Железная звезда

— А что такое кобра?

— Ядовитая змея,— объяснил Филлипс.— Возможно, вымершая. Или экс-вымершая — пожалуй, так будет точнее. Не удивлюсь, если десяток воскресили и выпустили здесь, в Мо-хенджо, для оживления пейзажа.

— В твоих словах такая злоба...

— Разве? Нет, это не злоба.

— А что же это?

Филлипс задумался.

— Не знаю.— Он пожал плечами.— Потерянность, пожалуй. Оторванность от дома.

— Бедный Чарльз.

— Стоя здесь, в этом мерзком казарменном городке, да еще и слушая, как ты восхищаешься его красотой, я особенно сильно ощущаю, до чего же я одинок на этом свете.

— Ты соскучился по Гайойе, да?

Он вновь взглянул на девушку с недоумением.

— При чем здесь Гайойа? Она наверняка сейчас в таком же, как и ты, экстазе от Мохенджо-Даро. Как и все вы. Пожалуй, я единственный не вижу здесь красоты. Единственный, кто, глядя на все это, ужаснулся, кто удивляется тому, что остальные этого не понимают. Как могут люди выстроить такое для развлечений, ради удовольствия?

Глаза у Белил алы заблестели.

— Ты злой!

— Тебя и это очаровывает, да? — рявкнул Филлипс.— Откровенная демонстрация простейших эмоций, старомодный, типичный для двадцатого века взрыв чувств.— Он судорожно мерил бастион короткими шагами.— Ага! Ну да! Понятно! Все с вами ясно, Белилала. Конечно! Я тоже часть вашего цирка, звезда интермедий. Первый подопытный грядущей постановки. Точно-точно!

Глаза Белилалы расширились. Казалось, что внезапные грубость и ярость в его голосе одновременно пугали и возбуждали ее. Это еще больше разозлило Чарльза. Он продолжал возмущаться:

— Понавытаскивали из прошлого городов, да только не хватает достоверности, да? По какой-то причине вам не удается прихватить заодно и население, не выходит у вас загрести несколько миллионов древних египтян или там греков, индусов и вывалить их здесь; думаю, потому, что черта с два вы сможете их контролировать. Или потому, что, раз попользовавшись, потом мороки с ними не оберетесь. Поэтому для заселения древних городов вы решили штамповать эфемеров. Ну а теперь у вас есть я! Некто реальней эфемера, и это вам в новинку, а новизна — именно то, чего вы жаждете больше всего на свете. Возможно, это вообще единственное, чего вы жаждете. И вот он я — замысловатый, непредсказуемый, раздражительный, способный гневаться, бояться, горевать, любить, и прочая, и прочая, все экс-вымершие чувства. Зачем довольствоваться одной лишь живописной архитектурой, когда вдобавок можно посмотреть и живописные эмоции! Ну, если вы и впрямь считаете, что я занятная вещица, так, может, лучше вы отправите меня туда, откуда взяли, вместо меня опробовав еще каких-ни-будь древнейших типов — римского гладиатора, к примеру, священника эпохи Ренессанса, а может, даже парочку неандертальцев...

— Чарльз,— кротко сказала она.— Ах, Чарльз, Чарльз, Чарльз! Как же тебе одиноко, как неуютно, как тяжело! Простишь ли ты меня? Простишь ли всех нас?

В который раз она его сразила. Звучало совершенно искренне, слышалось живейшее участие. Но искренна ли она? Действительно сочувствует? Он очень сомневался. До сих пор он не замечал и намека на искренность ни у кого из них. Даже у Гайойи. Не мог он доверять и Белилале. Она его пугала, как все они, их уязвимость, хитрость, утонченность его страшили. Хотелось бы сейчас к ней подойти, обнять, зарыться в нее лицом, да только он не мог — в данный момент он ощущал себя доисторическим мужланом, стеснявшимся искать такого утешения.

Он отвернулся и побрел к краю огромной крепостной стены.

— Чарльз?

— Оставь меня хоть на минуту одного.

Он продолжал идти. Сердце колотилось. Жара, душевное смятение, отталкивающий городской пейзаж...

«Попытайся это принять. Расслабься. Разберись в себе. Постарайся приятно провести время в Мохенджо-Даро».

Он осторожно заглянул за край стены. Подобных стен он раньше не видал — футов сорок толщиной в основании, прикинул он, а то и больше, и все кирпичи идеальной формы, идеально пригнаны. За грандиозным бастионом — сплошь топи, чуть не до самых до окраин, хотя ближе к стене болота запрудили, дренировав для земледелья. Он видел гибких смуглых фермеров, копошившихся в посевах ячменя, пшеницы и бобовых. А за полями выпасали буйволов и прочий скот. Воздух сырой, тягучий, влажный. Все неподвижно. Неподалеку жалобно бренчали струны и кто-то монотонно напевал.

Исподволь в Чарльза проникла какая-то благость. Злость улетучилась. Снова взглянул на город: строгие взаимозамы-кающиеся улицы, лабиринт внутренних тропок, миллионы образцов аккуратной кирпичной кладки.

«Это просто чудо,— сказал он себе,— что этот город существует здесь, на этом месте, в это время. И просто чудо, что я нахожусь здесь и могу все это видеть».

Словно прозрев средь этого унылого пейзажа, он осознал, что начинает понимать восторг и трепет Белил алы. Он пожалел, что был с ней резок. Город жил. Неважно, настоящий это был Мохенджо-Даро, существовавший миллионы лет назад, выдернутый из прошлого какими-то невообразимыми клещами, или же просто умелая репродукция. Настоящий или нет, все равно это Мохенджо-Даро. И его воссоздание не бог весть каким достижением не назовешь. Пусть этот ненадолго воскрешенный город зловещ и производит угнетающее впечатление. Никто никого не заставляет в нем жить. Те времена давно прошли, и все эти малорослые темнокожие крестьяне, ремесленники и лавочники на городских улицах всего лишь эфемеры, неодушевленные творения, зомби, созданные колдовством почище вуду для усиления иллюзии.

Чарльз Филлипс понимал, что должен благодарить судьбу за то, что ему выпала возможность все это увидеть. В один прекрасный день этот сон закончится, хозяева вернут его в мир подземок и компьютеров, подоходного налога и кабельного телевидения, и тогда он вспомнит, как осматривал под темным небом величественные стены из плотно пригнанных друг к другу бурых кирпичей, и в памяти останется лишь красота этого места.

Оглянувшись, он поискал глазами Белилалу, но никак не мог ее найти. Наконец заметил, что она спускается по узкой крутой лестнице, выбитой на внутренней стороне крепостной стены.

— Белилала! — громко позвал он.

Она остановилась и глянула в его сторону из-под козырька ладони:

— Ну, ты как, все нормально?

— Все в порядке. Ты куда?

— В баню,—ответила она.— Хочешь со мной?

— Да,— кивнул он.— Подожди меня, ладно? Я мигом.

И Чарльз побежал по крепостной стене.

Бани примыкали к цитадели: огромный открытый чан размером с плавательный бассейн, обложенный кирпичной кладкой, покрытой для водонепроницаемости асфальтом; севернее, под прикрытием сводчатой галереи, находилось еще восемь чанов поменьше. Чарльз предположил, что в те далекие времена весь комплекс имел какое-то ритуальное значение — большим чаном пользовалась чернь, а отдельные комнатки были предназначены д ля уединенных омовений священников и знати. Судя по всему, ныне бани функционировали исключительно ради удовольствия приезжих. Поднимаясь к главному банному залу, Филлипс насчитал пятнадцать—двадцать посетителей, барахтавшихся в воде или же томно в ней кисших, в то время как эфемеры темнокожего мохенджодарского типа предлагали им напитки и благоухающие ломтики приправленного специями мяса, словно здесь была не баня, а какой-то фешенебельный курорт. Эфемеры носили белые набедренные повязки из хлопка, а люди ходили нагишом. В прошлой жизни во время поездок в Калифорнию и на юг Франции Чарльзу доводилось встречать компании непринужденно чувствующих себя на публике обнаженных людей, и всякий раз ему было немного не по себе. Но тут он стал к такому привыкать.

От дворика, в центре которого располагался главный чан, расходились ряды узких ступеней, отделявших крохотные, сложенные из кирпичей закутки раздевалок. Они вошли в одну из них, и Белилала быстро сбросила просторную хлопковую хламиду, которую надела утром, едва они прибыли в город. Скрестив руки на груди, она прислонилась к стене, ожидая Чарльза. Он поспешно разделся и последовал за ней на выход. Оттого что приходится расхаживать в чем мать родила на открытой местности, слегка кружилась голова.