Страница 294 из 300
После этого он упал на колени рядом с убитым им солдатом и зарыдал так, словно его душа рвалась наружу вместе со слезами.
Остался только один. И этот последний был предводитель, крупный, широкоплечий человек, которого Дэвин уже видел внизу. Волосы его прилипли к голове, лицо покраснело от жары и усталости, дыхание с хрипом вырвалось из груди, но глаза гневно смотрели на Алессана.
— Вы что, глупцы? — задыхаясь, спросил он. — Вы сражаетесь на стороне Барбадиора? Против человека, который связал себя с Ладонью? Разве вы хотите быть рабами?
Алессан медленно покачал головой.
— Брандин Игратский опоздал на двадцать лет, если он хотел связать себя с Ладонью. Он опоздал уже в тот день, когда привел к нам захватчиков. Вы — отважный человек. Я бы предпочел не убивать вас. Дайте нам клятву от своего имени, положите свой меч и сдайтесь.
Стоящий рядом Дукас сердито оскалился. Но тригиец не успел ничего сказать, так как игратянин ответил:
— Мое имя — Раманус. Я называю его вам с гордостью, потому что оно не запятнано ни одним бесчестным поступком. Но от меня вы не услышите клятвы. Я уже дал клятву королю, которого люблю, перед тем, как повел сюда его воинов. Я сказал ему, что остановлю вас или умру. Эту клятву я сдержу.
Он поднял меч и замахнулся на Алессана, но не всерьез, как понял после Дэвин. Алессан даже не шевельнулся, чтобы отразить удар. Это меч Баэрда взлетел и опустился на шею игратянина, нанеся последний удар, сваливший его на землю.
— О мой король, — услышали они глухой голос Рамануса, сквозь наполнившую его рот кровь. — О Брандин, прости меня.
Потом он перевернулся на спину и замер, глядя невидящими глазами прямо на пылающее солнце.
Так же жарко пылало оно в то утро, когда он бросил вызов губернатору и увез на корабле в качестве дани молодую служанку из Стиванбурга много лет тому назад.
Дианора видела, как он поднял свой меч на холме. Она отвернулась, чтобы не видеть гибели Рамануса. В ней росла боль, пустота; ей казалось, что все пропасти ее жизни разверзлись в земле у ее ног.
Он был врагом, человеком, который захватил ее, чтобы сделать рабыней. Посланный на сбор дани Брандином, он сжигал деревни и дома в Корте и Азоли. Он был игратянином. Приплыл на Ладонь с флотом захватчиков и сражался в последнем бою у Дейзы.
Он был ее другом. Одним из немногих друзей. Храбрый, порядочный и верный королю всю жизнь. Добрый и прямой, он неловко себя чувствовал при коварном дворе. Дианора осознала, что плачет по нему, по хорошей жизни, срубленной, словно дерево, опустившимся мечом незнакомца.
— Они потерпели неудачу, милорд. — Это произнес д'Эймон, в его голосе звучал — или ей только показалось? — слабый намек на чувство. Или на печаль. — Все стражники погибли, и Раманус тоже. Чародеи все еще там.
Сидящий на стуле под навесом Брандин открыл глаза. Его взгляд был прикован к долине внизу, и он не обернулся. Дианора видела, что его лицо стало белым как мел от напряжения, даже несмотря на раскаленный докрасна день. Она быстро вытерла слезы: он не должен видеть ее такой, если случайно бросит на нее взгляд. Она может ему понадобиться, ее силы и ее любовь, все, что у нее осталось. Его не должна отвлекать забота о ней. Он один, в полное одиночестве, сражается против такого количества врагов.
Он даже не знал, с каким количеством людей ему приходилось сражаться. Так как чародеи к этому моменту установили связь с Ночными Ходоками Чертандо. Они все вместе отдавали силы своей души на защиту Альберико.
С равнины внизу донесся рев, перекрывший устойчивый шум битвы. Барбадиоры издавали дикие, ликующие вопли. Дианора видела одетых в белое гонцов, бегущих вперед от того места, где сидел Альберико. Она увидела, что воины Западной Ладони прекратили наступление. На стороне барбадиоров все еще оставался огромный численный перевес. Если бы Брандин не мог сейчас помогать своим солдатам, все было бы кончено. Она посмотрела на юг, на холм, где стояли чародеи, где был убит Раманус. Ей хотелось их проклинать, но она не могла.
Они были жителями Ладони. Ее собственным народом. Но ее народ также умирал в долине, под тяжелыми мечами Империи. Солнце стояло прямо над головой. Небо было слепым, безжалостным куполом.
Она посмотрела на д'Эймона. Они молчали. Потом услышали быстрые приближающиеся шаги. Подбежал Шелто, спотыкаясь и задыхаясь.
— Милорд, — сказал он, падая на колени рядом со стулом Брандина, — нас сильно теснят в центре и на правом фланге. Левый держится, но еле-еле. Мне приказали спросить вас, не хотите ли вы, чтобы мы отступили.
Значит, это началось.
«Я ненавижу этого человека, — сказал он ей в последнюю ночь, перед тем, как уснул, совершенно измученным. — Ненавижу все, за что он борется».
На холме стояла тишина. Дианоре казалось, что она слышит биение собственного сердца при помощи какого-то любопытного устройства в ухе, позволяющего слышать его даже среди доносящегося снизу шума. Как ни странно, но шум битвы в долине, казалось, стих. И с каждой секундой становился все слабее.
Брандин встал.
— Нет, — тихо ответил он. — Мы не отступим. Нам некуда отступать, да еще перед барбадиорами. Никогда. — Он мрачно смотрел поверх стоящего на коленях Шелто, словно хотел проникнуть взглядом через отделяющее его от Альберико расстояние и поразить того в самое сердце.
Но теперь в нем поднималось что-то еще. Что-то новое, выходящее за рамки мрачной решимости и вечной гордости. Дианора это чувствовала, но не понимала. Затем он повернулся к ней, и она увидела в глубине этих серых глаз такой бездонный колодец боли, которого она никогда еще не видела. Ни у него, ни у других людей за всю свою жизнь. «Жалость, горе и любовь», — сказал он вчера ночью. Что-то происходило; сердце ее бешено билось. Она почувствовала, как у нее задрожали руки.
— Любовь моя, — сказал Брандин. Пробормотал, почти нечленораздельно. Она увидела в его глазах смерть, вскрывшийся нарыв утраты, которая почти ослепила его, обнажила его душу. — О, любовь моя, — повторил он. — Что они сделали? Смотри, что они заставят меня сделать. О, смотри, что они заставляют меня делать!
— Брандин! — закричала Дианора в ужасе, ничего не понимая. Она снова отчаянно разрыдалась. Ей было понятно только то, что он сам превратился в боль открытой раны. Она потянулась к нему, но он ничего не видел, и уже отвернулся к востоку, к краю холма и долине под ним.
— Готово, — сказал целитель Ринальдо и убрал руки. Дэвин открыл глаза и посмотрел вниз. Рана закрылась; кровотечение прекратилось. От вида раны его слегка затошнило; и от неестественной быстроты исцеления, будто его чувства все еще ожидали найти там свежую рану.
— У тебя останется легкий шрам, чтобы женщины узнавали тебя в темноте, — сухо прибавил Ринальдо. Дукас коротко хохотнул.
Дэвин морщился и старательно избегал взгляда Алаис. Она была рядом, оборачивала его торс тканью, бинтуя рану. Вместо нее он посмотрел на Дукаса, его рану под глазом только что точно так же затянул Ринальдо. Аркин, также уцелевший в стычке внизу, бинтовал его. Дукас со своей спутанной, липкой от крови бородой был похож на страшное чудовище из детских ночных кошмаров.
— Не слишком туго? — мягко спросила Алаис.
Дэвин на пробу вздохнул и покачал головой. Рана саднила, но с ним все было в порядке.
— Ты спасла мне жизнь, — шепотом сказал он ей. Теперь она была у него за спиной, связывая концы бинтов. Ее руки на секунду замерли, потом снова задвигались.
— Ничего подобного, — ответила она приглушенным голосом. — Он уже упал. Он не мог тебя достать. Я всего лишь убила человека. — Катриана, которая стояла рядом, взглянула на них. — Я… я жалею об этом, — сказала Алаис. И расплакалась.
Дэвин глотнул и попытался повернуться к ней, утешить ее, но Катриана его опередила, она уже обнимала Алаис. Он смотрел на них и с горечью спрашивал себя, как можно ее утешить на этом голом кряже, в разгар сражения.