Страница 53 из 68
Основной разновидностью мяса, которое потребляют австрийцы, является свинина. Свинина для них естественна так же, как для арабов — баранина, а для американцев говядина. В первый же вечер по прибытии сарийских рабочих в Целль-ам-Зее им был устроен большой торжественный обед с вином нового урожая и венгскими шницелями из отборной свинины. К несчастью, мусульмане не пьют вина и не едят свинины. Результатом обеда явилось лишь мрачное осознание как одной, так и другой сторонами своей полной несхожести и большое количество съеденного салата. В конце вечера я в первый раз краем уха уловил немецкое слово Tschuschen. Впоследствии я не раз слышал его срывающимся с поджатых в ярости или разочаровании губ. Однажды я спросил Палма, что оно означает.
— Это, Гарри, примерно то же, что ваше американское слово «ниггер».
Сарийцы невзлюбили австрийцев за то, что они едят свинину и что они, неверные, получают музей, по праву принадлежащий Сару. А американцы им не нравились из-за той агрессивной политики, которую Штаты в последние годы проводили на Среднем Востоке.
Австрийцам сарийцы не нравились потому, что они считали их неблагодарными Tschuschen, которым вообще нечего делать в их стране, даже невзирая на то, что благодаря им был затеян колоссальный строительный проект, принесший австрийцам кучу новых рабочих мест. А американцы им не нравились своей чрезмерной самоуверенностью, снисходительностью и нетерпеливостью.
Ну, а чтобы замкнуть этот веселый круг, американцы не любили сарийцев, поскольку те все делали «не так», то есть были, как все арабы, медлительны, добродушны, но не всегда исполнительны, из-за чего строительство продвигалось вперед не так быстро, как хотелось бы. Как привыкли американцы. Австрийцы же были неповоротливыми и брюзгливыми нацистами, которые только и делают, что ворчат, да тянут свое пиво прямо на рабочем месте. Одним словом, дурдом, да и только!
Как-то на выходные мне пришлось отлучиться в Вену для встречи с руководством одной из австрийских строительных компаний. Я пребывал в глубоком унынии и ощущал такую опустошенность, что не хотелось ничего кроме как сидеть в номере и предаваться хандре. Но это плохо помогало поднять настроение, и я решил прогуляться. Забредя в конце концов в Музей истории искусств, я принялся разглядывать картины. Верный себе, я избегал Брейгелей, поскольку именно к ним обычно, оказываясь в этом музее, первым делом стремятся люди. По мне так это то же самое, что и бесконечная очередь желающих взглянуть в Лувре на Мону Лизу.
Живопись всегда очень сильно влияла на мою работу, особенно огромные старинные батальные полотна или работы великих мастеров, на которых, чтобы приветствовать Христа, короля или Папу собирается едва ли не весь мир. Мне нравится представлять, как художник месяцами корпеет над своим холстом десять на десять футов, выписывая лица отдельных персонажей или солдатские мундиры, кровь на лошадиных мордах, взрывающиеся невероятно величественными облаками или светом небеса. Подобные картины как будто дают возможность охватить единым взглядом и всю жизнь и все человечество. По-моему, целью любого художника и должны быть полная всеохватность подобных моментов, квинтэссенция света и чувств, жизни и смерти, Бога и безграничных возможностей.
Я уселся перед одной из работ Йенса Юля note 74. На ней было изображено строительство Маастрихтского собора. На лесах и вокруг строящегося здания, как муравьи возле недоеденной плитки шоколада, суетились сотни крошечных фигурок. Холст усеивали чернорабочие, каменщики, пузатые священники, торгующие разной снедью из корзин женщины, снующие между ними ребятишки и лающие собаки, создавая впечатление, будто картина — центр Вселенной, или, по крайней мере, что строительство собора самое великое и жизненно важное из известных человечеству событий. Но больше всего меня поразили порядок и живость всего этого хаоса. На первый взгляд могло показаться, что все эти люди просто движутся сразу во всех направлениях, ничего в результате не делая. Но стоило приглядеться, и становилось ясно — каменщики внимательно сверяются с чертежами, женщины продают симпатичные поджаристые хлебцы рабочим с голодными благодарными глазами. Дети и собаки играют под бдительным присмотром взрослых. Для них строительство действительно великое событие, потому что в нем вся их жизнь. Когда дети подрастут, они займут место родителей, и это совершенно естественный ход вещей. Мужчины будут работать до тех пор, пока не состарятся настолько, что не в силах будут держать инструменты. И тогда они будут отдыхать на травке, как вот эти допотопные старики на картине, и, пока не умрут, посиживать на невысоком холме и наблюдать, как неспешно растет ввысь здание.
По сравнению с тем, что творилось всего в нескольких сотнях миль к западу отсюда, строительство Маастрихтского собора, даже несмотря на то что оно заняло несколько сотен лет, было просто райским блаженством.
Я начал разговаривать сам с собой: «Все дело в языке. Здесь люди понимают, что говорят другие». Какой-то сидящий по-соседству старик восточной наружности покосился на меня и кивнул. Я спросил, понимает ли он по-английски. Он покачал головой и указал на свое ухо. Что бы это ни означало — что он глух или не знает языка, — разницы не было. Я продолжал: «Они так слаженно работают потому, что у них общая цель. Они все хотят, чтобы собор был построен. Поэтому каждый старается как может. А в долбаном Целль-ам-Зее… « — Я бросил взгляд на соседа, чтобы посмотреть, слушает ли он. Но старик сидел с закрытыми глазами. Мне это показалось очень удачной мыслью, и я тоже закрыл глаза.
Как по-вашему, кто дожидался меня в долбаном Целль-ам-Зее? Ну конечно же, никто иной как Клэр. Трудно было выбрать более удачное время. Господи, благослови женщин! Прядильщицы бесчисленных паутин, лучшие в мире друзья, единственные кролики, которых можно вытащить из шляпы прямо у всех на глазах, единственные материализовавшиеся мечты, которые нам когда-либо в жизни доводится обрести.
Так же как и в первые дни моего пребывания в городке с Палмом, мы с Клэр много гуляли, ели и разговаривали. В отличие от меня, она была просто преисполнена энергии и уверенности. В магазине дела шли как нельзя лучше, ее новая рука, которую она теперь демонстрировала без всякого стеснения, была просто чудом, как по виду, так и по возможностям. Мне ее энтузиазм не передался, зато, что куда более важно, на меня благотворнейшим образом подействовало само ее присутствие. После трех проведенных в ее обществе дней я вдруг осознал, насколько работа выбила меня из колеи и вогнала в тоску: я совершенно забыл, что в жизни существуют и приятные мелочи, которые могут вернуть бодрое расположение духа, снять напряжение, хоть немного скрасить жизнь. С Клэр я снова начал улыбаться. Она же то и дело подсмеивалась надо мной. Она задавала неожиданные, очень глубокие вопросы, заставлявшие меня задумываться и испытывать радостное волнение, когда я находил ответ. Моим коллегам она тоже пришлась по душе, и они постоянно искали ее внимания. Им нравилось время от времени поболтать с ней и хотя бы недолго побыть в ее обществе.
Однажды вечером мы прогуливались по берегу озера, погода была ветреная и прохладная. Как ни странно, но именно мысль о том, что мы вскоре сможем забраться в теплую уютную постель, удерживала нас под открытым небом. Мы просто оттягивали этот момент, предвкушая предстоящее блаженство. Я рассказал ей о своем визите в венский музей.
Она немного помолчала, потом спросила:
— А Брейгеля ты видел? Нет? Странно, я думала ты обязательно его посмотришь. Особенно его «Вавилонскую башню». Она очень похожа на ту картину, о которой ты рассказал. Целый мир кружится вокруг башни, каждый человек на своем месте и старается сделать свое дело как можно лучше. Лежа в больнице, я прочитала весь Ветхий Завет, а то всегда хотелось, но как-то руки не доходили. Знаешь историю Вавилонской башни? Особенно меня удивило, что она такая короткая. Всего несколько абзацев.
Note74
Енс Юль (1745-1802) — датский художник, в чьем творчестве сочетаются элементы позднего рококо и раннего неоклассицизма.