Глаза тьмы

Чтобы не допустить запотевания стекол (людям, которые работали в большой комнате, требовался постоянный контроль над тем, что происходило в маленькой), они обдувались сухим, теплым воздухом из четырех расположенных на потолке вентиляционных отверстий. В настоящее время система не работала: три четверти окна покрывала изморозь.

Доктор Карлтон Домби, кучерявый, с пышными усами, стоял у окна, вытирал влажные ладони о белый халат и озабоченно всматривался в один из пятачков, свободный от изморози. И пусть он боролся с приступом клаустрофобии, старался убедить себя, что над низким потолком, так похожим на внутреннюю стенку желудка какого-то чудовища и грозящим вот-вот свалиться ему на голову, синее небо, а не тысячи тонн железобетонных и стальных конструкций, паническая атака тревожила его гораздо меньше, чем происходящее за окном.

Доктор Эрон Захария, помоложе Домби, чисто выбритый, с прямыми каштановыми волосами, наклонился к компьютеру, не отрывая глаз от бегущих по экрану чисел.

— За последние полторы минуты температура упала на двадцать три градуса. Как бы это не причинило вреда мальчику.

— Раньше его это нисколько не беспокоило, — откликнулся Домби.

— Я знаю, но…

— Проверь показания датчиков.

Захария перешел к другому компьютеру, на экране которого высвечивались частота пульса Дэнни Эванса, кровяное давление, температура тела, показатели мозговой активности.

— Сердцебиение в норме, может, чуть медленнее, чем десятью минутами раньше. Кровяное давление нормальное. Температура тела не изменилась. А вот электроэнцефалограмма какая-то странная.

— Как и всегда при резком падении температуры воздуха. Непонятная мозговая активность. Но никаких других признаков дискомфорта.

— Если и дальше будет так холодно, нам придется надеть защитные костюмы, войти в его камеру и перевести мальчика в другую, — заметил Захария.

— Свободных нет, — напомнил Домби. — Все заняты животными, над которыми ведутся эксперименты.

— Значит, придется освободить одну от животных. Мальчик важнее, чем они. Мы получаем более интересную информацию.

«Он важнее не потому, что человек, а как источник информации», — сердито подумал Домби, но озвучивать мысль не стал, потому что сразу угодил бы в диссиденты, превратился бы в потенциальную угрозу безопасности секретного объекта. Так что сказал он другое:

— Нам не придется его куда-то переводить. Периоды резкого понижения температуры надолго не затягиваются. — Он все смотрел в маленькую комнату, где мальчик лежал на больничной койке, под белой простыней и желтым одеялом, из-под которых тянулись провода. Тревога Домби за мальчика превосходила страх оказаться в подземной ловушке и остаться там, похороненным заживо, и постепенно приступ клаустрофобии сошел на нет. — Во всяком случае, раньше не затягивались, — продолжил он. — Температура воздуха резко падает, остается низкой три минуты, никогда не дольше пяти. Потом начинает подниматься.

— А что с нашими инженерами? Почему не могут отрегулировать систему терморегуляции?

— Они утверждают, что система работает нормально.

— Чушь собачья.

— Никаких сбоев нет. Так они говорят.

— Черта с два! — Захария поднялся из-за стола, подошел к окну, нашел пятачок чистого стекла. — Когда все это началось месяцем раньше, ничего такого не было. Температура понижалась на градус-другой. Один раз за ночь. Днем — никогда. Никаких перепадов, которые могли бы угрожать здоровью мальчика. Но в последние несколько дней система пошла вразнос. Снова и снова температура изменяется на двадцать пять, а то и на тридцать градусов. И это называется — никаких сбоев!

— Я слышал, они пригласили разработчиков. Эти ребята быстро во всем разберутся.

— Козлы!

— В любом случае я не понимаю, чего ты так завелся. Наша задача — проверить мальчика на выживаемость. Так стоит ли тревожиться из-за его здоровья?

— Ты, конечно, шутишь. Когда он наконец-то умрет, мы должны быть уверены, что убили его наши инъекции. Если эти колебания температуры будут повторяться, мы не сможем сказать наверняка, что к его смерти они не имеют никакого отношения. Нарушится чистота эксперимента.

Невеселый смешок сорвался с губ Домби, и он отвернулся от окна. Рискованно, конечно, выражать сомнения даже коллеге по проекту, но удержаться он не мог.

— Чистота? Да тут чистотой и не пахло. Одна грязь с самого начала.

Захария повернулся к нему:

— Ты знаешь, я не говорю о моральной стороне.

— А я говорю.

— Речь идет об условиях эксперимента.

— По правде говоря, меня не интересует твое мнение ни о моральной стороне, ни об условиях. У меня раскалывается голова.

— Я пытаюсь честно выполнять порученное мне дело, — Захария все еще дулся. — Ты не можешь винить меня за то, что эта работа грязная. Не я определяю политику проводимых здесь исследований.

— Об этом не тебе говорить, — пробурчал Домби. — И не мне. Мы — мелкие сошки. Вот почему и определили нас в ночную смену, приглядывать за мальчишкой.

— Если бы я определял политику, то выбрал бы тот же курс, что и доктор Тамагучи. Черт, ему не оставалось ничего другого, как провести это исследование. У него не было выбора, когда стало ясно, как далеко продвинулись в этом направлении китайцы. И русские помогают им заработать твердую валюту. Наши новые друзья — русские. Вот уж шутка из шуток. Добро пожаловать в новую холодную войну. Это китайский грязный проект, помнишь? Мы их лишь догоняем. Если ты хочешь винить кого-то за то, чем мы здесь занимаемся, вини китайцев, а не меня.

— Я знаю, знаю, — Домби провел рукой по курчавым волосам. Он понимал, что Захария доложит о разговоре кому следует, а потому ему следовало занять более сбалансированную позицию. — Они очень меня пугают. Если кто посмеет применить такое оружие, так это китайцы. Или Северная Корея и Ирак. Безумцев, стоящих у власти, хватало всегда. Нам остается только одно — укреплять собственную безопасность. Я в это искренне верю. Но иногда… у меня возникают вопросы. Пока мы стараемся обгонять наших врагов на шаг, не становимся ли мы такими же, как эти узкоглазые? Не становимся ли тоталитарным государством, которое так нам претит?

— Возможно.

— Возможно, — повторил Домби таким тоном, будто у него сомнений в том нет.

— А какой у меня выбор?

— Думаю, никакого.

— Посмотри, — Захария указал на окно.

— Что там?

— Стекло очищается. Там теплеет.

Оба ученых вновь посмотрели в камеру-изолятор.

Истощенный ребенок шевельнулся. Повернул голову, посмотрел на них с больничной койки, на которой лежал.

— Это чертовы глаза, — пробормотал Захария.

— Пронизывающие, не правда ли?

— Когда он так смотрит… у меня мурашки бегут по коже. Словно из них выглядывает кто-то еще.

— Ты всего лишь чувствуешь себя виноватым.

— Нет. Если бы только это. Его глаза такие странные. Они не были такими, когда он появился здесь годом раньше.

— В них теперь боль, — в голосе Домби слышалась печаль. — Много боли и одиночества.

— И не только, — покачал головой Захария. — Что-то еще… что-то такое, чего словами не выразишь.

Он отошел от окна. Вернулся к компьютерам, которые, это он знал точно, ничем ему не грозили.

Глава 27

Пятница, 2 января

Улицы Рено в основном оставались сухими и чистыми, несмотря на прошедший снегопад. Хотя кое-где на мостовой поблескивала корочка льда. Элиот Страйкер вел автомобиль осторожно, не отрывая глаз от дороги.

— Мы почти на месте, — доложила Тина.

Проехав еще четверть мили, по левую руку они увидели то самое место, где жил и работал Лучано Белликости. Большая вывеска в черной рамке говорила о том, какие он оказывал услуги: «ПОХОРОННЫХ ДЕЛ МАСТЕР И СОВЕТНИК ПРИ УТРАТЕ». Большой дом, построенный в псевдоколониальном стиле, стоял на вершине холма, на участке в три или четыре акра, примыкающем к кладбищу. Длинная подъездная дорожка, поднимаясь, уходила направо — черная траурная лента, брошенная на белизну засыпавшего лужайку снега. Каменные столбы и фонари указывали дорогу к парадной двери. В некоторых окнах первого этажа горел теплый, приглашающий свет.