Усадьба

— Он обидел вас, Лидия Гавриловна? – Вася уже не слушал его, а обернулся ко мне и подавал шаль, соскользнувшую на землю. – Обидел? Вы только скажите?

— Нет-нет, все хорошо, уверяю вас! – горячо заговорила я, боясь, что стычка получит продолжение. – Давайте просто уйдем?

— Да, конечно… - еще раз гневно оглянувшись на парня, он пропустил меня вперед, и вскоре мы покинули пределы деревни.

На обратном пути в усадьбу мы молчали, тем более что уже вечерело, а нам обоим хотелось добраться засветло. Но уже у ворот Вася все-таки не выдержал и заговорил:

— Лидия Гавриловна… то есть Лиди… вы, наверное, ужасно злитесь, что я привел вас в деревню. Не стоило, я знаю.

Он опять избегал смотреть мне в глаза и выглядел неловким – совсем не таким как там, на опушке.

— Василий Максимович, я уверяю вас, что не злюсь, более того, этот несчастный крестьянин меня даже не обидел…

— Несчастный?! – хмыкнул чему-то Вася.

— Вы говорите о нем так, будто давно знаете, - заметила я осторожно.

Вася ответил мне не очень охотно, но все же ответил:

— Это Гришка-цыган, наш конюх. Его здесь все знают. С детства, говорят, конокрадством промышлял, а потом осел здесь, в этих краях. В лошадях-то он, может, и разбирается, да только с каждого места его в конечном итоге выгоняют. А в последний раз… не стоит, наверное, молодой барышне рассказывать о таких вещах, но с последнего места его прогнали за то, что… словом, говорят, что он к господской дочке приставал.

— Раз про него такое говорят, то зачем же вы его к себе взяли?

Вася снова хмыкнул:

— Моя воля, Лиди, я б его за тысячу верст близко к усадьбе не подпускал! Но цыгана Лизавета Тихоновна все приваживает, хозяйка наша!

Глава X

После ужина, когда я, переодевшись ко сну, сидела за бюро и писала письмо для Ольги Александровны, в мою дверь постучали.

— Лиди, это я, открой, дорогая… - услышала я жалобно-просящий голос моей подруги.

Пришлось отложить письмо и отпереть дверь.

— Ты думаешь, что я ужасный человек и очень плохо поступила сегодня утром, да?

Она стояла на пороге уже одетая ко сну, с распущенными волосами и закутанная в длинную шаль. Говорила она по-французски, почти скороговоркой – как будто боясь, что я вот-вот захлопну дверь перед ее носом. Натали глядела на меня снизу вверх полными раскаяния глазами – невозможно было сердиться на нее.

— А ты сама как думаешь? – между тем поинтересовалась я. – Достойно ты вела себя с Лизаветой Тихоновной? Что бы сказала Ольга Александровна, услышь она тебя?

Натали состроила плаксивую гримаску и мимо меня проплыла в комнату, с ногами забралась на кровать:

— Я знаю, что вела себя дурно, – она низко наклонила голову и избегала смотреть мне в глаза, - мне очень стыдно, и я уже десять раз отругала себя за несдержанность. Но я ничего не могла с собой поделать: всякий раз, когда я вижу свою мачеху, в меня как будто бес вселяется. Я просто не могу удержаться! Но согласись, что и она виновата!..

Я, уже закрыв дверь комнаты, села на край кровати и внимательно слушала Натали – она и правда раскаивалась. Но я не могла не возразить:

— Я не припомню, чтобы твоя мачеха сказала и сделала хоть что-то плохое в твой адрес.

— Она отправила меня в Смольный! – Натали даже вскрикнула возмущенно. – Неужели этого недостаточно?!

— Во-первых, не стоит кричать, дорогая: все уже спят, - заметила я, - а, во-вторых, ты говоришь так, будто она отправила тебя на каторгу, а не в лучшее женское учебное заведение в России.

Натали подумала секунду. Но потом опять нахмурилась и выдала неопровержимое:

— Все равно!

Я подсела ближе к ней, взяла ее руку и попыталась поймать взгляд:

— Натали, послушай, я понимаю, что у тебя предубеждение к этой женщине, но согласись, милая, что оно основано на обидах маленькой, капризной, двенадцатилетней девочки. А теперь ты взрослая, умеющая владеть собой барышня – настоящая леди. Ты же знаешь, как должна относиться леди к людям, которые ей нравятся?

Натали, разумеется, знала, потому как Ольга Александровна изо дня в день нам поясняла, как должна вести себя леди, и что она должна думать. И, что немаловажно, еще и показывала на собственном примере – ни разу за восемь лет обучения я не слышала, чтобы наша начальница повысила голос, высказалась о ком-то дурно или пренебрежительно.

И я, и Натали, и, наверное, каждая из смолянок стремилась к тому, чтобы стать похожей на Ольгу Александровну.

— Вероятно, я должна найти в ней что-то хорошее, – неохотно признала Натали.

— Умница! – похвалила я. – И я уверена, в ней есть это хорошее – за что-то же ее полюбил твой отец!

Я поддержала Натали улыбкой, и та ответила мне тем же – кажется, у моей подруги даже настроение улучшилось после того как она приняла решение помириться с мачехой.

— Лиди, перед тобой я тоже должна извиниться, - снова вернула жалобный взгляд Натали, - за то, что не пошла с тобой на прогулку. Вероятно, тебе очень хотелось поговорить, а я этого не поняла, потому что все мое внимание занял Митенька… - Лицо ее озарила улыбка, - он такой славный малыш, ты себе представить не можешь! Завтра я обязательно тебе его покажу! Вася дал ему свое отчество и фамилию – папенька, конечно, ужасно разозлился, узнав об этом, но запретить все равно не мог. Хотя и пригрозил, что даже лишит его наследства, но Вася не испугался и все равно хочет жениться на Даше! Лиди, правда же он поступил храбро, как настоящий мужчина?

Мне очень хотелось сказать моей подруге, что настоящий мужчина сперва ведет женщину под венец, а потом уже заводит детей, но я смолчала.

Признаться, я даже восхищалась Натали сейчас – очень мало я знала людей, которые могут любить так искренне и бескорыстно. Совершенно не придавая значения тому, что племянник – незаконнорожденный, и что его мать всего лишь горничная. Скажу честно, что я бы так не смогла.

Натали же любила людей исключительно за их внутренние качества и всей душой стремилась помогать слабым. Пусть запала ее хватало ненадолго, как с госпиталем, но большинство ведь и вовсе не считает нужным даже попытаться помочь посторонним людям.

Я поступила в Смольный на три года раньше Натали. Эти три года были самыми тяжелыми в моей жизни: я ужасно говорила по-русски, не понимала и половины из того, о чем ведут речь мои подруги по институту. Да и подругами они лишь назывались – девочки искренне хотели меня поддержать, зная, что я недавно осиротела, но были бесконечно далеки от меня. Да и то, что совсем недавно во Франции случился переворот, прекративший Вторую Империю, сыграло свою роль – меня, француженку, считали, наверное, иностранной шпионкой и противницей монархии.

Я была ужасно одинока в то время.

Натали же едва ли ни с первого дня своего появления в Смольном стала душой всего нашего курса. По счастью ее поселили в моей комнате, и даже кровати наши стояли рядом. Позже выяснилось, что Натали тоже потеряла мать, что и стало основной причиной нашего сближения – она понимала меня.

Помню, меня поразило, что она ровно вовсе не заметила, что я француженка – Натали ни разу не спросила, поддерживаю ли я новую власть во Франции, ратую ли за принятие Конституции в России, и как вообще так вышло, что меня – вовсе не дворянку и даже не русскую, приняли в Смольный.

За эти качества я сердечно люблю Натали и, хоть и недовольна ею временами, готова простить моей подруге все на свете.

— А как тебе Женечка? – хитро прищурившись, спросила вдруг Натали.

— Ты хочешь сказать Евгений Иванович? – ответила я ей строгим взглядом.

Но Натали на этот раз и не думала виниться:

— Нет, именно Женечка! – она придала лицу важность и заговорила наставительным тоном: - поверь мне, дорогая, мой кузен относится к тому типу мужчин, которых будут звать Женечками даже их внуки. В крайнем случае, как-нибудь monsieur Эжен, - манерно произнесла она, - но никогда его никто не будет воспринимать всерьез. Маменькин сынок.