Страница 23 из 24
По закону подлости (а иначе и не назовешь), то, что я искал, обнаружилось на самом дне второго чемодана, под грудой слежавшейся женской одежды и старых грампластинок. Это был небольшой бумажный пакет, в который я заглянул уже почти по инерции, машинально, и сразу вскочил на ноги - вот оно!..
Свидетельство о заключении брака, фотоснимок молодоженов (на нем у мамы немного отстраненное лицо) и короткая записка, вложенная в разорванный конверт:
"Лида, все-таки ты была не права. Если хочешь, можем поговорить. На конверте - мой новый адрес, приходи в любой день после 6 часов, позвони два раза. Люблю. Глеб".
Перечитав записку, я сунул ее и фотографию в карман, быстро привел все в порядок и пулей вылетел из дома, боясь, что не смогу посмотреть маме в глаза.
Это было как раз накануне того разговора с Хилей. Стояла тяжелая жара, и даже вечер нисколько ее не смягчил. Я двадцать минут прождал на углу автобус и, уже взбираясь по лесенке в тесный салон, увидел, как к дому заворачивает родительская машина. Успел.
* * *
- Пропуск, пожалуйста! - на входе в кафе, сразу у двери, сидел за столиком парень в черной форменной тужурке и постукивал обратной стороной карандаша по раскрытой тетради. Трубин немедленно выудил из кармана бумажку с печатью и положил на стол:
- Это мои гости, - он кивнул на нас, успев чуть подмигнуть Полине.
- Хорошо, - парень взъерошил свои густые черные волосы. - У окна свободно.
Собственно, свободно было почти везде, я заметил лишь пятерых посетителей, но Трубин спорить не стал, и мы с Полиной тоже промолчали.
Помещение оказалось внутри больше, чем выглядело снаружи, квадратные столики, застеленные белыми скатертями, стояли в строгом шахматном порядке, а на окнах висели желтые репсовые занавески.
- А ничего, уютно, - заметила Полина, вешая полушубок на один из множества прибитых к стене крючков.
- Здесь очень хорошо кормят, - понизив голос, сообщил ей Трубин. - Мясо, красная рыба и все такое.
Я уже совсем освоился с ними, особенно с девушкой, которая не переставала глядеть на меня со смесью восхищения и гордости. Но - увы, в ее редких косых взглядах на Трубина проскальзывало иное чувство, которое я хотел увидеть в свой, а не в его адрес - женский интерес.
За годы, прошедшие после расставания с Хилей и второго брака, который и браком-то не назовешь, я перезнакомился с целой кучей девушек. В основном, это были чьи-то секретарши в шуршащих кофточках из искусственного шелка, медсестры с холодными глазами и коротко подстриженными ногтями на сильных руках, продавщицы из универмагов, способные говорить только о кино и тряпках, молодые учительницы с внешностью и голосами роботов. Одна или две мне действительно нравились, с остальными я проводил время просто так, лишь бы не быть одному. Как-то раз попробовал познакомиться с хорошенькой блондинкой из фабричного района, судя по виду, швеей - и не вышло, она вежливо извинилась и сказала, что скоро выходит замуж.
И вот - Полина туда же. Этот Трубин, на которого она косится, размышляя, нельзя ли что-то с него поиметь - обыкновенный, не слишком молодой мужик, наверняка женат, да и зачем ему соплячка из ремесленного училища?..
Мы сели за четырехместный столик. Я поставил сверток на свободный стул и хотел было накрыть его шапкой, как вдруг что-то привлекло к нему мое внимание. Девушку, как назло, прорвало болтать, и я никак не мог сосредоточиться на смутной мысли, мелькнувшей у меня в голове.
- ... совершенно сумасшедшие цены, но как красиво! - разливалась соловьем Полина, пока Трубин, слабо улыбаясь, высматривал официанта. - Нет, конечно, тот ресторан был не для рабочих, я понимаю...
Что-то не так с этим свертком. Вроде и бумага та же, и шпагат, и так же плотно упакован...
- ... но начальник на нас ничего не жалел, заказал все, что мы хотели...
А с чего я вообще взял, что сверток как-то изменился? Что именно заставляет так думать?..
Подошел официант, почти неотличимый от парня у входа, и протянул плотный листок меню. Его темные, остро отточенные глаза мгновенно обежали всех нас, остановились на Полине, скользнули по марлевому квадрату на моем лице, вернулись к Трубину:
- Трески сегодня нет.
Девушка продолжала говорить, и я понял, что она просто очень нервничает.
- Эрик, а ты был в ресторане?
- Что? - мне с трудом удалось оторваться от свертка. - Что ты говоришь?
- Я говорю, в ресторане был? Мой отец однажды спас начальника цеха, когда трубу с кипятком прорвало. И за это начальник отвел нас в ресторан на вокзале...
- Я - был, да... раньше.
- Что с вами? - Трубин внимательно посмотрел на меня. - Вам плохо? Голова болит? Что вы так странно глядите на свое одеяло, будто оно убежит?
Ну конечно!.. Меня как ударило - я осознал, наконец, что же изменилось, и застыл на месте. Рядом со мной на свободном стуле лежал д р у г о й сверток. Совершенно другой! Я схватил его с полки в кабинете 190, даже не посмотрев как следует, что беру, и - ошибся!.. Меня мгновенно облило потом с головы до ног, даже за ушами появилась какая-то сырость. Этого мне только не хватало! Теперь, если Трубину придет в голову развернуть бумагу, он может увидеть что угодно - даже вещественное доказательство какого-то преступления. Это даже не важно, главное, что я, получается, украл эту вещь в Управлении Дознания!..
- Эрик, дорогой мой, может быть, вам врач нужен? - на лице моей жертвы застыло озабоченное выражение. - Так побледнели... Полина, будьте другом, сходите вон туда, к бару, там есть телефон...
- Нет, не надо! - усилием воли я вернулся на землю и растянул губы в улыбке. - Вот и все. Ну, закололо немного, бывает.
Нам принесли заказ: три тарелки с тушеным мясом, три салата, три пудинга с засахаренными фруктами, три бокала вина. Я машинально обратил внимание, что посуда в кафе простая, белая, без рисунков, и вот скатерть, как ни странно, выглядит белой только издали - вблизи же она заметно грязновата.
Так, что мы имеем? Сверток, содержимое которого мне неизвестно. Может быть, там и нет ничего особенного. Всегда можно, в конце концов, сказать правду - э т у правду, мол, перепутал в Управлении Дознания, вернем и извинимся. Но шестое чувство, не раз выручавшее меня в жизни, настойчиво подсказывало: "Не надо. Не высовывайся. Не допускай, чтобы у этого Трубина возникли хоть какие-то сомнения на твой счет. Он тебе еще пригодится".
Просто бросить сверток я не мог: надо же что-то держать в руках завтра утром, когда я вернусь за курткой. Если я брошу его сегодня у Трубина на глазах, как объяснить, откуда он взялся снова? Или сказать, что это другой?.. Нет, Трубин должен видеть, что я ушел со свертком домой. Завтра он, конечно, может спросить: "Почему вы все время ходите со своим одеялом?", может даже что-то заподозрить (хотя вряд ли), но после допроса, когда мы выйдем из Управления, сверток ему уже так примелькается, что я смогу-таки унести добычу.
Это было смешно и почти пугающе: сверток стал моим проклятием. Сначала я не мог с ним расстаться из-за Полины, теперь из-за Трубина...
А все-таки, что в нем?
А вдруг Трубин прямо сейчас заставит меня развязать шпагат?..
Может, плюнуть на куртку? Что я - нищий, не обойдусь без нее?.. При этой мысли - "плюнуть" я на мгновение обрадовался, но тут же почувствовал внутри болезненный укол и понял: нет. Есть вещи, на которые я не способен...
За соседним с нами столиком сидели мужчина и женщина в одинаковых черных пиджаках со значками правительственных чиновников и тихо, увлеченно беседовали, ковыряя салат. До меня долетали отдельные слова: "президиум", "полное одобрение", "соцпрограмма", остальное терялось в шепоте. Эти двое были так непохожи на всех, кого я знал, что взгляд мой невольно прилип к ним и ползал с лица на лицо.
Мужчина, наверное, разменял уже шестой десяток и сменил темную масть на пегую, а женщина была довольно молода, лет тридцати с небольшим, и привлекательна, хотя строгая мужская стрижка ее немного портила. Выглядели они совершенно по-разному, даже пиджак на женщине сидел иначе, чем на ее спутнике, но мне почему-то показалось, что они - родственники, чуть ли не отец и дочь. Их объединяло выражение лиц: какое-то породистое величие, спокойствие, полное сознание своей значимости и еще - п р е в о с х о д с т в о. Превосходство не только над шустро снующими официантами или простушкой Полиной, не только надо мной - мелким служащим, и не только над Трубиным - служащим покрупнее, даже, наверное, каким-то начальником, а - над всеми, над всем этим миром, над жизнью в целом. Они были выше всего существующего. "Полубоги", - пришло мне на ум. Настоящие полубоги, высшие существа.