Страница 16 из 24
- Слушай, я ведь намного тебя старше! - она засмеялась. - Мне уже четырнадцать, а тебе еще и тринадцати нет!
- На год и три месяца, - я пожал плечами. - Подумаешь.
На пустыре мы внимательно перечитали инструкцию к самолету, залили бензин в маленький оцинкованный бак и запустили мотор. Винт сразу завертелся с воем, и самолет рванулся из рук, стремительно побежал по снегу и взмыл. А мы кинулись за ним, боясь упустить. У меня мелькнула странная мысль: что, если он залетит в спецгородок?.. Но тут же все мысли сгинули, потому что игрушка, набирающая высоту у нас на глазах, уже перестала быть игрушкой и была удивительно похожа на настоящую машину. Если совсем чуть-чуть напрячь воображение, можно было представить, что это - большой самолет, просто смотрим мы на него издали. Наверное, Хиля чувствовала то же самое - глаза у нее сияли.
Ту картину я запомнил на всю жизнь: розовеющее зимнее небо над разномастными крышами, причудливой формы облако, тонко подкрашенное солнцем, плоский снежный блин пустыря и яркий, сверкающий самолет, заходящий на плавный круг - наверное, внутри у него было спрятано устройство, не позволяющее лететь прямо. Он был так освещен предвечерним солнечным светом, что казался раскаленным докрасна и готовым взорваться от своего пронзительного рева, мощный пропеллер превратился в полупрозрачный огненный диск, и мы невольно остановились, потрясенные. Чувство, которое переполняло меня, звучало так: "Он удивительный, но совсем ручной. Он не может никуда улететь, потому что летает только по кругу. Он выглядит мощной машиной, но при этом его легко может поднять слабая девчонка. Он - не то, чем кажется".
И все-таки - это было прекрасно. Мы запустили самолетик еще трижды, каждый раз зачарованно любуясь его полетом, а потом, когда солнце уже скрылось, устроились на какой-то помятой железной бочке и стали жевать бутерброды, глядя на последние отсветы заката.
- Красота, - заметила Хиля с набитым ртом.
- Здорово было, - согласился я.
- Хочешь, завтра опять пойдем?..
Но назавтра я тяжело заболел, и врач, которого вызвал на дом "папа", запретил мне даже вставать с постели. Мама осталась дома со мной. Я видел, что ей хочется поговорить о девочке, но она не знает, с чего начать. Хиля во время вечернего "чая" (который оказался на самом деле роскошным ужином) вела себя скромно, улыбчиво, хвалила все, чем ее угощали, и, кажется, родителям понравилась.
- А что, этот самолет правда сам летает? - мама, наконец, придумала, что сказать. - Без веревочки?
- У него настоящий бензиновый мотор, - я лежал, утонув в подушке и глядя сквозь слабое марево высокой температуры.
- Как интересно, - мама села на край кровати и положила руку мне на лоб. - Эльза замечательная девочка.
- Угу.
- Постарше тебя немного, но это даже хорошо... Она тебе нравится?
- Не знаю. Нравится... А почему ты спрашиваешь?
- Да так, - мама засмеялась.
Может быть, уже тогда и она, и "папа" знали, что Хиля станет моей женой. Именно знали, а не предполагали. А вот откуда - понятия не имею...
Мы действительно поженились, тут родители не ошиблись, но вот обстоятельства, из-за которых это произошло, могли быть и более светлыми...
* * *
Гардеробщица, плосколицая тетка в черном рабочем халате, положила на стойку мое пальто и сверток и сразу ушла куда-то в заросли вешалок, а я остался, мучительно раздумывая.
- Извините, а где здесь туалет?.. - спасительная мысль еще не пришла, но надо же было что-то делать.
- По коридору вторая дверь, - донеслось из зарослей.
Я двинулся в коридор, неся охапкой вещи, и сразу увидел приоткрытую дверь с черной человеческой фигуркой на табличке. Огляделся и вошел в просторное кафельное помещение с длинным зеркалом по стене и таким же длинным рядом белых, чисто вымытых раковин. За ними до самого окна тянулись светло-серые кабинки, а под окном, чуть нарушая геометрический порядок, стояла на табуретке грязная фарфоровая пепельница с изображением танцующего гуся. Кроме меня, в туалете никого не оказалось.
Я осмотрелся, ясно понимая, что времени почти нет. Можно бросить куртку прямо здесь, но жалко. К тому же, мне нужен сверток - любой. Вряд ли Полина помнит, как именно он выглядел. Главное, чтобы был.
Слева от двери, у раковин, прилепился к стене маленький шкафчик, на приоткрытой дверце которого висело забытое кем-то грязноватое вафельное полотенце. Я подошел, осторожно заглянул внутрь и увидел с невольным облегчением то, что искал - старое, здорово засаленное армейское одеяло с двумя белыми полосками по краю. Оно было воткнуто безобразным комком в самую нижнюю секцию шкафа, а сверху горой лежали тряпки, резиновые перчатки, щетки, надорванные пакеты с хлоркой, связки пожелтевших газет, бумажные мешки для мусора и прочая дребедень. Это было хозяйство уборщицы, и нормальному сотруднику или посетителю вряд ли могло прийти в голову заглянуть сюда даже из любопытства. Зачем тут одеяло, я тоже понял: уборщица, видно, пожилая и подстилает его, когда нужно становиться коленями на холодный кафельный пол. Что ж, один день она, пожалуй, обойдется. Может, и вообще не заметит или спишет на свою рассеянность...
Еще раз оглядевшись и прислушавшись, не идет ли кто-нибудь по коридору, я вытащил одеяло, ощутимо воняющее сыростью, выгреб с нижней полки какую-то ветошь и затолкал свой сверток в самые недра шкафчика. Потом завалил его тряпками, как листьями, и переставил сверху для верности какие-то банки. Может быть, уборщиц две, и одна подумает на вторую... Руки мои сами, без участия мозга, скатали одеяло, разодрали плотный коричневый пакет для мусора, соорудили сверток и перетянули его случайно найденным обрывком сырого шпагата, связанным из нескольких кусков разной длины. Я удовлетворенно выпрямился, чтобы полюбоваться. А что, даже похоже. Бумага почти как в магазине, только более толстая. Если не присматриваться, то и не отличишь.
Через минуту я уже вышел из Управления, чувствуя на душе странную поющую свободу, словно только что мне отменили смертный приговор.
Полина и Трубин разговаривали в нескольких шагах от крыльца, и я заметил, что мой обворованный новый знакомый все норовит тронуть девушку то за плечо, то за руку, то поправить ей воротник полушубка, то чуть приобнять ее за спину. Глядя на его машинальные, но недвусмысленные движения, я вдруг почувствовал, как радостное, освобожденное состояние сменяется во мне каким-то другим, глухим и тревожным. Я не мог понять, что это, но внимание Трубина к Полине было мне неприятно.
- А вот и Эрик! - весело сказала девушка и сделала шаг в мою сторону, словно инстинктивно спасаясь от прикосновений. - Ну как, все в порядке?
- Да-да, - я торопливо подошел. На сверток она даже не взглянула, может быть, лишь отметив краем глаза, что он - при мне.
- А что вы вспомнили-то? - поинтересовался Трубин, увлекая нас от Управления прочь.
- Да мелочь. Шрам у него вроде бы был на лице, - на ходу придумал я и почти сразу вспомнил, у кого видел шрам: у человека в спецгородке. - Знаете, небольшой такой, около носа. Или мне показалось... А нос, по-моему широкий, даже приплюснутый немного...
- Ага, так вы все-таки разглядели его лицо! - Трубин торжествующе поднял брови. - Видите, стоило немного подумать - и все всплыло. Вы сказали дознавателю?
- Н...нет. Я не уверен. До утра подумаю, может, что-то еще вспомнится...
Он покачал головой:
- Смотрите. Память - такая вещь, что сегодня помнишь, а завтра - как ветром сдуло. Шрам, вы говорите?.. около носа?.. А он был молодой, старый?
- Средних лет, - я чувствовал, что начинаю увлекаться, но остановиться не мог. - Наверное, за пятьдесят.
- Вы сказали - широкий нос... А рост?
- Не знаю. Он мне показался высоким, но точнее... - я развел руками.
- Очень интересно! - заявил Трубин, и лицо его сделалось странно озадаченным. - Очень! Я знаю одного человека с таким шрамом, но не мог же он... хотя, а почему нет?