Дураки умирают

В ее дом в Малибу мы приехали после кино. Глубокой ночью. Из спальни мы смотрели на океан с высвеченной на нем лунной дорожкой, которая напоминала длиннющую светловолосую косу.

— Пошли спать, — предложил я. Мне не терпелось заняться любовью. Мне всегда не терпелось заняться с ней любовью.

— О господи! — вырвалось у нее. — Тебе лишь бы трахаться.

— Нет, — возразил я, — я хочу заняться с тобой любовью. — Меня переполняла сентиментальность.

Джанель холодно оглядела меня, в ее карих глазах сверкнула злость.

— Послать бы тебя куда подальше с твоей гребаной наивностью. Ты прямо-таки прокаженный без колокольчика.

— Грэм Грин, — указал я.

— Да пошел ты, — но она рассмеялась.

Причина заключалась в том, что я никогда не лгал. А она хотела, чтобы я лгал. Хотела, чтобы я навешивал ей на уши всю ту лапшу, которую вешают женатики на уши женщин, которых трахают. Вроде: «Мы с женой собираемся развестись». Вроде: «Мы с женой давно уже не трахаемся». Вроде: «Мы с женой спим в разных спальнях». Вроде: «Я несчастлив с женой». Поскольку в моем случае ничего такого не было, я этих фраз и не произносил. Я любил жену, мы делили одну спальню, не чурались секса, были счастливы друг с другом. Я прекрасно жил в двух мирах и не собирался отказываться ни от одного из них. Вот мне за это и отливалось.

Если Джанель смеялась, значит, тучи рассеялись на какое-то время. Вот и теперь она пошла в ванную, пустила горячую воду. Мы всегда принимали ванну, прежде чем лечь в кровать. Она мыла меня, я — ее, мы дурачились, как подростки, потом выпрыгивали из ванны, вытирали друг друга большими махровыми полотенцами и ныряли под простыню, чтобы тут же найти друг друга.

Но в тот вечер, перед тем как лечь в кровать, она закурила. Опасный сигнал. Ей определенно хотелось поцапаться. Из ее сумочки выкатился пузырек с таблетками стимулятора, меня это зацепило, и во мне тоже начала закипать злость. Какая уж тут ночь любви! Таблетки стимулятора потянули за собой цепочку умозаключений. Зная, что у нее любовница, зная, что она спит с другими мужчинами, когда я нахожусь в Нью-Йорке, я уже не мог, как прежде, любить ее без памяти, и таблетки стимулятора натолкнули меня на мысль, что они нужны ей, чтобы трахаться со мной, потому что она затратила слишком много энергии на траханье с другими. В общем, о любви уже не думалось. Она это почувствовала.

— Я не знал, что ты читала Грэма Грина. Эта фраза насчет прокаженного без колокольчика. Видать, ты приберегала ее для меня.

Она щурилась сквозь сигаретный дым. Роскошные белокурые волосы обрамляли изумительной красоты лицо.

— Ты знаешь, это правда. Ты можешь вернуться домой и трахать свою жену, и это нормально. А во мне видишь шлюху, потому что у меня есть и другие любовники. Ты меня больше и не любишь.

— Я по-прежнему тебя люблю.

— Если и любишь, то не так сильно.

— Достаточно сильно для того, чтобы заниматься с тобой любовью, а не трахать тебя.

— А ты у нас ловкач. Наивный ловкач. Ты только что признал, что любишь меня меньше, но обставил все так, словно я хитростью выманила из тебя это признание. Но на самом деле ты хотел, чтобы я это знала. Почему? Почему женщины не могут иметь одних любовников и любить других мужчин? Ты всегда говоришь мне, что все еще любишь жену, но меня любишь больше. Что это разная любовь. Почему для меня это запретный плод? Почему это запретный плод для всех женщин? Почему мы не можем иметь сексуальную свободу и мужчин, которые будут по-прежнему нас любить?

— Потому что ты знаешь наверняка, что это твой ребенок, а мужчины — нет. — Я, конечно, пошутил. Во всяком случае, думал, что пошутил.

Она откинула простыню, вскочила.

— Я не могу поверить, что ты это сказал. Я не могу поверить, что вижу перед собой отъявленного мужчину-шовиниста.

— Я пошутил, — ответил я. — Честное слово. Но и ты должна реально смотреть на жизнь. Ты хочешь, чтобы я обожал тебя, чтобы любил тебя, чтобы боготворил тебя, словно Прекрасную Даму. Как в достославные времена. Но ты сама отвергла все эти ценности. Ты хочешь, чтобы я видел в тебе Святой Грааль, и при этом жить как свободная женщина. А это уже другая система ценностей. Я не могу любить тебя так, как ты того хочешь. Как я тебя любил.

Она заплакала.

— Я знаю. Господи, мы так любили друг друга! Знаешь, я трахалась с тобой, даже когда у меня голова раскалывалась от боли. Плевать я на это хотела, принимала таблетку перкодана, и все дела. И мне это нравилось. Нравилось. А сейчас секс далеко не так хорош, не правда ли? Теперь, когда мы честны друг с другом?

— Не так, — согласился я.

Она вновь обозлилась. Начала кричать, и голос ее напоминал кряканье утки.

Стало ясно, что ночь предстоит долгая. Я вздохнул, потянулся за сигаретой. Трудно, знаете ли, прикуривать, когда прямо перед тобой стоит обнаженная красавица, а ее надушенная «киска» маячит на уровне твоего рта. Но мне это удалось, и выглядело это настолько забавным, что Джанель, смеясь, повалилась на кровать.

— Ты права. Но тебе известны практические доводы, говорящие за то, что женщина должна хранить верность мужчине. Я говорил тебе, что женщина зачастую не знает о том, что у нее венерическое заболевание. И помни: чем с большим числом мужчин ты трахаешься, тем больше у тебя шансов получить рак шейки матки.

Джанель расхохоталась.

— Ты лжец.

— Как бы не так, — покачал я головой. — Все старые табу имеют под собой практическую основу.

— Вы мерзавцы. Все мужчины — мерзавцы-везунчики.

— Так уж устроено природой, — самодовольно ответил я. — А когда ты начинаешь кричать, голос у тебя становится, как у Дональда Дака.

Естественно, меня ударили подушкой, и я получил повод броситься на Джанель и подмять под себя, после чего мы и занялись привычным для постели делом.

Потом, когда мы курили одну сигарету на двоих, она вернулась к прерванному спору:

— Но ты знаешь, что я права. Мужчинам слишком хорошо живется. Женщины имеют полное право иметь столько сексуальных партнеров, сколько пожелает их душа. Ответь мне, только серьезно. Разве не так?

— Так. — Серьезностью я уже не уступал ей. И говорил то, что думал. Рассудком я понимал ее правоту.

Она прижалась ко мне.

— Вот почему я тебя люблю. Ты действительно понимаешь. При всем своем отвратительном мужском шовинизме. Когда придет революция, я постараюсь спасти твою жизнь. Скажу всем, что ты был хорошим мужчиной, что тебя просто сбили с толку.

— Премного тебе благодарен.

Она затушила окурок, выключила свет.

— Ты действительно не любишь меня меньше из-за того, что я сплю с другими, так?

— Так.

— Ты знаешь, что люблю я только тебя.

— Да.

— И не считаешь меня шлюхой за то, что я сплю с кем-то еще?

— Нет, — ответил я. — Давай спать.

Потянулся к ней, но она отпрянула.

— Тогда почему ты не бросаешь свою жену и не женишься на мне? Говори правду.

— Потому что умный телок двух маток сосет.

— Мерзавец! — И пальцем она ткнула меня в яйца.

Больно, однако.

— Господи! Только потому, что я безумно влюблен в тебя, только потому, что говорить с тобой мне интереснее, чем с кем бы то ни было, только потому, что мне жутко нравится с тобой трахаться, у тебя возникли мысли, что я могу бросить жену и уйти к тебе?

Она не знала, серьезно я говорю или нет. Решила, что шучу. И погорячилась:

— Очень даже серьезные. Честно скажу: я хочу это знать. Почему ты остаешься с женой? Приведи хоть один веский довод.

Прежде чем ответить, я свернулся в клубок:

— Потому что она не шлюха.

Как-то утром я отвез Джанель на студию «Парамаунт», где ей дали роль в эпизоде одного из фильмов.

Мы приехали рано, а потому погуляли по очень реальному макету маленького городка. Там был даже ложный горизонт — перемещающаяся вверх-вниз полоса металла. А фасады домов ничем не отличались от настоящих. Я даже открыл дверь книжного магазина, ожидая увидеть столы и полки с выставленными на продажу книгами. Но за дверью меня встретили трава и песок. Джанель весело рассмеялась, и мы продолжили экскурсию.