Дураки умирают

На прощание она поцеловала меня. Печали в ее глазах и на розовом личике я не обнаружил. Я знал, что она и Элис прекрасно проведут день, тогда как мне придется грустить в отеле. Но я не роптал. Элис, в отличие от меня, заслужила свое счастье. Джанель как-то сказала, что она, Джанель, — практическое решение моих эмоциональных проблем. А вот я ее проблемы решить не мог.

Церемония продолжалась. Зал почтил память Маломара. Валери спросила меня о нем. Действительно ли он был таким хорошим человеком? Я ответил, что да. Когда наконец вручение «Оскаров» закончилось, Валери повернулась ко мне:

— Ты знаком с кем-нибудь из этих людей?

— Кое-кого знаю, — ответил я.

— Кого именно?

Я назвал Эдди Лансера, которому вручили «Оскара» за лучший сценарий, но не Джанель. Задался вопросом, уж не расставила ли мне Валери ловушку, чтобы посмотреть, упомяну ли я Джанель, и добавил, что знаю еще и блондинку, которая получила золоченую статуэтку в самом начале программы.

Валери посмотрела на меня, а потом отвернулась.

Глава 40

Неделей позже Доран вызвал меня в Калифорнию на очередной цикл совещаний. Он сказал, что «Три-калчур» согласилась подписать контракт с Эдди Лансером. Я, естественно, полетел в Лос-Анджелес, посидел на совещаниях, вновь сошелся с Джанель. На этот раз я испытывал определенный дискомфорт. Калифорния нравилась мне все меньше.

— Ты всегда расхваливаешь своего брата, — как-то сказала Джанель. — Чем же он так хорош?

— Наверное, тем, что был мне не только братом, но и отцом.

Я видел, что ей страшно интересно узнать, как мы вместе росли в сиротском приюте. Конечно, за этим стояла великая драма. Я видел, как ей вспоминаются фильмы, сказки, случаи из жизни. Два маленьких мальчика. Чистых и невинных. Чем не тема для очередной мультяшки Уолта Диснея?

— Итак, тебе хочется послушать историю о сиротах? — спросил я. — Какая тебе больше по душе, счастливая или правдивая? Тебя интересует правда или тебя интересует ложь?

Джанель сделала вид, что думает.

— Попробуй сперва рассказать правду.

И я рассказал ей о том, что все семейные пары, которые приходили в сиротский приют, хотели усыновить Арти, а вот меня — никогда. Так начал я эту историю.

— Бедняжка! — вырвалось у Джанель, но при этом она улыбалась, а ее рука скользила по моему бедру.

— Произошло это в воскресенье. Мне было семь лет, Арти — восемь. Нам предложили надеть парадную форму. Светло-синие пиджаки, белые накрахмаленные рубашки, темно-синий галстук и белые фланелевые брюки с белыми туфлями. Нас умыли, причесали и привели в кабинет главной воспитательницы, где нас уже ждала молодая семейная пара. Нас представили, мы пожали взрослым руки, продемонстрировали свои хорошие манеры, немного поговорили, чтобы познакомиться. Потом отправились на прогулку по приюту, мимо огромного сада, футбольного поля, школьных зданий. Прежде всего я запомнил красоту женщины. Влюбился в нее даже в свои семь лет. Я видел, что муж тоже ее любит, но от самой идеи усыновить ребенка, а то и двух, не в восторге. Тут же мне стало ясно, что женщина без ума от Арти, а вот я ей совсем не показался. И я не мог ее винить. Даже в восемь Арти был красавчиком. Люди находили нас похожими, но лицо Арти словно отлили первым, получив идеальный слиток, а мое — вторым, забыв предварительно почистить форму. Вот губы и получились толще, нос — больше. Арти отличала девичья тонкость черт, мои лицо и тело были тяжелее, грубее. Но до этого дня я никогда не завидовал красоте брата.

Вечером нам сказали, что семейная пара вернется в следующее воскресенье и примет решение, усыновлять ли нас обоих или кого-то одного. Нам также сказали, что люди эти очень богаты и усыновление даже одного из нас надо почитать за счастье.

Я помню, что старшая воспитательница очень душевно поговорила с нами. В который уж раз мы услышали, что злоба, зависть, ревность — нехорошие чувства, что нам должно проявлять по отношению друг к другу великодушие, свойственное, скорее всего, только святым, но отнюдь не детям. Мы же, как и положено детям, слушали, кивали да изредка говорили: «Да, мэм». Не понимая, о чем она толкует. Впрочем, даже в семь лет я чувствовал, что должно произойти: в следующее воскресенье мой брат уйдет с этой ослепительно красивой женщиной, а я останусь в приюте.

Арти даже в детстве была чужда самовлюбленность. Но в ту неделю первый и последний раз между нами выросла стена. Я ненавидел его в ту неделю. В понедельник после уроков, когда мы играли в футбол, я не взял его в свою команду. В спорте решающее слово принадлежало мне. Все годы, проведенные в приюте, я был лучшим спортсменом в своей возрастной группе и прирожденным лидером. Поэтому всегда ходил в капитанах и первым брал в свою команду Арти. В тот понедельник, единственный раз за все годы, я его в свою команду не взял. А когда началась игра, если мяч попадал к нему, старался ударить его побольнее. Даже через тридцать лет я помню боль и обиду, которые читались на его лице. В столовой я не садился с ним за один стол. По вечерам не разговаривал в общей спальне. В один из дней, когда игра закончилась, он шел через футбольное поле. Мяч был у меня, нас разделяли двадцать пять ярдов, но после моего удара мяч угодил ему в затылок и сшиб с ног. Откровенно говоря, я не ожидал, что попаду в него. Для семилетнего ребенка это был фантастический удар. Наверное, если б не дикая злость, ничего бы у меня не вышло. Я помню, как он поднялся, а я крикнул: «Эй, я не хотел!» Но он ничего не ответил и побрел прочь.

Он никак не реагировал на мои выходки. Я злился еще сильнее. Но, как бы я ни высмеивал или унижал его, он лишь вопросительно смотрел на меня. Никто из нас не мог понять, что происходит. Но я знал, как мне его пронять. Арти был очень бережлив. Мы получали пяти- и десятицентовики, выполняя в приюте мелкую работу, и Арти собирал их в стеклянную банку с завинчивающейся крышкой, которую прятал в шкафчике под одеждой. В пятницу я пожертвовал футболом, чтобы украсть банку. Унес ее в лесок, который рос на территории приюта, и закопал в землю. Не стал даже считать деньги. Но медные и серебряные монетки заполняли банку чуть ли не доверху. Арти обнаружил пропажу только наутро. Бросил на меня недоумевающий взгляд, но ничего не сказал. Теперь уже он избегал меня.

В воскресенье нам велели явиться в кабинет старшей воспитательницы в парадной форме. Я встал рано и еще до завтрака убежал в лес. Я знал, чем закончится этот день. Арти придет в кабинет, красивая женщина, в которую я влюбился, уведет его с собой, и я больше не увижу брата. Но по крайней мере, говорил я себе, у меня останутся его деньги. В лесу я улегся на землю, заснул и проспал весь день. Проснулся уже в сумерках и вернулся в приют. Меня привели в кабинет старшей воспитательницы, и я получил двадцать ударов деревянной указкой по ногам. Боли я даже не почувствовал.

А в спальне, к полному своему изумлению, увидел сидящего на своей кровати Арти. Я просто не мог в это поверить. Помнится, у меня из глаз брызнули слезы, когда Арти ударил меня и спросил:

— Где мои деньги? — И продолжал бить меня и пинать, требуя, чтобы я вернул ему деньги. Я только защищался, стараясь не ударить его, но потом схватил в охапку и отшвырнул. Набычившись, мы смотрели друг на друга.

— Я не брал твоих денег, — сказал я.

— Ты их украл! — взвизгнул Арти. — Я знаю, ты их украл!

— Нет, — покачал я головой. — Я их не брал.

Мы сверлили друг друга взглядом. В тот вечер больше не перемолвились ни словом. А утром, проснувшись, вновь стали друзьями. Словно этой жуткой недели и не было. Арти больше не спрашивал, где его деньги. А я так и не сказал ему, где я их закопал.

И лишь много лет спустя Арти рассказал мне, что произошло в то воскресенье. Увидев, что я убежал, он отказался надевать парадный костюм. Кричал, ругался, даже попытался ударить старшую воспитательницу. За это получил по ногам деревянной указкой. Когда семейная пара настояла на том, чтобы повидаться с ним, он плюнул в женщину и обозвал ее всеми грязными словами, которые только мог знать восьмилетний мальчик. Это была ужасная сцена, и его вновь отлупили деревянной указкой.