым распределениями: самые длинные уши среди предков могут быть короче чем самые короткие уши среди потомков. Все течет, все меняется, как сказал другой греческий философ — Гераклит. Через сто миллионов лет будет трудно поверить, что предками появившихся животных могли быть кролики. Все же ни в одном поколении во время эволюционного процесса преобладающий тип в популяции не был далек от модального типа в предыдущем поколении или в последующем поколении. Это мышление — то, что Майр назвал популяционным. Для него популяционное мышление было противоположностью эссенциализма. Согласно Майру, причина по которой потребовалось такое непомерное количество времени, чтобы Дарвин появился на сцене, было то, что у всех нас, будь то из-за греческого влияния или по другой причине, эссенциализм врезался в нашу ментальную ДНК.
Для ума, ограниченного шорами платонизма, кролик всегда является кроликом. Предположение, что кроличий род составляет своего рода меняющееся облако статистических средних, или что сегодняшний типичный кролик мог бы отличаться от типичного кролика миллион лет назад или типичного кролика миллион лет спустя, кажется, нарушает внутреннее табу. Действительно, психологи, изучающие развитие речи, говорят нам, что дети — естественные эссенциалисты. Возможно, они должны ими быть, чтобы сохранить здравый рассудок, в то время как их развивающиеся умы делят вещи на отдельные категории, каждую заслуживающую уникального существительного. Неудивительно, что первым заданием Адаму в книге «Бытия» было дать имена всем животным.
И не удивительно, по мнению Майра, что мы, люди, должны были ждать нашего Дарвина аж до девятнадцатого века. Чтобы подчеркнуть, насколько эволюция противоположна эссенциализму, рассмотрим следующее: Согласно популяционному представлению эволюции, каждое животное соединено с любым другим животным, скажем, кролик с леопардом, через цепь промежуточных звеньев, каждое из которых настолько похоже на предыдущее, что любое звено может в принципе скрещиваться со своими соседями по цепи и давать плодовитое потомство. Вы не можете нарушить эссенциалистское табу более всесторонне. И это не некоторый неопределенный мысленный эксперимент, ограниченный воображением. В эволюционном представлении действительно существует ряд промежуточных животных, соединяющих кролика с леопардом, каждое из которых жило и дышало, каждое из которых могло бы быть отнесено точно к тему же виду, что и его непосредственные соседи с обеих сторон в длинном, скользящем континууме. Действительно, каждый из этого ряда был ребенком своего соседа с одной стороны, и родителем своего соседа с другой. Все же весь ряд составляет непрерывный мост от кролика к леопарду — хотя, как мы увидим позже, никогда не было «кроликопарда». Есть подобные мосты от кролика к вомбату, от леопарда к омару, от каждого животного или растения к любому другому.
Возможно вы и сами поняли, как этот потрясающий результат непреложно вытекает из эволюционного мировоззрения, но позвольте мне обстоятельно объяснить это так или иначе. Я буду называть это мысленным экспериментом шпильки.
Возьмите кролика, любую самку кролика (условно придерживаюсь, для удобства, самки: это не имеет значения для аргумента). Разместите ее мать рядом с нею. Теперь разместите бабушку рядом с матерью и так далее назад во времени, назад, назад, назад в течение мегалет, во внешне бесконечную линию крольчих, каждая из которых зажата между своей дочерью и своей матерью. Мы идем вдоль линии кроликов, назад во времени, тщательно их осматривая как инспектирующий генерал. Передвигаясь вдоль линии, мы в конечном счете заметим, что древние кролики, которых мы проходим, только немного отличаются от современных кроликов, к которым мы привыкли. Но скорость изменений будет настолько медленной, что мы не будем замечать тенденции из поколения в поколение, так же как мы не можем видеть движение часовой стрелки на наших часах — и так же, как мы не можем видеть процесс роста ребенка, мы можем только увидеть, что он стал подростком, а еще позднее взрослым. Еще одна причина, по которой мы не замечаем изменения у кроликов от одного поколения к другому в том, что в любом столетии вариации в пределах текущей популяции обычно будут больше, чем вариации между матерями и дочерьми. Так что, если мы пытаемся разглядеть движение «часовой стрелки» путем сравнения матерей с дочерьми, или даже бабушки с внучками, небольшие различия, которые мы способны увидеть, будут затоплены различиями между друзьями этих кроликов и их родственниками, прыгающими на лугах вокруг.
Тем не менее, постепенно и незаметно, поскольку мы отходим назад во времени, мы достигнем предков, которые всё меньше и меньше походят на кролика, и все больше смахивают на землеройку (хотя и на нее не слишком). Одно из этих существ я назову изгибом шпильки, по причинам, которые станут очевидными. Это животное — последний общий предок (по женской линии, но это не важно), который объединяет кроликов с леопардами. Мы не знаем точно, на что оно было похоже, но из эволюционных представлений следует, что оно определенно должно было существовать. Как и все животные, оно было представителем того же биологического вида, что ее дочери и ее матери.