Выше времени

— Кто помнит? — отозвался Пешков. — Когда тот март был? Лето заканчивается…

— Я помню, — невозмутимо заявил Прохорович. — В марте — точно выполнили. А в апреле — нет.

— Значит, больше денег дадут, — рассудительно заявил Гришка Петров, самый молодой ГРОЗ [7] в бригаде.

— Нет, значит, по кускам будут выдавать, — фыркнул Пешков. — А апрель — зараз. Что это такое — четвертинка? Скоро нам вообще по сто рублей будут выплачивать…

— Хоть бы по сто, да каждый день, — вздохнул Гриша. — Худое лицо его задумчиво вытянулось. — А мы зарабатываем сто рублей в день? У меня приятель на рынке стоит, ему пятьдесят платят. Или восемьдесят. Как сработает.

— Мы за-зарабатываем, да не по-получаем, — объяснил молодому Клецкин, подергивая щекой и слегка заикаясь. Клецкин произносил слова невнятно, иногда повторяя слоги, но уж если открывал рот, говорил долго. — Надо-до же директорам на что-то трехэтажные дома стро-строить? Наш Канды-дыбин никак стеклянную мансарду на сто двадцать квад-квад-ратов в новом доме не вы-выведет… Второй год дом стро-строит, ему, наверное, даже перед дру-другими директорами не-неудобно. А почему так? Да по-потому что ты, Гриша, плохо ра-работаешь.

Все захохотали, а я даже не улыбнулся.

— Потому что делиться приходится, — попытался «оправдать» директора Прохорович, но разговаривать про это было уже не интересно.

Много разговаривали. И про директоров, и про коммерсантов-барыг, и про депутатов. Каждый пытался учить нас работать. Но в забой почему-то никто не лез, а если и лез, то только перед выборами. И в лаву [8] заходить начальники боялись — постоят рядом, в штреке, натрут морды угольной пылью, чтобы на работяг походить — и на выход.

— Латышев сегодня какой-то смурной, — бросил через плечо Пешков и подмигнул остальным, так, чтобы я видел. — Влюбился, что ли?

Ребята опять заржали. Я не обиделся. Пусть подначивают. Каждого чем-то подначивают. Любовью — это еще ничего… Тем более, девчонки у меня сейчас не было. Кому я нужен без денег?

Клеть достигла нулевой отметки, дернулась и замерла. Сверху из высокого шурфа лился настоящий дождь из конденсата. Еще бы, наверху — только десять градусов тепла, внизу — минимум тридцать. Горячий воздух идет наверх, охлаждается. Водяной пар конденсируется, и капли падают вниз…

Несколько холодных капель попали мне за шиворот. Я поднял воротник, выбросил из головы глупые мысли и побежал к «козе» — занимать места. Не успеешь на «козу» в первый заход, вагончики подземной «электрички», карабкающейся на крутой склон, уйдут без тебя. А потом в очередной раз старая канатка сломается, и придется топать пятьсот метров под уклон, спотыкаясь о выступающие камни, в темноте… И бригадир будет орать, что ты опоздал — его проблемы внутришахтного транспорта не колышут.

До лавы добрались быстро — минут за сорок. Еще десять минут осталось. Третья смена собиралась на-гора.

Комбайн работал, транспортеры, шурша и густо пыля, выносили из забоя уголь. В одном месте ролик забился углем. Лента транспортера терлась о него и начинала дымиться. Прохорыч, утратив степенность и матерясь, бросился отгребать пыль.

Наша смена рассредоточилась по лаве. Кто-то чистил «карманы» между секциями крепи, кто-то уже передвигал тяжелую кровлю. Работа ГРОЗа не самая сложная. Комбайн прошел, ты карман вычистил, секцию подвинул, ждешь следующей ходки. Хотя попробуй, помаши лопатой на полусогнутых, в пыли и при сорокаградусной жаре!

Ничто не предвещало беды. Уголь шел ровно, без включений, комбайн работал, как швейцарские часы. Ваня Зарубский приносил вчера в нарядную каталог фирмы «Баум и Мерсье», его друг по Интернету выписал. Закачаешься! Правда, мне на самые простые часики работать года два надо. Один каталог рублей двести стоит, наверное. Не для нас часы, это точно.

Сегодня, пожалуй, план дадим! Да еще как — с заделом на все те дни, когда комбайн бурится и зубья ломаются. Пыли много. Но много пыли — это хорошо. Значит, уголек идет.

Грохнуло сзади. Села порода за лавой, там, откуда уже убрали крепь. И тихо вздохнул кто-то. Хоть мы сейчас и не верим в подземных духов, такие стоны мало кому понравятся… Я оглянулся, и увидел Прохоровича, ногу которого придавил огромный кусок породы. Прохорович скалил зубы и шипел.

— Прохорович! — заорал я почти на всю лаву. — Прохорович!

Бригадир уже был рядом.

— Что же ты туда полез, старый дурень? — скороговоркой шептал он. Шептал без злобы, испуганно. Сам бригадир, бывало, по десять раз за час оббегал препятствия в лаве под незакрепленной «крышей». Проносило. Прохоровича не пронесло.

Прихватив лом, как нарочно оказавшийся под рукой, я бросился к Прохоровичу. Только разве такую глыбу поднимешь ломом?

— Уйди отсюда, пацан, — тихо сказал пожилой шахтер. — Опасно тут…

— Вытащим, — скороговоркой прошептал бригадир. — Зарубский, Пешков, подмогните!

И Слава, и Санек оказались рядом с Прохоровичем в считанные секунды. Никто не выл, что его может придавить. Может быть, каждый и старался быть ближе к спасительной тяжелой крепи, но своего товарища мы выручали. Нажали втроем, сдвинули каменюку. Бригадир вырвал Прохоровича из-под осыпавшихся камней, втащил под крепь лавы. Пешков задумчиво вытирал голову.

— Что стали, раздолбаи! — уже вновь орал бригадир. — Назад, еще кого-нибудь придавит! Пешков, тебе сегодня работы мало — потащишь Прохоровича вместе со мной. А вы кидайте уголь. План нужно давать, нас и так мало осталось! В медпункт кто позвонил?

Клецкин позвонил. Медсестра уже спешила в сторону нашей лавы. Да только что здесь медсестра сделает? Это ведь не сердечный приступ, не голодный обморок…

Я взялся за лопату. На ногу Прохоровича лучше было не смотреть. Огромный камень буквально размолол ее. Старик потерял сознание. Что ж, так даже лучше — его еще тащить под землей больше километра.

Обычных шуток-прибауток в ту смену уже не было. Работали молча, сосредоточенно кидали на транспортер уголь. Пыль оседала на разгоряченных телах. Только зубы блестели из-под грязно-красных касок [9]. Мне почему-то казалось, что я работаю в забое впервые. Иногда даже забывал, что нужно делать.

В голове роились странные сны. Подводная лодка, бой в Средиземном море, бандиты, необитаемый остров и красивая девушка… Зря я, наверное, позавчера смотрел телевизор до двух ночи. Лучше бы отоспался… Правда, фильмы были про инопланетных чудовищ, а не про подводный флот или приключения в океане.

Жалко было Прохоровича. Теперь калекой точно останется. Нога никуда не годится… Можно такую ногу вылечить, или нет? Разве что если хирурги постараются. А бригадир все не возвращался.

На-гора поднимались в мрачном настроении. Даже яркое солнце и чистое небо не радовали. «Что ты знаешь о солнце, если в шахте ты не был»… Это песня про нас. После черноты километровых глубин даже серое дождливое небо покажется прекрасным!

Когда мы вышли из бани, в холле административно-бытового комплекса увидели бригадира. Был он в костюме, что не очень удивительно — марку Виктор Анатольевич держит — и в галстуке. Вот это уже что-то из ряда вон выходящее. Не любил бригадир галстуки и одевал их только в редких случаях.

— Что с Прохоровичем, Анатольевич? — посыпались возгласы ребят. — Живой? Что доктора говорят?

— В больницу увезли, — как-то чересчур мрачно ответил бригадир. — Был уже и в больнице… Разговаривал с врачом… К директору ходил.

Если надо, для ребят Виктор Анатольевич все сделает. Вот и сейчас оседлал свою старенькую шестерку и понесся в районную больницу следом за «скорой». Уж каких сил ему это стоило! Анатольевич может уголь добывать, ворочать лопатой две смены подряд, крепь ремонтировать десять часов кряду, а просить у кого-то что угодно — не для него. Но в городе он личность известная. Передовик. Лучший бригадир. На День шахтера парадный костюм оденет — вся грудь в орденах. Еще по прежним временам его знают, когда труд шахтерский не так, как сейчас ценился. И отказывают редко…