Страница 86 из 121
А Гагерн, посетив Зимний дворец в это же время, заметил: «Вообще русские очень рады, когда они могут похвалиться: «Мы имеем самое большое», что бы то ни было — дворец, театр или крепость; или еще: «Никогда столь большое здание не было возведено в столь короткое время». Величина и скорость для них значат больше, чем доброкачественность и красота. Наполеон справедливо заметил о них: «Поскребите его шкуру — и вы найдете татарина». Невыгодные последствия столь большой поспешности повсюду видны в Зимнем дворце: сырые, нездоровые стены; все комнаты летом много топились для просушки, поэтому уже во многих апартаментах стало невозможно жить».
Барятинский был приглашен на свадьбу Марии Николаевны с Максимилианом и, хорошо понимая, что теперь о замужестве с ней не может быть и речи, все же не оставил надежды войти в царскую семью. Сравнивая свою родословную с родословной герцога Лейхтенбергского, он пришел к выводу, что Максимилиан ему не чета — он был Рюриковичем, потомком Черниговских и Тарусских князей, а в сравнительно недавнем прошлом его дед, Иван Сергеевич Барятинский, генерал-поручик и посол Екатерины II в Париже, был женат на гольштейнской принцессе Екатерине, родственнице великой императрицы. Все это вскружило голову молодому князю, и он стал оказывать весьма недвусмысленные знаки внимания второй дочери Николая, семнадцатилетней Ольге Николаевне.
Видевший ее в это время Гагерн писал:
«Вторая великая княжна, Ольга Николаевна, любимица всех русских; действительно, невозможно представить себе более милого лица, на котором выражались бы в такой степени кротость, доброта и снисходительность. Она очень стройна, с прозрачным цветом лица, и в глазах тот необыкновенный блеск, который поэты и влюбленные называют небесным, но который внушает опасения врачам».
Однако Барятинский не учел многого. Он не учел, что Ольга Николаевна, не в пример своей старшей сестре, холодна и расчетлива, а кроме того, и крайне самолюбива — она отказывала владетельным князьям Германии только потому, что в предстоящем замужестве видела себя не иначе чем королевой. Когда же Николай узнал о новых кознях неугомонного князя, он снова отослал его на Кавказ, присвоив ему незадолго до того чин полковника. Это была его судьба. Правда, он ненадолго вернулся в Петербург в 1846 году, но почти сразу же уехал обратно, получив чувствительнейший удар в сердце и став свидетелем окончательного крушения своей последней надежды: в то время, когда был он в Петербурге, состоялась помолвка, а затем и свадьба великой княжны Ольги Николаевны со столь долгожданным отпрыском королевской династии. В 1846 году Барятинский навсегда покинул Петербург, после того как 1 июля Ольга Николаевна вышла замуж за наследного принца Вюртембергского Фридриха-Карла, который со временем должен был наследовать королевскую корону своего отца.
Убедившись, что при дворе многого но добьешься, Барятинский уехал в горы Кавказа за чинами, почестями и воинской славой. Умный и лукавый А. П. Ермолов сказал об этом так: «Ведь на Кавказе большие горы, а в Петербурге болото топкое; в болоте столько же легко увязнуть, сколько в горах удобно подняться на высоту». Он и поднялся на максимально возможную высоту, став через 27 лет главнокомандующим, наместником Кавказа и фельдмаршалом, пленив в 1859 году неуловимого Шамиля.
А теперь вернемся к семейной жизни Марии и Максимилиана.
Подтверждая основательность опасений в искренности любви Максимилиана Лейхтенбергского и Марии Николаевны, Н. А. Добролюбов писал: «Он, выдавши (Николай I. — В. Б.), сказал ей, что теперь опять она может взять себе в адъютанты Барятинского, и он был возвращен. Впрочем, он ей надоел наконец, и говорили о ее нежных отношениях с Марио. Джованни Марио — граф де Кандия — был одним из лучших певцов своего времени. В 1849–1853 годах он выступал в Петербурге на сцене Итальянской оперы вместе со своей женой, не менее, чем он, знаменитой певицей Джулией Гризи. Его гастроли в Петербурге были триумфом великого певца, которому здесь исполнилось сорок лет. Многие дамы буквально сходили с ума от красавца графа, обволакивавшего слушавших его бархатистым тембром великолепного, чистого и полнозвучного голоса. Конечно же, Марио мог нравиться Марии Николаевне, но возле какой из великосветских дам не роятся подобно осам сплетни?
После Марио Н. А. Добролюбов назвал еще и графа Г. А. Строганова, обвенчавшегося с нею тайно от царя в Мариинском дворце в 1855 году. «О детях ее говорить нечего: Максимилиан начинает свое завещание проклятием того часа, в который он вступил в Россию».
Новелла 23
Царь, царица и поэт Лермонтов
Коль скоро коснулись мы взаимных отношений императора и Пушкиных, имеет смысл хотя бы кратко затронуть и отношения царской семьи с М. Ю. Лермонтовым, которые были весьма неоднозначны и довольно далеки от традиционных представлений, навеянных и внушенных нам со школьной скамьи.
Лермонтов впервые увидел Николая, когда тот 11 марта 1830 года внезапно, без свиты и без предупреждения, появился в Московском университетском благородном пансионе. Была перемена, дети бегали и шалили, и император поразился этой атмосфере вольности и недисциплинированности. Вскоре же Николай велел преобразовать пансион в 1-ю дворянскую гимназию с полувоенным укладом, и Лермонтов 16 апреля 1830 года ушел из пансиона, недоучившись в выпускном классе нескольких месяцев.
Затем Николай обратил внимание на поэта в связи с его знаменитым, прогремевшим на всю Россию стихотворением «Смерть Поэта». Бенкендорф, уведомивший Николая об этом стихотворении, определил конец его как «бесстыдное вольнодумство, более чем преступное». И 25 февраля 1837 года корнет Лермонтов из лейб-гвардии Гусарского полка был переведен в армейский Нижегородский драгунский полк, расквартированный на Кавказе, с тем же чином, хотя при переводе из гвардии в армию офицер становился двумя чинами старше. В октябре того же года Лермонтова по приказу Николая возвратили в Петербург, в лейб-гвардии Гродненский гусарский полк. Здесь-то поэт и сблизился с великим князем Михаилом Павловичем и императрицей. 4 июля 1838 года Михаил Павлович — командир Отдельного гвардейского корпуса — перевел Лермонтова по его просьбе в его старый полк — лейб-гвардии Гусарский, и потом не раз проявлял к нему сочувственное отношение. А в начале 1839 года Лермонтов впервые оказался при дворе.
Двадцать второго января состоялась свадьба двоюродного дяди поэта, Алексея Григорьевича Столыпина, с одной из любимых фрейлин императрицы и ближайшей подругой великой княжны Марии Николаевны — Марией Васильевной Трубецкой, одной из дочерей уже упоминавшегося здесь князя Василия Сергеевича. Говорили, что любовь императрицы распространялась и на ее старшего брата Александра Васильевича. А. Г. Столыпин был однополчанином Лермонтова и адъютантом герцога Максимилиана Лейхтенбергского, в те дни официального жениха Марии Николаевны. На этой свадьбе были и Николай, и императрица, и Мария Николаевна, и герцог. Через два дня императрица написала своему старшему сыну письмо, в котором сообщала: «Это была прямо прелестная свадьба. Жених и невеста… восхищенные родственники той и другой стороны. Мы, принимающие такое участие, как будто невеста — дочь нашего дома. Назавтра все явились ко мне, отец, мать, шафера с коробками конфет и молодожены, прекрасно одетые». Одним из шаферов был Алексей Аркадьевич Столыпин («Монго»), вторым — Александр Трубецкой. Был на этой свадьбе и М. Ю. Лермонтов.
После венчания в церкви Аничкова дворца царь, царица, три их старшие дочери и все приглашенные на свадьбу родственники Столыпиных, и в их числе и М. Ю. Лермонтов, как сообщается в «Камер-фурьерском журнале», вместе с другими «кушал шампанское, вино и чай» в Белом зале Аничкова дворца.
Появление Лермонтова в столь узком избранном кругу объясняется прежде всего тем, что оба Столыпина — и жених, и шафер («Монго») — были двоюродными дядьями поэта и однополчанами по лейб-гвардии Гусарскому полку. Однако окончательный список приглашенных утверждал сам Николай, и у него не было возражений против того, чтобы корнет Лермонтов приехал в Аничков дворец, где собирались только самые близкие царю люди.