Страница 203 из 219
— И правда, очень быстро.
— Но ты знаешь много такого, что мне неведомо. Например, ты должен знать, как я умер. Мне странно говорить о собственной смерти, но ты же знаешь, что там стряслось, да? Когда я умер? Как? Во сне? Нет-нет, это исключено. Во сне можно умереть в Испании, но не в Перу. Так как же это произошло? На меня напали трусы? Какой-нибудь братец Атауальпы подстерег меня, когда я вышел из дому? Раб, посланный Манко, или один из тех, других? Нет. Нет... Индейцы не напали бы на меня, даже несмотря на то, что я им устроил. Меня прикончил молодой Альмагро, не так ли? Он мстил за отца, Хуана де Эр-раду, я прав? Или, возможно, даже Пикадо, мой секретарь... нет, не Пикадо — он всегда был мне верен... Может, Альвара-до... Молодой Диего... Кто-то из них... Напали исподтишка, иначе я бы им показал... Я прав? Верно я говорю? Скажи мне. Ты знаешь. Скажи, как я умер.
Писарро не получил ответа. Он заслонился рукой от света и всмотрелся в ослепительную перламутровую белизну. Лицо американца пропало.
— Ты здесь? Куда ты подевался? Ты мне просто пригрезился? Американец! Американец, куда ты подевался?
Контакт прервался внезапно. Таннер сидел неподвижно, стиснув зубы и стараясь унять дрожь в руках. Писарро в голокамере превратился в маленькое пятнышко, не больше пальца. Он продолжал жестикулировать среди туманных завихрений. Его энергия, высокомерие, настойчивое любопытство, лютая ненависть и зависть, его сила, столь внезапно проявившаяся и приведшая к триумфу, все, что составляло Франсиско Писарро, что Таннер ощущал несколько секунд назад,— все исчезло после того, как Ричардсон пошевелил пальцем.
Вскоре Таннер пришел в себя и повернулся к Ричардсону:
— Что случилось?
— Мне пришлось вытащить тебя оттуда. Я не хотел, чтобы ты рассказал ему о его смерти.
— Я не знаю, как он умер.
— Вот и он не знает, и я решил не рисковать. Неизвестно, как такое сообщение скажется на его психике.
— Ты говоришь о нем как о живом человеке.
— А разве он не живой?
— Если бы я заявил такое, ты обвинил бы меня в невежестве и ненаучном подходе.
Ричардсон слегка улыбнулся:
— Ты прав. Но почему-то мне кажется, я знаю, о чем говорю. Разумеется, я не считаю его живым в полном смысле слова. А что ты думаешь по этому поводу?
— Он поразительный. Поразительный! Его сила... я чувствовал, как она накатывается на меня волнами. А как умен! Так быстро соображает... Догадался, что находится в будущем. Хотел знать, кто сейчас Папа Римский. Хотел посмотреть на Америку. А его самонадеянность! Сказал мне, что не будет завоевывать Америку. Он, мол, попытался бы это сделать — вместо Перу,— но только на несколько лет раньше, не сейчас. Сейчас он, мол, староват для этого. Невероятно! Он даже хотел узнать, как умер! — Таннер сдвинул брови.— А кстати, сколько ему? Какой возраст ты вложил в программу?
— Лет шестьдесят. Пять-шесть лет после завоевания Перу и год-два до смерти. Вершина власти.
— Полагаю, нельзя, чтобы он узнал о своей смерти. А то будет слишком смахивать на призрака.
— Так мы и решили. И смоделировали его таким, каким он был, когда уже сделал все главное в своей жизни, став тем Писарро, которого мы знаем. Но предсмертных впечатлений подлинного Писарро у смоделированного Писарро нет. Ему не нужно о них знать. Никому не нужно. Потому я тебя и отключил, понимаешь? А вдруг ты знаешь об обстоятельствах его смерти и собирался ему сказать.
Таннер покачал головой:
— Если и знал, то забыл. А как он умер?
— Именно так, как он и предполагал: от рук собственных соратников.
— Значит, он видел, к чему все идет.
— В том возрасте, в каком мы его создали, он уже знал, что в Южной Америке вспыхнула гражданская война, что конкистадоры ссорятся из-за дележа добычи. Мы вложили в него и эти знания. Он знает, что его сподвижник Альмагро выступил против него и он, Писсаро, разбил Альмагро в битве и казнил. А вот о том, что сторонники Альмагро намереваются ворваться в нему в дом и убить, он не знает — но наверняка предполагает такую возможность. Прикинул, как все могло случиться. Собственно, так оно и вышло.
— Невероятно. Какая проницательность!
— Конечно, он был негодяем. Но и гениальным человеком.
— На самом деле? Или это ты с помощью программы сделал его гениальным?
— Все, что мы в него вложили,— это факты из его биографии, схемы событий и реакций на них. Плюс информация современников Писарро и позднейших историков — чтобы углубить характер. Вложите достаточное количество таких сведений — и получится цельная личность. Это не моя личность, Гарри, и никого другого из тех, кто работал над проектом. Вложи в модель набор событий и реакций, присущих Писарро,— и получишь Писарро. Как с его жестокостью, так и с его гениальностью. Вложи другой набор — и получится кто-то другой. И на этот раз мы наконец убедились: если все делать правильно, то компьютер выдаст нечто большее, чем простая сумма вложенных данных.
— Ты уверен?
— Заметил, как он был недоволен тем испанским, на котором, по его мнению, ты говорил?
— Да. Он сказал, что язык звучит странно и что, кажется, больше никто не знает, как правильно говорить по-испански. Я особо не обратил внимание. А твой интерфейс говорит на плохом испанском?
— Конечно, на плохом испанском шестнадцатого века. Никто ведь не знает, как правильно звучал испанский язык в шестнадцатом столетии. Мы можем только предполагать. И, судя по всему, наши предположения не совсем верные.
— Но откуда он знает? Ведь это ты его создал! Если ты не знаешь, как звучал испанский в то время, то откуда знать ему? Все его знания об испанском — да и о чем угодно! — это лишь те знания, которые ты в него вложил,
— Совершенно верно,— подтвердил Ричардсон.
— Тогда как такое может быть, Лy?
— А еще он заявил, что и сам говорит не на правильном испанском и что голос у него тоже неправильный. Мол, мы заставили его разговаривать именно так, поскольку считали, что именно так он и говорил,— но ошибались.
— Откуда он знает, как звучал его голос, если это всего-навсего модель, созданная людьми, которые понятия не имеют, что же у него был за голос?..
— У меня нет ответа,— тихо сказал Ричардсон,— Но он знает.
— А знает ли? Может, он затеял какую-то дьявольскую игру в духе Писарро, чтобы заставить нас понервничать — потому что именно таким ты его создал.
— Думаю, он знает,— повторил Ричардсон.
— Ну и как он пронюхал?
— Из программы. Мы понятия не имеем, где там есть такое, а он раскопал. В тех данных, что мы закачали по сети. Мы не знаем, что это, и даже если захотим — не сможем найти. А он — может. Конечно, не создает такую информацию с помощью магии, а собирает по крупицам то, что нам кажется незначительным, анализирует — и делает собственные выводы. Это и называется искусственным интеллектом, Гарри. Наконец у нас появилась программа, которая работает, как человеческий мозг с помощью интуиции. Такие озарения приходят столь внезапно и бывают столь неожиданными, что их невозможно объяснить и вычислить. Просто невозможно. Мы загрузили уйму сведений* так что он может объединять их как угодно, даже если они как будто ничем не связаны друг с другом,— и тем самым создавать и усваивать новую информацию. В этой камере не просто кукла-чревовещатель. Там некто, считающий себя испанцем Писарро, думающий, как Писарро, и знающий то, что знал Писарро, а мы не знаем. А это значит, что мы вышли на качественно новый уровень в разработке искусственного интеллекта. Что и было целью проекта. Это здорово! У меня аж мурашки бегут по спине!
— У меня тоже,— сказал Таннер.— Но больше не от восторга, а от опасения.
— От опасения?
— Мы знаем, что его возможности выходят за рамки, предусмотренные программой. Есть ли полная уверенность в том, что он не подчинит себе твою систему и не сбежит?
— Технически это невозможно. Он весь состоит из электромагнитных импульсов, и в любой момент я могу его обесточить. Так что повода для паники нет. Поверь, Гарри.