Страница 3 из 36
«Надо взять себя в руки! Иначе погублю и себя и все задание».
— Кто? — спросил Никифоров, и в его голосе проскользнула дрожь. Пришлось откашляться и повторить: — Кого там несет?
— Дом больно понравился! — ответили за дверью. — И улица тихая. Дай, думаю, постучусь.
Борясь с предательской трясучкой в руках, Никифоров отодвинул засов.
— Комнатку бы мне. На время. С окнами на улицу.
На пороге стоял и улыбался широкоскулый парень в косоворотке.
— Сам… — закашлялся Никифоров и, отведя взгляд от улыбки, произнес ответ на пароль: — Сам, того-этого, ютюсь у чужих. Теперь разве же угол снимешь? Все черт-те как живут. Повсюду одна теснота…
Только сейчас почувствовав, как нестерпимо жжет пальцы, он поспешно и с остервенением бросил дымящуюся козью ножку.
— Фу, черт! — подул на обожженные пальцы и пригласил: — Заходи. На пороге — какой уж разговор.
В доме Никифоров первым делом свернул новую самокрутку, сунул ее под прокуренные усы и лишь тогда обрел необходимое спокойствие.
— Так, говоришь, комната позарез нужна?
— Точно, — кивнул парень и повторил окончание пароля: — С окнами на улицу.
Продолжая улыбаться, он словно светился радостью.
«Чего лыбится? — с раздражением подумал Никифоров. — Знал бы, что не пройдет и часа, как перед офицерьем предстанет, — не стал бы зубы скалить».
— Так, говорю, сам в тесноте живу, к тому же у чужих людей..
— Здравствуйте! — сказал парень.
Перед тем как подать гостю руку, Никифоров вытер повлажневшую ладонь о рубаху.
— Как добрался?
— С приключениями. Дважды проверяли документы.
— И как?
— Обошлось, как видите. А на передовой под перестрелку попал. Чуть не изрешетили.
— Голодный небось?
— Не без того.
— Сейчас накормлю.
Никифоров прошел на кухню и, запоздало вспомнив о сигнале, который должен был непременно подать при появлении на большевистской явке курьера красных, задернул на окне занавеску. Теперь неусыпно наблюдающие за домом сотрудники контрразведки будут ждать выхода парня, который, сам того не ведая, приведет к тому, к кому направлен на встречу.
«Не позавидуешь ему, — усмехнулся про себя Никифоров, нарезая помидоры. — Да и тем, к кому он идет, тоже нынче несладко придется. Всех загребут подчистую. Все подполье накроется…»
Он посолил помидоры, не забыв посыпать их кружками лука, вернулся в комнату и на пороге замер.
Парень спал, положив голову на стол, и безмятежно, ровно дышал во сне.
«Пусть, — решил Никифоров. — Никуда от того, что ему на роду написано, не сбежит. Отоспится чуток — и по делам своим двинет. Хорошо, что не подвели меня господа офицеры и не заграбастали товарища в доме. Иначе бы каюк вышел явке. Знать, берегут мой дом, знать, еще курьеров ждут. И то верно: взяли бы парня у меня — при допросе мог бы запросто прикусить язык и ни слова из него, даже клещами, не вытащили бы. Встречал таких упрямых да идейных, и немало… А лет-то ему от силы восемнадцать с малым, не больше. Сосунок, а тоже в круговерть влез…»
4
Дема Смолян сожалел, что поспать ему удалось слишком мало. И в то же время поругивал себя за то, что не смог совладать с нежданно навалившейся сонливостью.
«Еще бы немного, и опоздал. Хорошо, что вовремя проснулся…»
Дема прищелкнул языком и вспомнил, как долго ходил вокруг конспиративной квартиры, не решаясь постучать в окно. Неосознанное предчувствие какой-то надвигающейся беды заставляло не спешить. И лишь удостоверившись, что вокруг нет посторонних, он шагнул на крыльцо и протянул руку к окну.
«Чудак-человек, — с иронией подумал о себе Дема. — Явка в целости, вне всяких подозрений, а мне невесть что мерещилось».
Полдела, как он считал, уже сделано. Задание почти выполнено, линию фронта удалось перейти, и до явки дойти тоже. Теперь оставалась самая малость: дошагать до кафе в городском саду «Конкордия», сесть возле запыленного фикуса, забрать оставленную под днищем столика записку и вернуться с ней к Никифорову. И с его помощью выбраться из Царицына.
Почему нужные Реввоенсовету фронта сведения надо брать в кафе, отчего шифровку нельзя получить прямо из рук своего человека в Царицыне (по всему видать, геройского, сумевшего пробраться к самым сокровенным тайнам врангелевцев), — об этом Дема не задумывался. Значит, так надо, значит, так удобнее подпольщику.
Он мягко ступал по пыли, лежащей на дороге тугим слоем, и повторял в уме: «Столик у окна рядом с фикусом», и если бы удосужился оглянуться, внимательно присмотреться к идущим следом за ним по дороге в парк горожанам, то обратил бы внимание на двоих, которые уже давно вели его по городу, боясь потерять из виду и ни на шаг не отставая.
В одинаковых картузах (узнай об этом штабс-капитан Эрлих — лишились бы филеры наградных), в небрежно свисающих с плеч пиджаках, двое с цепкими взглядами неотступно шли за Демой от самого дома Никифорова. Филерам было строжайше запрещено спугнуть большевистского курьера. Требовалось лишь неукоснительно следить за ним, фиксируя все его встречи.
Если большевистский курьер получит что-либо из чужих рук, одному вести его дальше, а второму переключить все внимание на новую личность и, при необходимости, вызвать подкрепление, для чего заскочить в ближайший на пути магазин и позвонить в контрразведку. Пока курьер ни с кем не контачил и, словно не зная, как убить время, брел по городу, то и дело останавливаясь у витрин и заборов с афишами.
Когда же парень свернул к «Конкордии», филеры не на шутку струхнули: в парке объект наблюдения мог затеряться в толпе, скрыться за каруселью, пропасть среди балаганов или уйти в кабаре, где выступала заезжая знаменитость, певица из самой матушки-Москвы, и тогда ищи-свищи его!
Дема Смолян остановился на пороге кафе с громким и претенциозным названием «Дарданеллы».
По залу сновали с подносами юркие официанты. Над столиками поднимался дымок папирос и сигар, появившихся в городе с приездом военной миссии англичан.
В углу, в кадке, купаясь в табачном дыму, чах фикус. Столик возле цветка был свободен.
«Верно выбрали, — подумал Дема, — в стороне от других, неприметен, да и мало кто позарится на такое место: кому охота в угол забиваться?»
Чуть не столкнувшись с официантом, он сказал «Пардон!» и, колыхнув локтем листья фикуса, уселся за столик.
Теперь нужно было найти на ощупь под скатеркой прилепленную кусочком пластыря записку. Но спешить Дема не стал. Блуждающим и бесцельным взглядом, какой бывает у праздногуляющих бездельников, он откровенно и нахально оглядел посетителей кафе, затем подозвал официанта.
— Кулебяку и чаю, только чтоб чай как следует был заварен.
— Не прикажете ли графинчик «смирновской»? — полюбопытствовал бойкий официант с полотенцем на согнутом локте: — Есть еще маслята. Божественная закуска.
— Принеси, что сказал! — недовольно повысил голос Смолян и развалился на стуле, убрав вытянутые ноги под стол.
Дема чуть приподнял скатерть, чтобы достать оставленное загодя подпольщиком послание в штаб Реввоенсовета фронта, но почувствовал устремленный на него сверлящий взгляд и резко обернулся.
У буфетной стойки мял в руках картуз человек. Стоило Деме Смоляну посмотреть на незнакомца, как тот слишком поспешно отвел взгляд в сторону. Второй тип — в точно такой же фуражке-картузе с чуть примятым козырьком — топтался у двери кафе.
«Чего это они на меня уставились? — заволновался курьер. — Будто больше не на кого глаза пялить…»
Дема напрягся — в нем точно натянули струну. И, решив немедленно проверить, случайно он попал под наблюдение или же двое в одинаковых картузах прилипли к нему неспроста, привстал со стула, потянулся к сидящему за соседним столом грузному господину с прилизанным затылком.
— Золотишка бы мне, — тронул он соседа за плечо. — За ценой не постою.
— Вы… вы, милейший, ошиблись! — недовольно буркнул господин, но Дема не отставал: