Страница 61 из 173
Интересно было ощущать, насколько близки сейчас их умы. Найл не пытался проникнуть в ее мысли сознательно, но вместе с тем узнавал их так ясно, будто они рождались в его собственной голове. Словно внутренняя их сущность слилась воедино в волнующем чувстве постижения друг друга.
Стражница сменила позу, чтобы удобнее видеть через плечо Одины. Найлу стало любопытно, что же может служить причиной такой недоброжелательности; он настроился на ее мыслительный лад. Это оказалось неожиданно трудно, и в какой–то момент Найл подозревал, что стражница сознает его усилия и умышленно им противится. Но в то же время по ее лицу (она сейчас разговаривала с Одиной) нельзя было судить ни о какой подозрительности. Попробовал еще раз, и тут его ошеломила странная, не до конца еще оформившаяся догадка. В мозг этой женщины сложно проникнуть потому, что он работает не совсем обычно, можно сказать, не по–людски. Секунду спустя натиск увенчался–таки успехом. Найл с удивлением понял, что прав в своей догадке. Оказывается, это не разреженность, что свойственна обитателям паучьего городища, — ту можно сравнить скорее с рассеянностью. Эта же напоминала странную, созерцательную пассивность паука, терпеливо выжидающего, когда добыча угодит в тенета. Трудно поверить: получалось, перед ним, по сути, паук в человечьем обличье. Было заметно, что Дона глядит на Найла с любопытством, понимая, что происходит что–то необычное. Вместе с тем в ней не было ревнивого желания заполонить все внимание юноши, поскольку их умы и без того пребывали в гармонии; просто любопытно было узнать, что именно Найла так привлекает.
Тут до Найла дошло, отчего все–таки стражница смотрит на них с такой неприкрытой враждебностью. Ей вменялось не любить дикарей и относиться к ним с надменным превосходством. Братья вызывали у нее сильнейшее неприятие. Но Одина была старше по рангу, поэтому у стражницы не было возможности придраться к ним, пока не случилось явного нарушения. Неприязнь стражницы была так велика, что Найл невольно почувствовал, как сам наливается гневом.
Судя по всему, стражница совершенно не подозревала, что Найл проник к ней в мысли. У этой женщины было что–то общее с пауком–шатровиком, хотя жизненный заряд в ней был, безусловно, куда сильнее. Частично из озорства, частично из любопытства Найл решил внушить стражнице мысль, что кто–то пристально следит за ней из окна детской. Несколько секунд все шло без изменений. Женщина продолжала слушать Одину, кивая и остро поглядывая на Найла и Дону. И тут вдруг она резко, словно уже не в силах вынести, обернулась и посмотрела в сторону детской. Найл подивился успеху своей проделки. Он мысленно велел ей поднять руку и почесать нос. На этот раз стражница подчинилась незамедлительно. Найл едва поверил своим глазам. Сама того не сознавая, она подчинялась его воле. Он заставил стражницу переступить с ноги на ногу, поиграть притороченным к поясу топориком, потянуться и почесать поясницу. В конце концов вынудил отвернуться и вглядеться в окна детской: кто там все смотрит и смотрит? Пока она это делала, Найл не упустил случая украдкой поцеловать Дону. Когда стражница обернулась, они уже сидели как ни в чем не бывало.
Через пару минут Одина, обернувшись, сделала Доне знак. Здесь все явно было заранее оговорено.
— Пора идти, — прошептала Дона. — Надо отвлечь твоих сестренок, а то расхнычутся, когда будете уходить.
Девушка обернулась удостовериться, что стражница не смотрит в их сторону, потянулась и нежно погладила Найла по щеке. Поднялась, взяла за руку Мару.
— Ну что, сыграем в прятки? Давайте–ка вы с Руной прячьтесь, а я пойду искать.
Спустя минуту Руна и Мара уже почти скрылись среди кустов, и Одина показала жестом: все, пора уходить. Найл попытался напоследок поймать взгляд Доны, но та, не оглядываясь, уже спешила через лужайку.
Когда садились обратно в лодку, Найл готов был разорваться от бесчисленных вопросов и отрывочных мыслей, от которых голова буквально кипела. Непривычный к напряженному анализу, абстрактным понятиям, Найл боялся, что голова просто не выдержит такой бурной активности.
Ясно было одно. Стражница — человек, никакая не паучиха. Ум у нее если и имеет сходство с паучьим, то оттого лишь, что таким его отлили и отшлифовали — в самом раннем возрасте в него впечаталось паучье мышление. Ведь и Вайг в конце концов так натаскал осу–пепсис и муравьев, что по ряду признаков они уже едва не напоминали людей…
Отсюда напрашивалось, как именно смертоносцам удается держать в подчинении своих слуг. В отличие от жуков–бомбардиров пауки лишены способности общаться с людьми напрямую. Да оно им и ни к чему; достаточно просто заронить идею, образ действия. В каждой из прислужниц Смертоносца–Повелителя гнездилось «второе я» — фактически сущность паука…
Пока смертоносцы держат это «второе я» в повиновении, они всецело хозяева своих рабов. Но они не задумываются над тем, что кто–нибудь из людей может одержать верх над их волей и переподчинить себе рабов.
Тут Найл впервые осознал, отчего Смертоносцу–Повелителю так не терпится раскрыть его, Найла, секрет. Овладей люди навыком внедряться и управлять мыслями, дни паучьего господства окажутся сочтены. Как какое–нибудь дрессированное насекомое, закабаленный ум — это замок, к которому подходят несколько ключей.
Одновременно с тем, как эти мысли с боем складывались в слова, Найл изучал Одину. Бесспорно, в сравнении со стражницей она подлинный человек. Но даже в ней ощущается странная разреженность, словно какая–то часть ума у нее дремлет. Теперь понятно: дело в том, что и ее ум порабощен пауками. В ней подавлено чувство подлинной независимости, а она о том даже не подозревает.
Сейчас, например, она прикидывает, что ей делать с «дикарями». Одина сделалась невольной заложницей создавшегося положения. Как прислужница, она привыкла жить по другому распорядку. Служебные обязанности в течение дня могли меняться, но в целом заведенный порядок оставался незыблемым, и сложных тупиковых вопросов не возникало. А теперь она терялась, не зная, как быть. В провожатые дикарям она вызвалась потому, что нельзя же было допустить, чтобы те вообще шатались без присмотра. Теперь же предписанные обязанности она выполнила и не знала, что делать дальше. Сайрис надо будет сейчас вернуть в женский квартал. Но и тогда надо будет еще решать, как поступить с Вайгом и Найлом…
Мысль, что с матерью предстоит расстаться, побудила Найла внушить служительнице следующее. Лодка уже приближалась к берегу, время иссякало. Найл пристально вгляделся в профиль женщины и, сосредоточась, стал внушать, что их всех надо доставить во дворец Каззака. Когда нос лодки мягко ткнулся в берег, спросил:
— Куда мы теперь направимся?
— Я отвожу вас назад к новому управителю, — ответила Одина решительно, без тени сомнения в голосе. Чувствовалось, что она довольна собой: выход–то какой удачный. Найлу стало совестно. Но когда увидел грустное лицо матери (она все не переставала думать об оставленных детях), в нем проснулось удовлетворение от мысли, что взята хоть какая–то, пусть временная, отсрочка.
На главную площадь возвратились далеко за полдень. Жаль было гужевиков: Одина велела им возвращаться долгим кружным путем вдоль берега реки, и бедняги выбились из сил. Ей, похоже, совершенно не было дела до их усталости. Она частенько на них покрикивала, чтобы пошевеливались. Найл понял, что это не из жестокости или грубости нрава. До нее просто не доходило, не могло доходить, что это тоже люди, совсем как она. Вот что сбивало с толку больше всего. Несмотря на внешнюю доброжелательность, даже благодушие, она вместе с тем напрочь была лишена человечности.
Ватага рабов тянула через площадь груженную землей подводу, другая стайка подталкивала ее сзади. Возле подножия башни рабов было погуще — засыпали воронку. Среди общего их скопища выделялись люди, рост и сложение которых указывали на принадлежность скорее к слугам, чем к рабам.
— Почему эти люди работают вместе с рабами?