Страница 15 из 17
Народ слушал, открыв рты и развесив уши, и многие уже готовы были побросать все и бежать навстречу Пророку. Это могло показаться смешным, если бы Стриж не видел, к чему привела доверчивость таких же дураков, а особенно их жен и детей.
Судя по словам фанатиков, Пророк не позже завтрашнего дня должен был подойти к Хурриге. Всего на несколько минут Стриж задержался, раздумывая, не проще ли будет подождать жертву здесь. В городе добраться до проповедника несравненно легче, как и скрыться потом. Но представил, во сколько жизней обойдется промедление, и обругал себя трусом. Руки так и чесались сподобить фанатиков поскорее встретиться с их богом, но вряд ли распаленная проповедью толпа оценила бы его бескорыстную помощь.
Неподалеку от северных ворот Стриж зашел в таверну. Темный душный зал был набит битком - городская стража напивалась в трогательном единении с разбойными рожами. Заплатив изумленному владельцу заведения серебряную монету вперед, он снял комнату на три дня и потребовал обед туда же. Когда трактирщик принес еду, Стриж вручил ему сверток с так и не пригодившимся арбалетом, метательными ножами, дюжиной звездочек и полупустым кошелем, показал знак Гильдии и велел, если он не вернется на третий день, отнести все в Алью Хисс. Себе Стриж оставил лишь гитару и котомку с запасной рубахой.
Разговоры на улицах подтверждали правоту Ревуна: Пророк, петляя по лесам, приближается к городу с северо-запада. Несколько раз проскочило название деревни, где свора Пророка стояла вчера, Осинки. Припомнив карту, Стриж провел нехитрый подсчет. От Хурриги две с небольшим лиги до Осинок, половина лиги до реки Ворьки... Наверняка последнюю стоянку перед взятием города мятежный сброд сделает именно у реки.
436г. 7 день Жнеца. Дорога от Осинок на Хурригу
- Не, Кабан, зря ты так. Бабы, они... короче, ну как без баб-то, а? Ты сам посуди! Вот вернешься ты домой, а там жёнка твоя. Пирогов испекла, каши наварила, румяная да горячая. Чем плохо-то?
- Ну да! Пока я тут воевал, она-то, небось, к мельнику бегала! Правильно Пророк говорит - всё зло от баб! Сосуд скверны, во!
- Подумаешь, к мельнику! Поучишь вожжами, чтоб крепче любила, да в койку. И никакого мельника больше не вспомнит... у тебя баба-то дома осталась? А, Кабан?
- Дома, дома. Гнида. Вернусь, убью!
- Эт зачем же?
- А чтоб не смела на меня пасть разевать! Я её поил-кормил, а она, змея, в меня горшком запустила! Вот так прямо взяла горшок-то, с кашей, и как в меня кинет! Во змея! И говорит, мол, уйдешь, так и не возвращайся, не муж ты мне. Точно убью! Это ж надо, на меня, на кормильца-то, руку поднять...
- Эй, заткнитесь оба!
Бритоголовый в белом балахоне повелительно поднял руку, призывая небольшой отряд к порядку. Бородатые мужики послушно притихли и вернулись в жалкое подобие строя. Бритоголовый нахмурился и упер левую руку в худой бок, правую простирая навстречу выехавшей из-за поворота телеге.
- Кто такие? Куда идете? - Бритоголовый изо всех сил подражал пророку, пытаясь придать пронзительному тенорку раскатистость и внушительность, но получалось не очень.
Правда, двое селян постарше и совсем молодой парень впечатлились и быстро попрыгали с телеги на землю, почтительно опуская глаза и комкая в руках шапки.
- Мы, эта... с Гати мы, да. Местные... эта, вот морквы там, репы, значить, везем... да, - отозвался самый почтенный из селян, робко и с опаской поглядывая на шайку неумытых мужиков с дубинами и ржавыми железками, изображающими из себя мечи, и с надеждой - на разбойника в белом балахоне. - Слыхали мы, что сам... Пророк... вот... для армии, значить, да, морква-то. Ещё вот пива бочонок, сам варил, да.
- Ну-ка, покажьте, добрые люди, что там у вас за морква! - Бритоголовый оживился при упоминании пива и полез в телегу.
- Да вот, Вашмилсть, морква-то... а вот пиво... Со всем нашим почтением. Вы слово-то замолвите перед Пророком!
Второй селянин живо сдернул с телеги драную холстину, явив на обозрение груду овощей и потемневший от времени бочонок, пахнущий кислым хмелем. Бритоголовый презрительно глянул на морковь с репой и похлопал по бочонку.
- Пиво, говорите? А знаете ли вы, добрые люди, что Великий Пророк наш сказал о пиве? - он придал голосу суровость и торжественность.
- Неа, Вашмилсть... не знаем... - Селяне с почтительным любопытством уставились на белый балахон.
- Пиво пити веселие ести! Ибо то не вино демонское, а напиток простой, для честного народа потребный!
Под эти слова предводителя на лицах разбойников, уже подобравшихся к вожделенному бочонку, расцвели ухмылки.
- Слава Пророку!
Мозолистые грязные руки ухватили бочонок, выбили пробку. Разбойники наперебой подсовывали под пенистую струю родной деревенской кислятины кружки и котелки, у кого что было, и в считанные минуты опустошили бочонок на треть. С бритоголового тут же слетела половина спеси, и, размытый пивом, поутих безумный блеск в глазах. Селяне же стояли в сторонке, ожидая, пока доблестные народные освободители утолят жажду.
Довольно рыгая и хрустя грязной морковкой - на закуску к кислятине и морква сгодится - Чистый Брат с хозяйским видом обошел телегу кругом и приметил странный сверток в потрепанной рогожке.
- А это что? - и, не дожидаясь ответа, принялся его потрошить.
- Гитара, Вашмилсть, - впервые подал голос самый младший из селян. Бритоголовый, наконец, разглядел его и заулыбался ещё шире.
- Гитара? Ну-ка, подь сюда! Откуда ты такой взялся?
Паренек подошел, глядя на него с наивным любопытством.
- Брожу вот, Вашмилсть, по деревням. Добрые люди с собой позвали, на Пророка посмотреть. - Синие глаза паренька сияли восхищением. - Правда, вы святой, а? Я никогда раньше святых не видал...
- Так он не из вашей деревни? - Бритоголовый кинул строгий взгляд на селян.
- Не, Вашмилсть, по дороге к нам прилип. Да он безобидный совсем, Вашмилсть, вона, песенки пел.
- А спой-ка, парень, спой!
Шайка поддержала бритоголового нестройными воплями. Ну чем не праздник? Пиво задарма, да ещё под музыку! Только баб не хватает для полного счастья.
- Под песенки до деревни ближе будет, - продолжил бритоголовый и обернулся к старшему селянину. - Как, говоришь, ваша деревня зовется?
- Дык эта... - селянин смял шапку и с тоской глянул назад, в сторону родной деревни. - Козий дол, Вашми...
- Конечно, Вашмилсть! - звонко прервал его паренек. - Что спеть-то прикажете? Я про подвиги рыцарские знаю, и про любовь, а ещё смешные куплеты...
- Про вдову и мельника знаешь? - вылез один из бородатых с дубинками.
- Лей-лей, не жалей! - пропел паренек, одарил разбойников светлой улыбкой, запрыгнул на телегу и тронул струны.
- ...ходила на ручей, эй-лей, а кузнец за ней, эй-лей... - полился юношеский голос.
- Лей-лей, не жалей! - тут же подхватил кто-то из разбойников.
Бритоголовый на несколько мгновений замешкался, повел плечами в такт песне, и велел селянину:
- Давай, разворачивай в Дол. Армии нужна провизия.
- Так эта, Вашмилсть, морква-то, - промямлил тот, отступая.
- Нет той мельничихи милей! Эй-да-лей, да налей, не жалей! - голос паренька заглушил бормотание мужика; припев подхватила вся шайка.
Селянин тем временем дернул лошадку за узду и повлек вперед, от своей деревни, продолжая что-то бормотать под нос. Бритоголовый несколько мгновений смотрел на него, словно пытался понять, что не так. Но паренек пел так задорно, что ноги сами притопывали, губы растягивались в улыбке - а тут еще кто-то сунул ему в руки кружку с пивом.
- Давай, пошевеливайся! - предводитель отряда похлопал клячу по крупу. - Солдаты ждут!
Селянин, ведущий лошадку, облегченно вздохнул: беда миновала деревню, прав был приблудный паренек. А хорошо поет, стервец! Так и хочется плясать. Но надо возвращаться. А мальчишка... жаль его, пропадет ни за что, да родная деревня дороже.