Страница 107 из 125
— Ты злишься. — Она говорила со мной, как с неразумным ребенком.
— Нет, я не злюсь. — Она мстила мне за то, что я не ушел от своей жены. Она мстила мне за многое другое, но, если бы я не спросил, переспала ли она с Озано, она бы мне ничего не сказала. Она не была такой жестокой. Но и не желала больше мне лгать. Однажды она сказала мне об этом и с тех пор не отступалась от своих слов. То, чем она занималась с другими людьми, меня не касалось.
— Я рада, что ты позвонил, — продолжила она. — Мне тебя недостает. А насчет Озано не сердись. Больше я с ним не увижусь.
— Почему? — спросил я. — Что тебя останавливает?
— О, черт! Он, конечно, очень забавный, но у него не встает. Черт, я же обещала себе, что не скажу тебе об этом. — И она рассмеялась.
Тут нормальному ревнивому любовнику следовало бы порадоваться тому, что его лучший друг — импотент. Но с моих губ сорвались совсем другие слова:
— Может, это твоя вина. В Нью-Йорке женщины бегают за ним табуном.
— Знаешь, я старалась изо всех сил, — радостно сообщила она. — Могла бы оживить мертвого. — И вновь до меня донесся серебристый смех.
Теперь, как ей того и хотелось, я представлял себе, как она обхаживает Озано, целует и сосет его крючок, щекоча тело белокурыми волосами. Меня чуть не вырвало.
Я вздохнул.
— Ты ударила слишком сильно. Я закругляюсь. Слушай, еще раз спасибо, что позаботилась обо мне. Я просто не могу поверить, что ты уложила меня в ванну.
— Не зря же я хожу в тренажерный зал. — Джанель хихикнула. — Я очень сильная, знаешь ли. — Голос ее изменился. — Мне очень жаль, что Арти больше нет. Я бы очень хотела полететь с тобой в Нью-Йорк и помочь тебе с похоронами.
— Я бы тоже этого хотел. — На самом деле меня радовало, что в Нью-Йорк она полететь со мной никак не могла. Я стыдился того, что она видела, как я сломался. И чувствовал, что теперь ее отношение ко мне переменилось.
— Я тебя люблю, — донеслось из трубки.
Я не ответил.
— А ты по-прежнему любишь меня?
Теперь пришла моя очередь прищучить ее:
— Ты же знаешь, ничего такого мне говорить не дозволено.
Она молчала.
— Ты сама сказала мне, что женатый мужчина может говорить женщине о любви только в том случае, когда собирается уйти от жены. Более того, он может говорить об этом, лишь фактически уйдя от нее.
В трубку зло задышали.
— Пошел ты на хер. — И она бросила трубку.
Я бы ей перезвонил, но знал, что услышу голос автоответчика: «Мадемуазель Ламберт нет дома. Пожалуйста, назовите ваше имя и оставьте сообщение после звукового сигнала». Вот мысленно я и послал ее туда же. Но знал, что до окончательного разрыва дело еще не дошло.
Глава 46
Джанель и представить себе не могла, что я испытал, когда она рассказала мне о том, что трахнулась с Озано. Я же знал, что он пытался затащить в постель любую женщину, за исключением отъявленных уродин. И то, что Джанель клюнула на его уловки, стала для него легкой добычей, принизило ее в моих глазах. Показало, что она такая же одноночка, как и большинство женщин. И я понимал, что Озано теперь презирает меня. А как еще можно относиться к мужчине, который страстно влюблен в женщину, готовую после вкусного обеда улечься в постель с первым встречным?
В общем, сердце у меня, конечно, не разбилось, но в депрессию Джанель меня вогнала. Я хотел сказать ей об этом, но потом решил, что это будет глас вопиющего в пустыне. Да, она поймет, что выглядит в моих глазах дешевкой. Но я знал, что дело закончится очередной ссорой. Почему она не может ложиться в постель, если ей того хочется? Разве мужчины не стремятся трахать всех подряд? И пусть Озано руководили только плотские желания. Он обаятельный, интеллигентный, талантливый, симпатичный, и ему хотелось ее трахнуть. Так почему же ей не трахнуть его? И какое мне до этого дело? А свое мужское эго я могу засунуть известно куда, вот и весь разговор. Разумеется, я мог бы рассказать ей секрет Озано, но это была бы лишь жалкая месть.
Однако она загнала меня в депрессию. Справедливо это или нет, но теперь она нравилась мне гораздо меньше.
И в мой следующий приезд в Калифорнию я Джанель не позвонил. Мы уже находились на ближних подступах к открытой вражде — классической стадии подобных романов. Как обычно, на сей предмет я перечитал всю имеющуюся литературу и стал ведущим экспертом по финалам любовных отношений. Мы уже говорили друг другу: «Прощай», — но изредка продолжали встречаться, чтобы смягчить удар окончательного расставания. Вот я и не звонил ей, зная, что в действительности все уже закончено, а может, хотел, чтобы закончилось.
Тем временем Эдди Лансер и Доран Радд уговорили меня вновь включиться в работу над сценарием. Никакого удовольствия я не получал. Лучшие дни Саймона Беллфорда остались в далеком прошлом. Он, конечно, старался, но уже ничего не мог и до смерти боялся Джеффа Уэгона. Ассистент Саймона, Ричетти, на самом деле его «шестерка», и тот пытался давать нам советы. Наконец, услышав от него на редкость дерьмовое предложение, я сказал Саймону и Уэгону:
— Уберите его отсюда.
Возникла неловкая пауза. Я-то решение уже принял. Собрался встать и уйти, и они, должно быть, это почувствовали, потому что Джефф Уэгон меня опередил.
— Фрэнк, — обратился он к Ричетти, — почему бы тебе не подождать Саймона в моем кабинете?
Ричетти поднялся и вышел за дверь.
— Простите, что сорвался, — сказал я. — Но мне хочется знать, нужен нам этот гребаный сценарий или нет?
— Нужен, — коротко ответил Уэгон. — Так что займемся делом.
На четвертый день, после работы на студии, я решил пойти в кино. Позвонил на регистрационную стойку, чтобы мне вызвали такси, попросил водителя отвезти меня к «Уэствуду». Как обычно, в кассу стояла длинная очередь, и я пристроился в хвост. Я взял с собой книгу, чтобы скоротать время в очереди, а после кино намеревался пообедать в ресторане по соседству, вновь вызвать такси и добраться до отеля.
Очередь на какое-то время застыла. Молодежь со знанием дела говорила о кино. Симпатичные девушки и не менее симпатичные юноши с бородками и длинными волосами а-ля Христос.
Я уселся на бордюрный камень, благо очередь не двигалась, и углубился в книгу. Никто не обращал на меня никакого внимания. В Голливуде чтение на улице не считалось проявлением эксцентричности. Я так увлекся, что далеко не сразу услышал настойчивые автомобильные гудки. Наконец поднял голову. В шаге от меня застыл фантастически красивый «Фантом Роллс-Ройс», за рулем которого сидела ослепительная Джанель.
— Мерлин, что ты тут делаешь? — спросила она.
Я поднялся.
— Привет, Джанель, — небрежно поздоровался, увидел мужчину на пассажирском сиденье. Молодого, красивого, в прекрасно сшитом сером костюме и сером шелковом галстуке. Он, похоже, не возражал против короткой остановки: дама имела полное право поговорить с заинтересовавшим ее пешеходом.
Джанель представила нас. Упомянула, что «Роллс» принадлежит молодому человеку. Я, конечно, принялся восхищаться его автомобилем, а он в ответ сообщил, что в восторге от моей книги и с нетерпением ждет выхода фильма. Джанель сказала, что молодой человек — топ-менеджер одной студии. Она хотела показать мне, что не просто раскатывает с каким-то богачом на «Роллс-Ройсе», что у нее деловая прогулка.
— А как ты сюда попал? Только не говори, что сел за руль.
— Нет. Приехал на такси.
— А почему ты стоишь в очереди?
Я отвел глаза в сторону и сказал, что при мне нет красавицы-подруги с членской карточкой Академии, которая могла бы купить билет без очереди.
Она знала, что я шучу. Когда мы ходили с ней в кино, она всегда норовила использовать свою членскую карточку, лишь бы не стоять в очереди.
— Ты бы ею не воспользовался, даже если бы она у тебя была. — Она повернулась к своему дружку: — Он у нас глуповат, — сказала она, но в ее голосе слышались нотки гордости. Она любила меня за то, что я, в отличие от нее, никогда не стремился воспользоваться положенными привилегиями.