Страница 15 из 109
Иногда, ближе к вечеру, Ева соглашалась пойти с ним в чайную. Лепра робко пытался поболтать с ней, как в былые времена. Но Еву всегда узнавали, и это приводило ее в отчаяние. Все взгляды обращались в их сторону. Ева вскоре вставала из–за столика, и им оставалось только довольствоваться прогулкой по паркам. Сидя на скамейке, они наблюдали за жизнью воробьев среди опавших листьев. Если Ева и заговаривала, то только чтобы сказать:
— Я долго думала. Это не Мелио.
Но наутро утверждала обратное:
— Это Мелио. Он сам сказал, что Морис сообщил о новой песне… Песня, которая «размотает весь клубок», помнишь?
— Ну конечно, — говорил Лепра. — Еще бы не помнить.
И они в который раз кружили по тому же замкнутому кругу подозрений, догадок, гипотез.
«Он, наверное, радуется, что мы в его власти», — говорила Ева с легкой иронией, демонстрируя таким образом свою отвагу. Или просто брала Лепра под руку: «Что за жизнь ты ведешь по моей милости!»
— Да что ты, — возражал Лепра. — Это я во всем виноват.
И снова между ними пробегали искры любви. Он обнимал ее:
— Ева, дорогая моя, ты меня еще любишь хоть немного? Ты понимаешь, что я бы все отдал, лишь бы прекратить этот кошмар?
— Ну конечно, милый. Да какой это кошмар? Ничего, мы из него выберемся. Давай пройдемся…
Они вновь выходили на многолюдные улицы, где так любила бродить Ева. Останавливаясь у витрин, рассматривали мебель, драгоценности, ткани. Как–то вечером Ева сжала его руку и потянула прочь, но он все–таки успел прочесть на флаконе духов узенькую этикетку: «Я от тебя без ума» — такое название получили новые духи Диора. Ева отказалась от прогулок.
— Ты можешь заявить протест Мелио, — сказал Лепра. — Я вообще на знаю, есть ли у него на это право.
— Зачем? — прошептала Ева. — Как я буду выглядеть, если заявлю протест?
Ева хотела играть по правилам, это было ее кредо. И все–таки Лепра задал ей вопрос, который неотступно преследовал его:
— Ты еще любишь своего мужа?
— Я уже сказала тебе: нет.
— Так почему тебя так задевает эта песня?
— А тебя?
— Меня не задевает, — возразил Лепра.
— Не ври. На самом деле мы оба боимся, потому что каждый раз вспоминаем сцену в Ла Боле.
— Мы боимся, потому что недостаточно любим друг друга. Ты изменилась… Почему?
Они сидели на террасе кафе перед Бельфорским львом. Тут никто не обращал на них внимания.
— Ты все–таки ребенок, — сказала Ева. — Ты считаешь, что я недостаточно тебя люблю! Я тут торчу только ради тебя. Мне ничего не стоит уехать в Италию или в Португалию — ни почты, ни пластинок… покой… Не так ли? И ты еще недоволен?
— Нет, — сказал Лепра.
Он понял, что она в ярости, но он этого и добивался. В такие минуты рад потерять то, что любишь.
— Мне не нужно твое самоотречение. Только твоя любовь.
Ева не отвечала. Она пыталась сохранять спокойствие. И все–таки надела темные очки. Тогда Лепра решился.
— Ева, — прошептал он, — выходи за меня замуж. Ну, обещай хотя бы, что выйдешь за меня, как только мы сможем по закону…
Она горько усмехнулась.
— Вот тут нас и начнут подозревать. Ты соображаешь, что говоришь?
— А что тут такого — мужчина предлагает руку и сердце своей… своей подруге. Подумаешь, событие!
— Ты спятил, дорогой! Нет, он совершенно спятил!
Лепра упорствовал. Он дрожал от захлестнувших его чувств, как, бывало, в свои лучшие дни, когда музыка еще могла завладевать им.
— Значит, ты не понимаешь, что я больше не могу так жить. Я звоню тебе, да… Мы ходим в рестораны по вечерам, но что это такое… только час мы вместе. Все остальное время я сам по себе, ты сама по себе. Мы как чужие люди. Между нами стоит Фожер… более чем когда–либо. Вот почему мне страшно. Есть только один ответ на все эти идиотские пластинки… Поверь мне, я долго думал. Ты должна выйти за меня…
— Закажи мне еще кофе, — сказала Ева.
— Что? Ладно. Как хочешь. Официант! Два кофе.
Он раздраженно вынул из кармана сигареты. Ева протянула ему зажигалку.
— Извини меня, — пробормотал он.
— Ты закончил? — спросила она. — Я могу теперь сказать? Послушай… Я никогда не выйду замуж. Я и не должна была никогда выходить замуж. Я слишком люблю любовь.
— Глупости.
Он скорее догадался, чем увидел, как сверкнули ее глаза за темными стеклами.
— Когда я хочу, я могу быть терпеливой. Я тоже долго думала. Я никого так не любила, как люблю тебя. Женщине не так–то легко в этом признаться. Но именно поэтому я и не могу стать твоей женой. Чего бы ты хотел? Чтобы мы каждую минуту были вместе? Занимались любовью с утра до вечера? Чтобы я в тебе растворилась без остатка? Нет, дорогой. Любовь — это…
Она задумчиво отпила кофе.
— Это какая–то ностальгия… не хочу впадать в литературщину, но мне кажется, именно ностальгия… И именно потому, что я тебя люблю, мне необходимо иногда тебя бросать… или причинять тебе боль… забывать тебя… замещать другим…
— Ева, умоляю!
Она наклонилась и, почти касаясь его плечом, проговорила:
— Успокойся, Жанчик. Поговорим разумно. С тобой я такая, какая есть на самом деле. Мне кажется, может, потому что я по природе своей бродяга и дикарка, настоящая любовь должна всегда самоуничтожаться. Если она сопротивляется, тогда…
— Но ведь она сопротивляется, — перебил ее Лепра. — Уверяю тебя…
Она закрыла ему рот рукой.
— Да, ты в любви эгоист, завоеватель. Ты любишь как мужчина… как Морис.
— Как ты хочешь, чтобы я тебя любил?
— Вот оно. Надо, чтобы ты согласился любить, не играя при этом никакой роли, ничего не ожидая взамен… Как тебе объяснить? Надо, чтобы ты был самим собой, не более того.
— Но я не играю никакой роли.
— Ты не понимаешь.
— Ты сама…
— Да нет же. Ты бесконечно рассказываешь себе нечто, что может тебя возбудить, играешь в это. А как только я тебе говорю, какая я есть на самом деле, ты отвергаешь меня, переживаешь.
— У тебя все очень сложно.
В кафе вошел слепой. Под мышкой он нес скрипку.
— Пошли отсюда, — сказала Ева.
Слепой поднес скрипку к подбородку и заиграл мелодию Фожера.
— Это уже ни в какие ворота не лезет, — буркнул Лепра.
Он расплатился и под руку вывел Еву из кафе.
— Теперь, разумеется, я должен тебя покинуть?
— Может, зайдешь ко мне? — спросила Ева.
Лепра, еще не вполне опомнившись от приступа ярости, смотрел на нее не отрываясь. Ева медленно сняла очки и улыбнулась.
— Видишь, какая ты! — сказал Лепра.
— Будь паинькой, — прошептала она. — Вызови такси.
В машине он привлек ее к себе. Они сидели не шелохнувшись, а на экране ветрового стекла, словно в нереальном фильме, мелькали переливающиеся разными цветами улицы города. «Я держу ее в своих объятиях, — думал Лепра, — а кажется, что руки у меня пусты… Она принадлежит мне, и она не моя. А я счастлив… страшно счастлив!»
Ева, словно прочитав его мысли, сказала, не поворачивая головы:
— Вот это и есть любовь, дорогой: мы решаемся заговорить. Обещай, что всегда будешь достаточно отважен, чтобы разговаривать со мной.
Он поцеловал ее волосы, уголки глаз. Мельчайшие морщинки трепетали под его поцелуями, и он чувствовал, как на глаза у него наворачиваются слезы, и пытался больше не думать о себе. Сейчас в нем не осталось ничего, кроме нежности, мягкости и горечи…
Перед дверью консьержки Ева задержалась.
— Может, спросишь, нет ли почты?
Это были одни из самых тяжелых минут. Лепра послушно открыл дверь. Консьержки не было, но почта была аккуратно разложена по ячейкам. Он взял дюжину писем, сунул их в карман, подозрительно осмотрел стол и буфет. Пакета не было — снова короткая передышка.
— Только письма, — объявил он.
Ева ждала его у лифта. Ее лицо прояснилось. В эту минуту она была похожа на девочку, и Лепра внезапно захотелось утешить, защитить ее. Он открыл дверцу лифта, задвинул решетку.
— Я начинаю думать, — сказал он, — что больше никаких пластинок не будет. Твой муж не так глуп. Он должен был понять, что угроза, если ее повторять слишком часто, теряет свою силу.