Страница 184 из 188
— В этом мы соперничали со Вселенной,— ответил он.— И, как всегда, превзошли ее. Но посмотрите вокруг. В этой гигантской пепельнице есть и яркие угли. Здесь много такого, что оправдало бы нас.
Сжимая ладонями череп, он попытался расколоть его, но у него ничего не получилось.
— А теперь уходите отсюда. Оставьте меня одного.
— Ты тоже уходи...
Дверь насмешливо скрипнула за ними, и он вонзил в нее сноп светло-огненных молний.
А безмолвный крик продолжался.
«Как далеко чертоги тьмы. Как далеко...»
Услышав стон, он узнал свой голос и проснулся.
«Как далеко... послы дутиков просят разрешения... залы света...»
Фразы слились друг с другом. И он знал почему.
Это он перекручивал слова подушки, изменял их смысл и, понимая, не понимал. Он вмешивался и оставался безучастным; спал и не спал; осознавал и прятался в неведении.
— Скажи им, чтобы они уходили! Читай мне! Читай!
Он знал и боялся знать.
... Длинная повесть о женщине по имени Анна и мужчине, которого звали Вронским.
...Поезд мчался к нему, как огромный ящер, извергая черный столб дыма и вопя от жажды крови. На рельсах...
Он включил свет.
— Прервать генерацию образов!
Поезд исчез, и он остался один, дрожа от ужаса и понимания.
Покрывало не успевало впитывать пот. Океаны воспоминаний отхлынули от берегов его разума. Закрыв лицо руками, он тихо спросил:
— Ты убрала кровь?
— Да,— ответила подушка.
— И ее тело?
— Да. Кремировала. Чисто и навсегда.
— Почему она сделала это?
Подушка не отвечала.
— Почему она пришла сюда, чтобы покончить с собой? — настаивал он.
— Потому что она не могла уйти без тебя... и не могла остаться.
— Как давно это случилось?
— Семь лет, три месяца и тринадцать дней.
Что-то огненное потекло из соломинки, и он проглотил горьковатую жидкость.
— А дутики? Они реальны или просто являются частью терапии?
— Реальны, но используются для терапии.
— И я действительно убил одного?
— Да.
— Когда?
— Две недели назад.
— Значит, я болен.
— Нет, сейчас ты здоров.
Он был болен все это время. Болен!
Кушетка зажужжала, покрывало завибрировало, и ему снова стало сухо и тепло.
— Послы дутиков просят разрешения войти,— доложила подушка.
— Значит, ты все же разбавляла мои напитки?
— Да.
— Тогда пусть они войдут.
Он осмотрел комнату, в которой провел почти семь лет. Стены дрогнули под натиском воспоминаний.
Лен вернулся, принеся с собой запах времени и пространства,— вернулся, чтобы без слов посмотреть ему в глаза и ударить в лицо. Когда он пришел в себя, Лен исчез, как исчезли и два его зуба, один из которых потом нашелся на полу. Он налил бокал, обломал все ногти, корчась в безумии рядом с цветами у бассейна, затем налил еще бокал, поплакал немного и налил еще бокал. Он отнес ее на кушетку и помолился, налил бокал, поплакал, заблокировал дверь, а потом заснул и проснулся через семь лет и три месяца. Руки ныли от уколов, которыми подушка Лициды гасила его боль. Он ел яйца и тосты, и к нему снова возвращался рассудок.
Он вызвал транспортный портал.
Огромный стебель белой лилии взломал паркет и склонился над постелью. Он принял душ, оделся и спроецировал на одну из стен огромные двери. В нее осторожно вошли первые дутики.
Он улыбнулся им:
— Привет, ребята.
Но они входили и входили, заполняя Святилище. Они обступали его кушетку плотными рядами, пока он улыбался им и кивал. И тогда он сел, устало опираясь на подушку.
— Вот вы и пришли, возжаждав правосудия.
— Что тебе надо? — спросили они.
— Ничего,— ответил он.
Наступила тишина. Дутики поймали его, как бабочку, в желтоватый сачок видений.
— А вам что надо?
— Ответа! Почему ты убиваешь нас?
— Это не я,— ответил он.— Это мое безумие. Я приношу вам свои извинения.
— Если ты,— сказал один из них.
— Уйдешь,— добавил другой.
— Все будет,— произнес третий.
— Забыто,— закончил четвертый.
— Но если ты...
— Останешься...
— Тебе придется...
— Умереть!
— И не надо «капризничать»,— вставил один из них голосом Филлис.
— Хорошо,— со вздохом ответил он.— Хорошо, ребята. Но прежде чем уйти, я хочу попросить вас об одной услуге. Не судите о Земле по моим поступкам. Изучите наше наследие и по достоинству оцените то, что создали мои соплеменники. Я не лучший представитель своего вида — скорее даже один из худших. Доказывая суетность стремлений, я погубил несколько жизней и лишь теперь осознал, как был не прав.— Осмотрев угрюмые лица дутиков, он спросил: —.Если я оставлю вам Землю, что вы сделаете с творениями людей?
— Сожжем,— прожужжал первый.
— Закопаем,— проскрипел второй.
— Переделаем,— прогудел третий.
— Забудем, что они когда-то существовали,— просвистел четвертый.
Остальные дутики смотрели на него, издавая странные звуки. Неужели смех?
— Кто ты? — спросил он ванильную пирамиду.
— Шут,— ответил дутик.— Я высмеиваю наших владык.
— А ты кто? — спросил он одного из тех, с которым говорил.
— Первый среди равных.— Ответив, дутик повернулся к соседу и спросил: — А ты?
— Второй. А ты?
— Третий.
— С Шутом вас четверо. Прекрасно!
Он засмеялся и воскликнул:
— Приветствую тебя, комический король снегов!
Землянин поклонился. «Второй» метнулся к нему, вытягивая жвало.
Он увернулся, не позволяя острым клешням приблизиться к своей шее. Его правая рука перехватила жвало Гордо взглянув на дутиков, он холодно промолвил:
— Прошу прощенья, сэр. Я был не прав,— промолвил он, сжимая хватку.— Все, чем мог задеть я ваши чувства, честь и положенье, прошу поверить, сделала болезнь[29].
Едва рука и жвало встретились, свет начал блекнуть. Под жужжание встревоженных душков комнату заполнил мрак. Когда воцарилась тишина, он продолжал:
— Прошу во всеуслышанье, при всех, сложить с меня упрек в предумышленье. Пусть знают все: я не желал вам зла...
Свет вспыхнул вновь — свет огня чадящих факелов, которые, как грибы, возникли на закопченных стенах. Пятьдесят или шестьдесят ярко наряженных придворных собрались в темной дворцовой зале. Его кушетка превратилась в трон, на котором сидел бородатый мужчина в тяжелой пурпурной мантии и с золотой короной на голове.
На стенах висели гобелены с грубо вышитыми эмблемами ярких цветов. Здесь же виднелись головы убитых хищников и топоры, покрытые копотью и пятнами ржавчины. В двадцати-тридцати футах над ними угадывался темный свод, сквозь который по стенам сочилась тьма.
На нем были черные штаны и белая рубашка с открытым воротом; волосы блестели как сталь. Взор небесно-голубых очей застыл на смуглом мужчине, чья длань дрожала в его руке.
«Говори же!» — настойчиво подумал он.
Рот соперника корчился от незнакомых слов, но мышцы горла начинали расслабляться.
— В глубине души, где ненависти, собственно, и место, прощаю вас. Иное дело честь...
Постепенно его голос окреп:
— До той поры ценю предложенную вами дружбу и дружбой отплачу.
— Душевно рад и с легким сердцем принимаю вызов.— Выпустив руку соперника, он отвернулся и захохотал.— Приступим. Где рапиры?
— Мне одну!
— Хотите, стану я для вас рапирой? — съязвил он с шутовской улыбкой.
— Да вы смеетесь, сэр!
— Нет, жизнию своей клянусь, что нет.— Он снова схватил соперника за руку.
Тот отвернулся и отступил на несколько шагов, словно жест дружбы был чем-то новым для него. Удивленный его внезапной грацией, он быстро проделал фехтовальную разминку и удовлетворенно засмеялся.
29
Здесь и далее использованы цитаты из «Гамлета» в переводе Бориса Пастернака.