Железная звезда

— Нет,— сказал он торопливо.— Не сейчас. Сегодня мне надо отдохнуть. Давайте в среду, не возражаете?

— Нисколько, мистер Холлинан. Я и не думала вас беспокоить...

«Ему вчера наших бед досталось слишком много. Он ими пропитался, как губка,— сегодня время их переваривать?»

Смахнув непрошеную слезу, миссис Эрвин заторопилась домой. Что за глупые мысли?

Прохладный октябрьский ветерок покусывал лицо.

Таким образом, в Нью-Брюстере установился новый порядок жизни. Вплоть до своей кончины, случившейся через шесть недель, мистер Холлинан, всегда безупречно одетый, присутствовал на любом сколько-нибудь значительном собрании горожан, сверкая бодрой улыбкой. Каждый раз с необыкновенным искусством он извлекал на поверхность несбывшиеся надежды и темные ужасы, накопившиеся в душе ближнего.

Каждый раз на следующий день он отклонял любые приглашения — вежливо, но твердо. Чем он занимался в такие дни у себя дома на Мелон-хилл, было неведомо.

С течением времени многие осознали: в сущности, о мистере Холлинане никто ничего сказать не может. Мистер же Холлинан знает все. Ему известно об одной ночи супружеской неверности, память о которой до сих пор терзает Дэйзи Монкриф; он знает, из-за чего у Дадли болит желудок и почему сверкают завистью глаза Марты Уэйд; отчего так одинока Лиз Эрвин и как страдает от ее неверности муж; он знает это и многое-многое другое — о нем же не известно ничего, кроме имени.

Притом он действительно согревал их души и облегчал бремя. В конце концов, любой имеет право рассказывать о себе столько, сколько хочет, не так ли?

Каждый дань мистер Холлинан прогуливался по улицам, обсаженным лесными деревьями. Он охотно разговаривал с детьми, приветствуя их на ходу; те охотно улыбались и махали руками в ответ. Около опечаленного ребенка он обычно останавливался, говорил несколько слов и шея дальше — высокий, энергичный, прямой.

Нив одну из двух церквей Ныо-Брюстера мистер Холлинан ни разу не заходил. На скучной вечеринке в доме Уэйдов Лора Маркер, столп нью-брюстерской пресвитерианской церкви, однажды попыталась загнать его в угол. От настойчивых предложений посетить церковь мистер Холлинан отказался с улыбкой, вежливо, но непререкаемо:

— Некоторым из нас это необходимо. Другие не слышат зова.

На этом дискуссия и закончилась.

В конце ноября у мистера Холлинана внезапно появились критики. Возможно, постоянное участие тоже утомляет. Лидерами раскола оказались Дадли Хейр, Карл Уэйд и еще несколько человек — все мужчины.

— Не получается у меня ему верить,— заявил Хейр, выбивая остатки табака из трубки.— Вечно ходит, слушает, вечно вытаскивает на свет божий всякую грязь — какого черта? Что ему в этом?

— Может, он в святости упражняется,— предположил Карл Уэйд.— Самоотрицание, Буддийский путь о восьми шагах...

— Женщины им скоро клясться начнут,— добавил Лесли Эрвин.— С тех пор как он здесь появился, я не узнаю Лиз.

— Я тоже,— кисло согласился Айкен Мюир.

Все расхохотались, включая Эрвина.

— Скажу одно: мне надоел отец-исповедник, пугающийся под ногами,— сказал Дадли Хейр.— Думаю, что за его святостью что-то скрывается. Может, он книгу написать собирается, когда выжмет нас досуха. Такую, что мало не покажется.

— Ты всех подозреваешь в намерении написать книгу,— заметил Мюир.— «Ах, если враг мой книгу написал бы!..»

— Каковы бы ни были его мотивы, с меня достаточно. Мы устраиваем вечеринку в понедельник—я его не пригласил именно по этой причине.— Хейр сурово посмотрел на Фреда Мон-

крифа, будто ожидая возражений.— Я поговорил с женой, она согласна. Так что на этот раз душка Холлинан остается дома.

Понедельничная вечеринка вышла невеселой. Все налицо, кроме одного. Кое-кто не знал, что мистер Холлинан не приглашен; вышло совсем неудобно, когда те, кто пришел ради него, откланялись раньше времени, поняв, что не дождутся того, кого ожидали увидеть.

— Все-таки надо было пригласить,— сказала Рут Хейр, когда ушел последний гость.

— Нет. Я и сейчас рад, что его не было.

— Разве его не жалко? Сидит у себя на холме, отрезанный от людей... А что, если обидится? Если сам не захочет нас видеть?

— Вот и хорошо,— насупился Хейр.

Атмосфера недоверия постепенно накалялась. Приглашения не были посланы, в свою очередь, Мюирами и Харкера-ми. Мистер Холлинан по-прежнему прогуливался после обеда, но многие замечали на его лице стесненное выражение, хотя улыбался он сердечно, как и раньше, и от разговоров не уклонялся. Жалоб от него никто не услышал.

Третьего декабря, в среду, Рой Хейр, десяти лет, и Филип Монкриф, девяти, подступили к девятилетнему Лонни Дьюит-ту с намерением задать тому взбучку. Дело происходило прямо у здания средней школы Ныо-Брюстера незадолго до того, как на школьную улицу повернул мистер Холлинан.

Лонни был мальчик тихий и странный: вечная боль собственных родителей и законная добыча одноклассников. Держался он как можно дальше от других и почти все время молчал. Увидев его, прохожие на улице переглядывались со значением.

Рой Хейр и Филип Монкриф решили, что Лонни Дьюитту давно пора сказать что-нибудь. Иначе пусть пеняет на себя.

Вышло так, что Лонни пришлось пенять на себя. Его били и пинали какое-то время; завидев мистера Холлинана, мучители разбежались, оставив беззвучно плачущего Лонни на ступеньках школы. Мальчик молча смотрел, как подходит мистер Холлинан.

— Тебя побили? Я видел, как они убегают.

«Странный человек, я таких не видел. Добрый, хочет мне

помочь».

— Ты, наверное, Лонни Дьюитт. Все плачешь? Да ладно, тебе не так уж сильно досталось.

«Пожалуй. Я просто люблю плакать».

— Расскажи-ка мне все, Лонни,— попросил мистер Холлинан, улыбаясь.— Тебе ведь что-то постоянно мешает жить? Что-то большое и зловредное — там, внутри. Если ты расскажешь, оно может уйти.

Мистер Холлинан взял маленькие холодные руки мальчика в свои, пожал Легонько.

— Не хочу говорить.

— Я твой друг, Лонни, Я хочу помочь.

Присмотревшись, Лонни понял, что высокий человек говорит правду. Он действительно хочет помочь, более того: ему это необходимо. Высокий человек его умоляет!

— Что тебя мучает, Лонни?

— Хорошо. Я расскажу.— С этими словами Лонни открыл шлюзы. Девять лет молчания и мук выплеснулись ревущим потоком.— Я всегда один и они меня ненавидят потому что я умею делать вещи в голове им никогда не понять потому они думают что я ненормальный они ненавидят меня косо смотрят на меня думают странные вещи обо мне потому что я хочу говорить с ними без слов они только могут слышать слова ненавижу их ненавижу ненавижу ненавижу...

Лонни остановился. Облегчив душу, он почувствовал себя хорошо, как никогда. Нарыв, зревший годами, лопнул, и гной вытек.

Вот только с мистером Холлинаном творилось неладное. Побледнев, он шатался, как пьяный. Испугавшись, Лонни устремился разумом к высокому человеку — и получил ответ.

«Много. Слишком много. Надо было держаться от этого мальчика подальше. Но старшие не дали бы...

Какая ирония: облигатного реципиента перегрузил и сжег облигатный донор, которого слишком долго держали взаперти. ..

Все равно что схватиться за провод под напряжением...

Он донор, я — реципиент, только донор оказался чересчур сильный...

Я... всего только... пиявка...»

Последние четыре слова.

— Мистер Холлинан, пожалуйста! — заговорил наконец Лонни.— Не надо... болеть. Я хотел рассказать еще. Пожалуйста, мистер Холлинан!

Ничего.

На вкус тишина была окончательной и бесповоротной. Лонни понял, что ему случилось найти и потерять первого в жизни человека, подобного ему самому.

Глаза мистера Холлинана закрылись; он рухнул лицом на асфальт. Умом Лонни понимал, что все кончено. Ни ему, ни другим людям уже не говорить с мистером Холлинаном. На всякий случай Лонни протянул руку, чтобы взять высокого человека за запястье,— и туг же отдернул ее. Мертвая рука оказалась холодной как лед. Обжигающе холодной.