Две жемчужные нити

Цимбал поглядел на обе фотографии, нервно вздрогнул и грудью упал на приставленный столик.

— Ой-ю-ю! Ой, мамочка родная, — стонал он, и плечи его вздрагивали.

Он не плакал, скорее злился и ругал себя на чем свет стоит за то, что связался с этим проклятым моряком, который так бессмысленно, по-идиотски втянул его в это мокрое дело. А ведь все шло как по маслу. Все заставы остались позади, впереди лежал путь к вольной и красивой жизни. И кто только выдумал эти фотоаппараты и лаборатории по криминалистике! Чтоб у них руки отсохли и зенки повылазили! Скоро придумают, гады, аппарат, который сам будет читать чужие мысли, сам найдет тебя за сотни километров и сам притащит в милицию. И что за жизнь пошла, черт ее подери? Ни тебе развернуться, ни свечкой стать, ни «занять» денег у кого они лишние, без дела лежат. Вильнуть некуда. И ничего не придумаешь. Тебя ведь не люди, машина поймала. А у нее хватка мертвая. Станешь лгать или отмалчиваться — новую беду накличешь! Еще пятерик прибавят к тому, что имел там, где мороз бабу щиплет и рубят лес. Бр-р-р! Даже мурашки по коже побежали, в черта, бога-христа и всех апостолов мать! И как назло, голос начальника совершенно спокоен. Хоть бы он закричал, ударил, все легче бы стало. Но тот хоть и говорит спокойно, а будто гвозди в душу заколачивает.

— Два месяца назад ты, Цимбал, сбежал из исправительно-трудовой колонии. Поддельных документов не достал и вынужден был скрываться. В это время открыли Новоград, и ты прибыл в город, надеясь раздобыть тут какие-либо документы. Днем спал на чердаке дома, который я покажу тебе позже, а вечером выходил из укрытия и отправлялся в пивную напротив вокзала. Тебе тяжело жилось на чердаке… Но погоди! Что это я все тебе рассказываю? Давай уж ты немного. Плохо было на чердаке?

— Ох, плохо. Кости до сих пор ноют. Дайте закурить, гражданин начальник… И воды…

Корзун выполнил просьбу и сел на свое место к большому столу. Бланк дактилоскопической лаборатории и фотографии спрятал в ящик, не закрыл его, а снова загородил локтями.

Цимбал заметил это, и его реденькие ресницы мелко задрожали. Какие еще бумаги хранит следователь в этом ящике? Там их много. И все ополчились против него. Держат его крепко, не дают свободно вздохнуть, соврать хоть слово. Вот времена настали, сгори они в огне. Ничего не поделаешь. Хоть круть-верть, хоть верть-круть. Медленно, проклиная свою судьбу и тех, кто предал настоящую дружбу, Цимбал постепенно разговорился.

Петр Сухобрус даже рот раскрыл, пораженный точной работой Корзуна. Он знал, что Иван Прокофьевич старый следователь, правда, специальной школы не кончал, а знания получил на практической работе. Петр никогда не присутствовал на таких допросах и смотрел теперь на Корзуна удивленными глазами, словно видел его впервые.

— Я пил пиво в уголке — и ни чирик, гражданин начальник. Ваш милиционер трижды заходил в пивную — верно, кого-то искал, на меня внимания не обратил. И еще один, в штатском, ваш, там сидел. Он на меня тоже ноль внимания. Я уже хотел было идти к себе в гостиницу на чердак, как тут-то ко мне подсел незнакомец в морском кителе. Я сразу понял: фраер, из блатной братии… Он сказал мне несколько слов, и я тотчас почуял в нем корешка… Но о себе ему ничего не рассказал… Пусть гром разразит! Чтобы мне с этого места не сойти, если лгу. «Моряк» дважды поставил мне по сто пятьдесят с прицепом. Угостил, зараза, и думал, что уже купил… Покажите мне его, гражданин начальник. Я ему, провокатору, глаза выдеру…

— Покажу. Вот расскажешь все, и покажу, — спокойно ответил Корзун. И нажал кнопку звонка.

Вошел дежурный, лихо козырнул.

— Подготовьте к очной ставке его напарника. Можно в кителе, — приказал Корзун.

— Есть! — уже где-то за дверью отчеканил милиционер.

Цимбал смутился, покраснел. Он, как видно, не ожидал такого внезапного решения и поэтому заговорил как-то быстро и путано, словно боясь, что его вот-вот уведут.

Корзун не перебивал. Ему, как следователю, картина всего происшедшего была ясна.

Когда они вышли из закусочной, продолжал лобастый, новый знакомый, которого звали Вова, предложил ему получить вещи из камеры хранения на вокзале. Цимбал сразу догадался, что дело не чисто, но расспрашивать не стал. Да и этика их среды не разрешала этого. Согласился выполнить просьбу, установив свою цену. Вовка даст сто рублей и паспорт. Требование было выполнено. Это подкупило Цимбала. Они сели в машину и поехали на вокзал. Цимбал пошел к камере хранения, а Вовка остался ждать в машине. Когда за Цимбалом началась погоня, тот скрылся. Больше он этого моряка не видел, не встречал и ничего не знает. Но пути господни неисповедимы. Гора с горой не сходится, а человек с человеком непременно встретятся, каким бы круглым ни был наш земной шар. И Цимбал обязательно спросит того морячка, что все это значит? Бросать товарища в беде и бежать так, что только пятки сверкают! Это за пределами обычаев даже их преступного мира. И тут Цимбалом овладела такая досада, что он решил немедленно исчезнуть с новоградского горизонта, но попался у вокзальной кассы. Пусть гражданин начальник простит за то, что, удирая из камеры хранения, он так сильно ударил его. Лобастый принял капитана за обычного постового легаша, а не следователя. Если б знал — возможно, все обернулось бы по-иному.

— А зачем же ты взял на себя такое преступление? Ту женщину, что в больнице? Зачем было выгораживать этого моряка? — спросил Корзун. И стукнул ящиком стола, чтобы напомнить Цимбалу о других документах, находящихся там. Цимбал нервно, но чуть заметно вздрогнул. Стук произвел на него впечатление.

— Это я с ходу, когда меня на очную ставку вели. Был удобный шанс, гражданин начальник. Такой шанс, если бы не эти бланки, из лаборатории…

— Яснее…

— Я признаю себя виновным, — глухо заговорил опять Цимбал. — На очной ставке в больнице. Говорю, что сам резанул дамочку. Она отнекивается. Меня не признает, боясь мести. Вы, гражданин начальник, закругляете следствие и передаете дело в суд. Здесь, в суде, я заявляю, что обвинения против меня ломаного гроша не стоят. Отрицаю все, о чем говорил на предварительном следствии. Дамочка тоже подтверждает в суде. Она же меня не знает, я же ее не резал… В судебном деле подшит паспорт, который мне дал Вовка. Помните? Я рассказывал, что Вовка дал мне сто рублей и паспорт, перед тем как я пошел в камеру хранения… Вы забрали у меня паспорт, денег уже не было… Суд меня оправдывает, выпускает, я получаю имя того неведомого чудака и паспорт… И овцы целы, и волки сыты. И ваша работа не пропала даром. Суд прикрыл дело. А я схватил бога за бороду… Все было на мази — и вот сорвалось… Что же теперь? Возвращаться обратно на Колыму, в свой санаторий, гражданин начальник? Ох, и морозы же там! А я вырос у моря, люблю тепло и солнце. Вот видите, поглядел на море из вашего кабинета и сразу стал добрее, мягче, все рассказал… Не забудьте упомянуть, когда будете составлять на меня сопроводиловку… Что же делать дальше?

— Бери чистую бумагу и чернила, — сказал Корзун. — Садись в соседней комнате вместе с милиционером и пиши все, что только что рассказал. Я потом проверю… Только все точно. И не думай в окно прыгать. Там стальные решетки. И расписывайся на каждой страничке.

— Хорошо! — вскочил Цимбал, как бы обрадовавшись.

Милиционер увел его, плотно прикрыв дверь.

Вдоль берега прошли яхты. Послышался звонкий девичий смех, донеслась старинная песня: «Живет моя отрада в высоком терему, а в терем тот высокий нет хода никому…»

Корзун замурлыкал этот мотив.

— Как ты поступишь с этим Цимбалом? — спросил Петр.

— Не с Цимбалом, ты хотел сказать, — поправил его Корзун, — а с этим лжеморяком в кителе, который дал ему паспорт?

— Конечно.

— Сам не знаю. Мы дважды подробно допрашивали художницу, как только она выздоровела. Нет ни малейшего сомнения. Лобастый сказал правду. Вместо одного преступника мы задержали другого. То, что у Цимбала не его паспорт, я понял сразу, поэтому объявил всесоюзный розыск и получил сведения, что Коржов, год назад утерявший паспорт при весьма странных обстоятельствах, не знает, где он его утерял, проживает в Самгородке, рабочий. Попутчики Ирины Чугай, к сожалению, никаких новых данных не сообщили, лишь повторили имя, которое я знаю от пострадавшей, и описали наружность… внешность.