Железная звезда

Элари наносил визиты каждый день и стал уже чуть ли не талисманом экипажа. Мне и самому нравился маленький абориген, и я временами общался с ним, хотя и плохо понимал, о чем он говорит. Несомненно, ему тоже было трудно понять нас. В конце концов, возможности преобразователя не безграничны.

Навещал нас только он один. Насколько нам было известно, он был вообще единственным мыслящим существом на всей планете. Нигде не было признаков разумной жизни, и хотя Виллендорф на третий день, в свободное время, совершил самовольную вылазку, он не обнаружил никакого поселения. Куда Элари уходил по вечерам и вообще как он нас отыскал, оставалось загадкой.

Ну а что касается блока питания, дело шло медленно. Кеттеридж, который отвечал за ремонт, обнаружил неисправность и пытался устранить ее, чтобы не монтировать новый блок.

И снова ничего не вышло. Он провозился четыре дня, собирая пробную схему, а потом проверил ее. Увидел, как она заискрила и разрядилась,— и начал собирать новую.

Я ничего не мог поделать и чувствовал, как в экипаже нарастает напряжение. Каждого раздражал и он сам, и другие, и я, и все остальное.

На пятый день Кеттеридж и Виллендорф наконец сорвались. Они вместе корпели над блоком, но поссорились, и Кеттеридж тут же влетел в мою каюту.

— Сэр, я требую позволить мне работал, над блоком самостоятельно. Это моя специальность, а Виллендорф только все портит.

— Позовите Виллендорфа.

Когда тот пришел, я выслушал всю историю и тут же разрешил Кеттериджу работать в одиночку — действительно, специалистом был именно он. И успокоил Виллендорфа. А затем, словно ничего не произошло, потянулся к каким-то бумагам на столе и отпустил обоих. Я знал, что через день-другой они придут в себя.

Почти весь следующий день я бездельничал, греясь на солнышке, а Кеттеридж продолжал возиться с блоком питания. У моих подчиненных были унылые лица. Парни хотели домой, но никак не могли туда попасть. Да и планета была довольно скучной, и даже новизна общения с Элари со временем потускнела. Маленький абориген имел привычку отираться возле людей, занятых очисткой дюз от остатков топлива или еще чем-нибудь не менее неприятным, и надоедать бесконечными вопросами.

Следующим утром я валялся на травке возле корабля и беседовал с Элари. К нам подошел Кеттеридж. Судя по плотно сжатым губам, у него были проблемы.

Я смахнул со штанов голубых насекомых, похожих на муравьев, и сел, опершись спиной о ствол высокого дерева с жесткой корой.

— В чем дело, Кетгеридж? Как там блок питания?

Он смущенно взглянул на Элари и ответил:

— Я застрял, сэр. Должен признать, что был не прав — в одиночку мне не справиться.

Я встал и положил руку ему на плечо:

— Хорошо, что вы сказали это, Кеттеридж. Признание собственных ошибок делает честь любому. Вновь будете работать с Виллендорфом?

— Если он согласится,— несчастным голосом отозвался Кеттеридж.

— Думаю, согласится.

Кетгеридж с облегчением махнул рукой и удалился. Я почувствовал удовлетворение: только так и можно было выйти из этой ситуации. Если бы я приказал им работать вместе, ничего бы не вышло. В нашем положении не стоит придерживаться военной дисциплины.

После того как Кеттеридж ушел, Элари, молчавший все это время, озадаченно взглянул на меня:

— Мы не понимаем.

— Не «мы»,— поправил я.— Ты. «Ты» — то есть только один человек. А «мы» значит много людей.

— Мы — только один человек? — нерешительно переспросил Элари.

— Нет. Я — только один человек. Понял?

Некоторое время он мучительно размышлял, наморщив лоб.

— Смотри, — сказал я.— Я — это один человек. Кетгеридж — это другой человек. И Виллендорф тоже другой человек. Каждый из нас — отдельная личность, «я».

— А вместе все вы образуете «мы»? — сообразил Элари.

— И да, и нет. «Мы» состоит из многих «я», но эти «я» все равно остаются самостоятельными.

Он опять погрузился в размышления, а затем улыбнулся и почесал ухо, торчащее из-под шлема-преобразователя:

— Мы не понимаем. Но я — понимаю. Каждый из вас — это отдельное «я».

— Личность.

— Личность,— повторил он.— Отдельный человек. А вместе, чтобы лететь на корабле, вы должны стать «мы».

— Но только на время,— заметил я.— И все равно у нас могут возникать разногласия. Это необходимо для успешного выполнения задачи. И другие для меня всегда будут не «мы», а «они».

— Я... Они...— медленно повторил Элари и кивнул.— Они. Мне трудно все это понять. Я... мыслю иначе. Но я начинаю понимать, и это меня тревожит.

Это уже что-то новое. Элари встревожен? Впрочем, вполне возможно. Я ведь практически ничего о нем не знал: откуда он тут взялся, как живет его племя, что у них за цивилизация — все было покрыто мраком.

— Что тебя тревожит, Элари?

— Вам не понять,— отчеканил он и умолк.

*

Псле полудня, когда лучи здешнего солнца начали пробиваться сквозь ветви деревьев, я вернулся на корабль. Виллендорф и Кеттеридж трудились на корме над блоком питания, а все остальные стояли вокруг, наблюдали и давали советы. Даже Элари был тут. Он выглядел потешно: стоял на цыпочках в нахлобученном металлическом шлеме преобразователя мыслей и пытался разглядеть, что происходит.

Где-то час спустя я обнаружил, что он сидит в одиночестве под ветвистым деревом, возвышающимся над кораблем. Элари был погружен в размышления. Что-то явно не давало ему покоя.

Вечером он решился. Я с большой тревогой наблюдал за ним, гадая, что происходит в его маленьком загадочном мозгу. Он вдруг просиял, вскочил и через поляну направился ко мне.

— Капитан!

— Что, Элари?

Он подошел вперевалку и пристально взглянул на меня:

— Скоро ваш корабль сможет лететь. Поломка уже почти исправлена.

Он помолчал, несомненно пытаясь подобрать правильную формулировку. Я терпеливо ждал. Наконец он выпалил:

— Можно мне полететь с вами на вашу планету?

В моей голове тут же сами собой возникли строчки инструкций. Я всегда гордился знанием правил. И вот это я тоже знал: «Статья 101А. Ни одно разумное внеземное существо не может быть перемещено со своей планеты на любую другую цивилизованную планету по любой причине без предварительной тщательной проверки. Штраф за данное нарушение...»

И дальше шла такая сумма, которую я даже представить себе не мог.

Я покачал головой:

— Я не могу взять тебя, Элари. Это твой мир, и ты принадлежишь ему.

Его лицо исказилось от боли. Внезапно из веселого коротышки, которого нельзя было принимать всерьез, он превратился в очень встревоженное существо.

— Вы не понимаете,— сказал он.— Я больше не принадлежу ему.

Но сколько он ни умолял, я оставался непреклонным.

На следующий день, как и ожидалось, Кетгеридж с Виллендорфом объявили, что совместными усилиями починили блок питания. И я сказал Элари, что мы улетаем — без него.

Он холодно кивнул, принимая ответ, и молча и печально удалился под фиолетовые кроны деревьев, окружающих нашу поляну.

Чуть позже он вернулся. Точнее, я думал, что это именно он. На аборигене не бьио преобразователя мыслей, что меня удивило. Элари знал о ценности прибора и не мог бросить его где попало.

Я распорядился, чтобы ему принесли другой шлем. Надел на него — на этот раз как следует заправив капризное ухо — и строго посмотрел на аборигена:

— А где тот шлем, Элари?

— У нас его нет,— ответил он.

— У нас? Уже не у «тебя»?

— У нас.

В это время листва раздвинулась, и на поляне появился еще один абориген — точная копия Элари.

Тут я увидел шлем на голове нового визитера и понял, что это не копия, а именно Элари. А до этого я разговаривал с незнакомцем!

— Вижу, вы уже здесь,— сказал тот, которого я знал как Элари, второму аборигену. Их разделяло футов десять, и они холодно смотрели друг на друга.

Я сравнил их. Они могли быть близнецами.