Дураки умирают

Элис позвонила на следующий день.

— С ней все в порядке. — На мгновение я принял ее слова за чистую монету, решил, что Джанель стало лучше, что первый диагноз оказался ошибочным. Но Элис продолжила: — Мы вытащили штепсель. Отключили машины, и она умерла.

Мы долго молчали, прежде чем она спросила:

— Ты прилетишь на похороны? Мемориальная служба пройдет в театре. Съедутся все ее друзья. Потом будет вечеринка с шампанским, и все будут говорить о том, какой она была. Ты прилетишь?

— Нет, — ответил я. — Если ты не возражаешь, я приеду через пару недель, чтобы повидаться с тобой. А сейчас — нет.

Вновь пауза, она словно пыталась взять под контроль закипевшую в ней злость.

— Джанель однажды сказала, что тебе можно доверять. Я доверяю. Приезжай когда захочешь. Я увижусь с тобой.

Отель «Ксанаду» возвышался передо мной, сияя тысячами огней. Я прошел мимо, вспоминая счастливые дни, месяцы, годы, проведенные с Джанель. После ее смерти я думал о ней каждый день. Иногда просыпался утром, думая о ней, вспоминая, как она выглядела, как могла быть одновременно нежной и яростной.

Эти первые мгновения бодрствования я буквально верил, что она жива. Представлял себе, как пройдет наша новая встреча. Мне требовалось пять или десять минут, чтобы вспомнить, что ее уже нет. С Арти и Озано такого не бывало. Собственно, теперь и вспоминал я о них крайне редко. Может, она была мне более дорога? Но, если так, отчего я так нервно смеялся после звонка Элис? И почему в тот же день, чуть позже, меня три или четыре раза вновь разбирал смех? Теперь я, возможно, знал причину: своей смертью она разозлила меня. Если бы она продолжала жить, со временем я бы тихо-мирно забыл ее. Но она схитрила, чтобы преследовать меня всю жизнь.

Встретившись с Элис через несколько недель после похорон Джанель, я узнал, что кровоизлияние в мозг стало следствием врожденного дефекта сосудов, о котором Джанель, должно быть, знала.

Я вспоминал, как злился, когда она опаздывала или забывала день нашей встречи. Я не сомневался, что это фрейдистские отговорки, свидетельство того, что подсознательно она отвергает меня. Но Элис сказала, что такое с Джанель случалось часто. И забывчивость ее перед смертью резко усилилась. Конечно же, это было связано с растущей аневризмой. Я вспомнил последнюю ночь, когда она спросила, люблю ли я ее, а я ответил, что нет. Подумал о том, что, задай она сейчас тот же вопрос, ответ был бы другим. Я бы сказал ей, что она может говорить и делать все, что пожелает. Что я ни в чем не буду чинить ей препон. Что приму ее такой, какой ей хочется быть. Что буду счастлив лишь тем, что вижу ее, слышу ее голос, ее смех. «И это будет для тебя важно?» — буквально услышал я ее вопрос, в голосе звучали довольные нотки, но и слышалась злость. Она хотела, чтобы никого важнее, чем она, у меня не было. Не только у меня, у любого ее знакомого, у всего мира. Она жаждала всеобщей любви. Я помнил, какая горечь звучала в ее голосе, когда мы лежали в постели и она упрекала меня за мужской эгоизм. «Ты хочешь, чтобы я была только с тобой? Не этого ли мужчины хотят от женщин? За собой-то вы оставляете полную свободу. Для тебя это был бы идеальный вариант». И вот тут меня осенило: в моих воспоминаниях не было место нашим любовным утехам.

Я знал, что она часто снилась мне по ночам, но никогда не мог вспомнить эти сны. Лишь просыпался в полной уверенности, что она жива.

Я дошагал до конца Стрип, уперся в невадские горы, повернулся, чтобы взглянуть на сверкающую неоновую полосу — сердце Вегаса. Подумал, что эту ночь проведу за игрой, ранним утром улечу в Нью-Йорк, а завтрашний день проведу в кругу семьи, с книгами, дожидающимися в моем кабинете. В построенной мною крепости.

Я вошел в казино «Ксанаду», изрядно продрогнув от холодного воздуха. Две чернокожие шлюхи прошли рука об руку: одна — цвета темного шоколада, вторая — светло-коричневая. Белые шлюхи в сапогах и коротеньких шортах сверкали перламутрово-белыми бедрами, но их лица цветом кожи напоминали лики призраков. За столиками для блэкджека выстроились дилеры, поджидающие клиентов.

Я направился к секции для игры в баккара. Когда подходил к воротцам, крупье, ведущий игру, заметив меня, поднял руку, останавливая Банкомета, приготовившегося сдавать карты. Улыбнулся, узнав, понял, что я не спешу занять место за столиком и, не опуская руки, скомандовал: «Карту для Игрока». Оба инспектора, бледные Иеговы, наклонились вперед.

Я огляделся. Почувствовал прилив свежего воздуха и понял, что старикан Гронвелт нажал магические кнопки на своем пульте, чтобы взбодрить уставших игроков. И не он ли нажимал другие кнопки, после чего и Калли, и другие покидали этот мир?

Стоя в центре казино, я выискивал взглядом счастливый столик, чтобы включиться в игру.

Глава 55

«Я страдаю, но все равно не живу. Я — икс в неопределенном уравнении. Я — будто призрак в этой жизни без начала и конца».

Эти слова я прочитал в сиротском приюте в пятнадцать или шестнадцать лет. Их, я думаю, написали, чтобы выразить бесконечное отчаяние человечества, чтобы вселить ужас в сердце каждого, чтобы убедить всех поверить в бога. Но давным-давно, в юности, когда я их прочитал, они стали для меня лучом света. Они успокоили меня, пребывание в призраках меня не пугало. Икс и неопределенное уравнение представлялись мне магическим щитом. И теперь, упорно продолжая жить, миновав все опасности, пройдя через все страдания, я более не мог воспользоваться испытанным приемом — перенести себя в другое время. Моя нынешняя жизнь уже не причиняла мне мучений, так что будущее не могло меня спасти. Меня окружали бессчетные столы, за которыми правили случай и удача, и я более не питал никаких иллюзий. Я уже знал наверняка: сколь тщательно ни продумывал бы я свои планы, как бы ни исхитрялся, выиграть я не мог независимо от того, творил бы я добро или зло.

Наконец-то я смирился с тем, что никакой я не маг. Но что с того? Я по-прежнему жил, а такого я не мог сказать ни о моем брате Арти, ни о Джанель или Озано. Ни о Калли, Маломаре, бедном Джордане. Теперь я понимал Джордана. Ларчик открывался просто. Жизнь оказалась ему не по плечу. В отличие от меня. Только дураки умирают.

Был ли я монстром, если не горевал, если хотел жить и жить? Если мог расстаться с моим единственным братом, единственным моим началом, а потом с Озано, Джанель, Калли и не скорбеть о них, а всплакнуть только об одном? Если меня утешал мир, который я построил для себя?

Как мы смеялись над доисторическим человеком за его тревоги и страхи перед неведомыми силами природы, а теперь мы сами в ужасе от страхов и комплексов, которые бушуют в наших головах. И за нашу чувствительность мы принимаем лишь более высокую ступень примитивного страха, который испытывал бедный неразумный зверь. Мы страдаем зря. И наша собственная жажда смерти — единственная истинная трагедия человека.

Мерлин, Мерлин. Конечно, минула тысяча лет, ты наконец-то проснулся в своей пещере и надел украшенный звездами колпак, чтобы выйти в странный новый мир. Бедняга, что же хорошего в твоей магии, если ты проспал тысячу лет, а волшебница, заколдовавшая тебя, давно сошла в могилу вместе с нашими Артурами?

Или у тебя в рукаве осталось еще одно магическое заклинание, которое может сработать? Шансы на это крайне малы, но разве это препятствие для заядлого игрока? Пирамидка черных фишек по-прежнему при мне, и меня тянет на приключения.

Я страдаю, но я живу. Это правда, где-то я призрак в этой жизни, но я знаю свое начало и знаю свой конец. Это правда, что я — икс в неопределенном уравнении, тот самый икс, который приводит в ужас человечество в его странствии сквозь миллион галактик. А может, икс — это скала, на которой я стою.