Страница 147 из 151
Мы рассказали о том, что и как произошло с замом Зейберта и двумя пулеметчиками.
— Ну и правильно. Нечего таким гадам свет коптить. Да и остальные, я думаю, не заживутся. Вы тут, наверное, не знаете, что в России творится? Часть этих деятелей выступает за то, чтобы остановиться на границе и начать переговоры с законным немецким правительством, упирая на то, что большинства своих преступлений они еще не совершили, и мы не можем осуждать людей за то, что они сделали в нашей истории, но не сделали здесь. Другие — орут, что потерь мы должны избежать, поэтому надо предоставить право оккупации Германии «демократическим» странам. Даже больше было — неофашистские демонстрации проходили, с требованиями заключить союз с Гитлером, во как.
— Ну, вы даете! У меня руки чесались вам физиономию начистить! — изумился Саня.
— Ну, это не так просто. Я до Администрации служил не в пресс-службе, а в ГРУ, так что подготовка имеется, — широко улыбнулся Головатов.
— Ну и как, много таких набирается? — поинтересовался я, продолжая начатую полковником тему.
— Нет, конечно. По проведенным опросам в Интернете, около восьмидесяти пяти процентов выступают за то, чтобы добить врага, не вступая с ним ни в какие переговоры. При опросах в реале — соотношение еще большее. Причем — везде, в каждой республике бывшего Союза. Ну ладно, объяснились, так что не буду вас больше отвлекать. Вам еще для телевизионщиков и журналистов пресс-конференцию проводить, вы уж постарайтесь на этот раз поспокойнее отвечать.
— А вы разве не поняли, товарищ полковник, что я с вами тоже немного играл? — спросил я.
— Разве? А мне показалось…
— Зря вам показалось. Мы к провокациям привыкшие, в суде адвокаты и не такое вытворяют, бывает.
— Ну, тогда вообще здорово. Тогда вы, наверное, подберете людей, которые смогут держать себя в руках?
— Само собой. Михалыч! Из студиозов пусть Старый кого-нито подберет, он их лучше знает, а самого Саню пускать нельзя, нет.
Мы продолжили работать. Закончили с допросом немцев, подготовили материалы. В середине дня за ними приехали автозаки из Минска, с вэвэшным конвоем — с собачками, баллонами с «черемухой» и резиновыми палками. Слава богу! Поначалу ходили слухи, что здесь с немцами и покончат — данных хватало для того, чтобы поступить с ними «по законам военного времени». Но, честно сказать, я не знаю, смог бы кто-то из оперов или Саниных ребят «привести приговор в исполнение». Одно дело — в горячке запальчиво сказать «я их всех порешу», другое дело — расстрелять. Не знаю… И не хочу знать.
Тела погибших с поля и из оврага погрузили в рефроконтейнеры — к несчастью, этих тел было слишком много для того, чтобы использовать санитарный транспорт. В город стали возвращаться люди, и часть из них, узнав о том, что здесь происходило, молчаливой скорбной толпой стояла перед оцеплением. Каждый из собравшихся, наверное, надеялся на то, что его родных и близких здесь не найдется. Тела было решено везти в Минск — в морге Кобрина просто не было мест для такого количества покойных. А ведь эти — те, которые борцы со смертной казнью, — они ведь уже видели такие картины. На Дубровке, в Волгодонске, в Каспийске, во многих других местах, по которым прокатилась волна террора, где так же, как здесь, гибли невинные люди. Видели — и продолжали гнуть свою линию…
Пресс-конференция прошла без особых осложнений. Ответили на все вопросы, касавшиеся всего того, что проделала наша группа за последние семь дней. Течение пресс-конференции было прервано одним из Саниных бойцов, ворвавшимся в зал.
— Товарищи! Наши Брест освободили!
А вечером мы все, набившись перед экраном телевизора, вытащенного в коридор нашей общаги, смотрели, как небо Москвы, Минска, Киева, Астаны, Тбилиси, Еревана, Баку… одним словом — небо столиц всех республик нашей новой старой страны озарялось вспышками первого в новой истории салюта.
И жизнь — продолжалась!
Сержант Александр Любцов
Я не знаю, почему началась эта хрень, которую когда-нибудь потом назовут «Вильнюсской бойней», — грязная драка, в которой перестала существовать фашистская группировка под командованием Гота, а русская армия понесла большие потери, чем при штурме Грозного. Мясорубка, результатом которой стало фактическое уничтожение этого красивого, в общем-то, города.
Я не знаю, кто там, на небесах, решил так пошутить, подарить России второй (или третий, или вообще черт его знает какой) шанс. Или, может, это очередное наказание для только-только поднимающего голову многострадального народа.
Что я знаю, так это то, что сделал все, что мог. И даже что не мог.
Я не помню, когда именно остался главным в нашей роте. Точнее, возглавил то, что от нее осталось.
Это получилось как-то само собой. Нашего командира убили, взводный погиб в самом начале — немцы пошли на прорыв, и он оказался в не самом лучшем месте, в не самое лучшее время.
Плюньте в рожу тому, кто говорит, что техническое превосходство — это все. Или кто говорит, что немцы плохо воевали. Поимев с ними дело, я вдруг осознал, что наши деды и прадеды были не просто героями — они были ГЕРОЯМИ. Настоящие чудо-богатыри, сумевшие победить самых настоящих исчадий ада, умелых, расчетливых и хитрых. Жестоких, сильных, умных.
Наша рота оказалась на одном из участков их прорыва. Одном, наверно, из многих — этого я тоже точно не знаю. И фашисты перли вперед, наползали словно облако тьмы, неостановимое и смертельное.
И простые русские мужики в очередной раз показали, что гены тех, кто когда-то останавливал тевтонцев, громил Фридриха, бил кайзера, забарывал Гитлера — что эти гены еще есть, что они еще живы. Жив тот самый дух, что делал армянина, татарина, украинца, калмыка, еврея, белоруса, великоросса, казаха или якута русскими воинами. Неутомимыми, несдающимися, страшными в бою.
Наша рота и весь батальон держались почти два часа. Я не знаю, сколько наци убил. Не знаю, скольких убили мы все, вместе взятые. Знаю, что у меня кончились патроны. Помню, как опять дрался ножом, прикладом и даже подобранным где-то штыком от трофейного «Маузера».
Я и мой уже взвод держали целый многоквартирный дом на окраине. О, думаю, мой первый командир был бы доволен — смена позиций, растяжки, аккуратные выверенные очереди. Да мы стали целым домом Павлова — и его защитникам еще один, отдельный поклон. Ибо я не понимаю, как они удерживали его столько времени — мы с гораздо лучшим оружием с трудом протянули сто двадцать минут. Сраные два часа. Против двух месяцев наших предков.
Я понял, что все для меня заканчивается, когда увидел обрушение соседнего дома — там были наши АГС и ДШКМ, удерживающие еще фрицев от прорыва.
На тот момент у меня осталось двадцать четыре патрона и одна граната. И дурацкий штык-нож. И все. Против МГ-34 и «Маузеров». И из оставшихся в живых бойцов я был еще самый богатый — у других не было и этого.
— Где же наши? Где, млять, наши?!! — Леха еще не истерил, но был к этому весьма близко.
— Прорвемся, брат, прорвемся. Прорве… — Василий Сагайлыков, хрен знает кто по национальности, умер после этой фразы. Пуля немецкого снайпера. Или нет — откуда мне знать, откуда прилетел смертельный кусочек свинца?
Следующее, что помню — как фашисты полезли в дом. И как где-то при этом играл музыкальный центр. Причем играл какой-то блатняк. Который я терпеть не могу.
Я и Леха, с ножами, заныкались на лестничной клетке в каком-то закутке над лифтом. Даже смогли убить неосторожно прошедших мимо фашистов — но нас услышали.
Прилетевшая откуда-то снизу граната нас с другом разделила — я ввалился в одну квартиру, он в другую. Это был последний раз, когда я его видел.
Лестничная площадка уже простреливалась, и за стенкой ванной комнаты буквально ощущалось передвижение немцев. В отчаянии я пальнул прямо через дверь — судя по хрипу, даже попал. В ответ прилетело столько, что вывалился косяк.
И еще — меня зацепило. Не очень сильно, но, сука, больно. Тем не менее влетевшего в квартиру нациста я встретил ударом штыком. Из шкафа, прикиньте.