Страница 28 из 68
Это был маленький живой господин, фабрикант, которого К. хорошо знал. Он извинился за то, что помешал К. в его важной работе, а К. со своей стороны извинился за то, что заставил так долго ждать. Но даже это извинение он произнес так механически и с таким почти фальшивым выражением, что фабрикант, если только он не был полностью поглощен своим делом, должен был это заметить. Но тот, не отвлекаясь, торопливо повытаскивал из всех карманов расчеты и таблицы, разложил их перед К., разъяснил отдельные пункты, исправил одну маленькую ошибку в расчетах, которая бросилась ему в глаза даже при этой поверхностной демонстрации, напомнил К. об аналогичной сделке, которую он с ним заключил около года тому назад, упомянул между прочим, что на этот раз еще один банк многое готов дать, чтобы провернуть эту сделку, и наконец замолчал, желая узнать мнение К. В начале речи фабриканта К. в самом деле внимательно следил за его рассуждениями, мысль о важной сделке захватила тогда и его тоже, но, к несчастью, ненадолго, вскоре его внимание отвлеклось, еще какое-то время он продолжал кивать головой в ответ на громкие восклицания фабриканта, но в конце концов прекратил и это, ограничившись тем, что оцепенело смотрел на склонившуюся над бумагами лысую голову и спрашивал себя, когда, наконец, этот фабрикант поймет, что вся его речь бесполезна. И когда тот замолчал, К. вначале и в самом деле подумал, что ему просто дают возможность признаться, что он не в состоянии слушать. Но по напряженному взгляду явно подготовившегося к любым возражениям фабриканта он с сожалением понял, что деловое обсуждение должно быть продолжено. Так что он наклонил голову, словно в ответ на приказ, и начал медленно водить карандашом по бумагам, время от времени останавливаясь и упираясь взглядом в какую-нибудь цифру. Фабрикант предполагал возражения; возможно, его цифры действительно были ненадежны, возможно, главное заключалось не в них, — как бы там ни было, фабрикант положил на все эти бумаги руку и начал снова, совсем вплотную придвинувшись к К., расписывать ему эту сделку в целом.
— Это проблематично, — сказал К., поджал губы и, поскольку бумаги на столе — единственное реальное — были закрыты, откинулся, ища опоры, на спинку кресла.
Он даже почти не поднял глаза, когда открылась дверь в дирекцию и там, не совсем отчетливо, словно бы за газовой завесой, появился заместитель директора. К. не задумался над этим явлением, а зарегистрировал только непосредственный эффект, очень его обрадовавший, потому что фабрикант немедленно вскочил с кресла и бросился навстречу заместителю директора. К., впрочем, придал бы ему и еще в десять раз большее ускорение, ибо он боялся, что заместитель директора может снова исчезнуть. Страхи были напрасны, господа встретились, пожали друг другу руки и вместе подошли к столу К. Фабрикант пожаловался, что его предложение о сделке встретило так мало сочувствия у этого прокуриста, и указал на К., который под взглядом заместителя директора снова склонился над бумагами. Когда затем оба господина оперлись на его письменный стол и фабрикант начал осаду заместителя директора, К. показалось, что эти двое, рост которых он в этот момент представлял себе преувеличенно, склонившись над его головой, обсуждают, как поступить с ним самим. Медленно подняв глаза, он попытался осторожно выяснить, что там у них наверху происходит, потом взял, не глядя, одну из бумаг со стола, положил ее на раскрытую ладонь и постепенно поднял ее, одновременно вставая, наверх к господам. У него не было при этом никакой определенной мысли, он действовал, лишь подчиняясь ощущению, что должен так поступить, раз ему придется когда-то писать большое заявление, которое должно будет его полностью освободить. Заместитель директора, участвовавший в разговоре с полным вниманием, бросил лишь один взгляд на бумагу, взял ее из руки К., даже не читая написанного на ней, поскольку то, что имело значение для прокуриста, для него не имело значения, сказал:
— Спасибо, мне все уже ясно, — и спокойно положил ее обратно на стол.
К. затравленно смотрел на него сбоку. Заместитель директора, однако, совсем этого не замечал, а если и замечал, то это его только ободряло; он несколько раз громко засмеялся, один раз остроумным возражением привел фабриканта в явное замешательство, из которого, впрочем, тут же сам его и вывел, сделав при этом упрек самому себе, и, наконец, пригласил фабриканта перейти к нему в кабинет, где они смогут довести это дело до конца.
— Это очень серьезное дело, — сказал он фабриканту, — я это прекрасно понимаю. И господин прокурист, — даже при этом упоминании он обращался, собственно, только к фабриканту, — несомненно, будет доволен, если мы это дело у него заберем. Оно требует, чтобы его спокойно обдумали. А он сегодня, кажется, очень перегружен делами, и кое-какие люди ждут в его приемной уже часами.
У К. еще хватило самообладания на то, чтобы отвернуться от заместителя директора и адресовать любезную, хотя и несколько застывшую улыбку только фабриканту; более он ни во что не вмешивался, стоял, слегка наклонившись вперед и упершись руками в стол, словно какой-нибудь продавец за прилавком, и смотрел, как эти двое господ, не прекращая беседы, собрали со стола бумаги и затем исчезли за дверью дирекции. Уже в дверях фабрикант обернулся, и сказал, что он пока не прощается и, естественно, сообщит господину прокуристу об успехах переговоров, а кроме того, имеет для него еще одно маленькое сообщение.
Наконец К. остался один. Он даже и не подумал впускать еще какого-то нового клиента, ничего не чувствуя, кроме смутной отрады от мысли, что люди там, за дверью, полагают, будто он еще ведет переговоры с этим фабрикантом, и по этой причине никому, даже его секретарю, нельзя к нему входить. Он подошел к окну, уселся на подоконник, взявшись одной рукой за задвижку, и стал смотреть вниз на площадь. По-прежнему падал снег, еще даже не посветлело.
Он долго просидел так, не зная, что, собственно, его тревожит, только время от времени бросал немного испуганный взгляд через плечо на дверь в приемную, когда ему мерещилось, что он слышит там какой-то шорох. Но поскольку никто не входил, он успокоился, пошел к умывальнику, умылся холодной водой и с посвежевшей головой возвратился снова на свое место у окна. Это решение взять защиту в свои руки казалось ему теперь более серьезным, чем он представлял себе поначалу. Пока он перекладывал защиту на адвоката, он все-таки еще оставался, в сущности, мало вовлеченным в процесс, он наблюдал за ним издали, и непосредственно рука процесса едва ли могла до него дотянуться, он мог в любой момент заглянуть внутрь и посмотреть, как обстоят его дела, но мог также и в любой момент убрать оттуда голову. Напротив, теперь, если он сам будет вести свою защиту, он должен будет — по крайней мере, в данный момент — целиком и полностью предать себя суду; результатом этого, конечно, должно будет стать впоследствии полное и окончательное освобождение, но, чтобы его добиться, он пока что в любом случае должен подвергнуть себя куда большей опасности, чем раньше. Если у него и были на этот счет какие-то сомнения, то сегодняшняя встреча с заместителем директора и фабрикантом была убедительным доказательством от противного. Как он сидел тут, совершенно оглушенный уже одним только своим решением защищаться самостоятельно! Что же тогда будет дальше? Тяжелые ему предстоят дни. Найдет ли он тропинку, которая приведет его сквозь все это к хорошему концу? Не означает ли тщательная защита — а всякая иная просто бессмысленна, — не означает ли тщательная защита в то же время и необходимость по возможности отрешиться от всего остального? Сможет ли он благополучно пережить это? И как он сможет осуществить это в банке? Тут ведь речь не о заявлении, для которого может понадобиться отпуск, хотя именно сейчас просить об отпуске было бы очень рискованным делом, — речь же обо всем процессе, продолжительность которого необозрима. Какое все-таки неожиданное препятствие возникло неизвестно откуда на жизненном пути К.!