Звездный хирург

– Я хочу поговорить с вами.

Она улыбнулась, но в её улыбке сквозила легкая настороженность.

Конвей попытался заговорить, попытался высказать то, что столько раз произносил в уме, но тут же запутался и пустился изрекать что попало. Она такая красивая, сказал он, но она – глупышка, что осталась в госпитале. Он любит её, желает её и был бы счастлив, если бы сумел за эти месяцы загнать её в уголок и добиться столь нужного ему «да». Но ему, сказал он, помешали обстоятельства. Он постоянно думал о ней, даже тогда, когда оперировал ТРЛХ, и именно эти мысли помогли ему продержаться до конца. А во время бомбардировки он переживал за...

– Я тоже беспокоилась за вас, – мягко перебила Мэрчисон. – Вы были везде и всюду, и всякий раз, когда в нас попадали... Вы всегда знали, что делать, и... и я боялась, что вы заработаетесь до смерти.

Она потупилась. У Конвея пересохло во рту.

– А когда вы занялись ТРЛХ, – прибавила она, – мне показалось, что со мной рядом диагност. О'Мара сказал, семь мнемограмм... Я... Я просила у него дать мне хотя бы одну. Но он отказал, потому что, – она замялась, потому что, по его мнению, девушки допускают в себя – ну, в сознание, весьма избирательно.

– Насколько избирательно? – спросил Конвей хрипло. – Э-э... друзья не считаются?

Он невольно подался вперед и отпустил стул, и немедленно взмыл к потолку и врезался лбом в большущий водяной шар. Тот выплеснул всю свою воду ему в лицо. Конвей принялся отплевываться и размахивать руками, и тут увидел это, грубый диссонанс в гармонии грез наяву. В углу полутемного зала штабелем лежали ракеты без боеголовок. На полу их удерживали специальные зажимы, а сверку была наброшена сеть – на случай, если зажимы лопнут при взрыве. Конвей извернулся, отыскал край сети и раскинул её в воздухе подобием гамака.

– На лету как следует не поговоришь, – пробормотал он. – Иди сюда.

Быть может, сеть слишком уж напоминала паутину или в голосе Конвея прозвучало довольство хищника, наконец-то заманившего добычу в ловушку, но так или иначе – Мэрчисон заколебалась. Её ладонь, которую он сжимал в своей руке, задрожала.

– Я... Я знаю, о чем ты думаешь, – произнесла она, глядя куда-то в сторону. – Поверь, мне хочется того же, что и тебе. Но развлекаться в то время, когда в госпитале столько раненых и они продолжают прибывать – это эгоистично. Глупо, конечно, но я считаю, что сначала мы должны позаботиться о других. Вот почему...

– Спасибо, – огрызнулся Конвей, – спасибо, что напомнила мне о моих обязанностях.

– Ну, зачем ты так! – воскликнула она, прижимаясь к нему и кладя голову ему на грудь. – Я вовсе не хотела обидеть тебя. Пожалуйста, не сердись. Война... я не предполагала, что она так ужасна. Я боюсь, боюсь, что тебя убьют, а я останусь одна! Пожалуйста, обними меня и... и скажи, как мне быть...

Её глаза мерцали. Лишь увидев бегущие из них и плывущие по воздуху искорки, Конвей догадался, что она плачет. Он никогда не представлял себе Мэрчисон плачущей, а потому поспешил исполнить её просьбу. Через какое-то время он отстранил девушку от себя и проговорил:

– Я не сержусь, но если ты меня спросишь, что я чувствую, то, пожалуй, я предпочту воздержаться от ответа. Пойдем, я провожу тебя.

Однако осуществить столь благие намерение ему помешала сирена тревоги, после которой доктора Конвея по коммуникатору пригласили подойти к интеркому.

23

В приемном покое, где сидели когда-то за пультами управления трое нидиан, которые решали, как лучше принять пациентов и разместить их в госпитале, теперь помещался штаб обороны: двадцать мониторов бормотали что-то в микрофоны, неотрывно глядя на экраны, которые показывали имперские корабли в любом увеличении – от нулевого до пятидесятикратного.

На двух из трех главных экранов вражеские силы как будто прятались за разнообразными линиями и прочими геометрическими фигурами: это офицер-тактик пытался разработать план грядущего сражения. Третий экран выдавал картинку с наружной обшивки госпиталя. Вот промелькнула падающей звездой очередная ракета. Последовала неяркая вспышка, и поднялся крохотный фонтанчик обломков. В помещении штаба раздался неожиданно громкий металлический скрежет.

– Они забрасывают нас ракетами из-за пределов досягаемости наших орудий, – проговорил Дермод. – Вероятно, уповают на то, что к началу следующей атаки мы будем уже достаточно издерганы. А контратака приведет лишь к гибели нашего флота. Кораблей у нас осталось настолько мало, что они способны действовать только при огневой поддержке госпиталя. Значит, выбора нет: будем готовиться к...

– К чему? – перебил Конвей.

О'Мара неодобрительно фыркнул.

Дермод холодно поглядел на доктора и продолжил, обращаясь теперь к Конвею, но вовсе не отвечая на вопрос:

– Можно ожидать также, что противник организует рейды быстроходных катеров. Потери у нас будут среди мониторов, занятых обороной самого госпиталя, среди экипажей звездолетов и, быть может, среди тех, кто на нас нападает. В связи с этим, доктор, я хотел бы кое-что выяснить. По слухам, вы оперировали вражеских солдат, а в разговоре со мной утверждали, что ваши возможности на пределе...

– Какие ещё, черт побери, слухи? – воскликнул Конвей.

Лицо Дермода посуровело.

– Мне сообщали о пациентах одного и того же вида, которые лежат рядом и рады бы перекинуться словечком, но у них ничего не выходит, потому что они друг друга не понимают. Какие вы приняли меры для...

– Никаких! – огрызнулся Конвей. Его душила злоба, и он с трудом удерживался от того, чтобы не схватить Дермода за плечи и не потрясти его как безвольную куклу. Поначалу командующий флотом ему нравился, он считал Дермода толковым и вдумчивым офицером, но в последние несколько дней того словно подменили. Он как будто превратился в средоточие тех слепых и неудержимых стремлений, которые и были причиной того, что госпиталь стал ловушкой для Конвея и для всех остальных. Совещания между военными и медицинским начальством проводились сейчас ежедневно, и каждый день между Конвеем и Дермодом обязательно возникали разногласия. Впрочем, сегодня командующий флотом предпочел не отвечать резкостью на резкость. Он молча рассматривал Конвея, причем с таким выражением в глазах, что доктору подумалось, будто Дермод его вообще не видит.

О'Мара вполголоса посоветовал Конвею не валять дурака и не строить из себя благородную девицу: у Дермода хлопот полон рот и при данных обстоятельствах некоторая грубость с его стороны вполне извинительна.

– Разумеется, – произнес Дермод ледяным тоном как раз тогда, когда Конвей решил на деле быть терпимее к нему, – вы заботитесь о вражеских раненых не так, как о наших?..

– Знаете, – отозвался Конвей с таким спокойствием в голосе, что на лице О'Мары отразилась тревога, – определить, где наши, а где чужие, не слишком просто. Мелкие различия в конструкции скафандров обычно проходят незамеченными. А то, что находится внутри скафандра, как правило, не поддаётся опознанию из-за полученных ран. Звуки, которые издают раненые в промежутке между введением болеутоляющего и погружением в бессознательное состояние, перевести весьма сложно. И потом, если и существует какая-то разница, если раненый монитор чем-то и отличается от раненого врага, я не желаю об этом знать, – он почти кричал, – Нам, медикам, наплевать на всякие различия! Мы же в госпитале, черт вас возьми! Или уже нет?

– Не горячись, сынок, – буркнул О'Мара. – Конечно, мы в госпитале.

– Который временно стал боевой базой, – прибавил Дермод.

– Мне вот что непонятно. – Главный психолог явно старался унять страсти. – Почему они не применяют ракет с ядерными боеголовками?

По штабу волной прокатилась вибрация, вызванная очередным взрывом на наружной обшивке.

– Потому, майор, – сказал Дермод, не сводя взгляда с Конвея, – что госпиталь нужен им как приз. Того требуют политические интересы. Они должны овладеть форпостом ненавистных супостатов, имперский генерал должен одержать отнюдь не пиррову победу, то есть одолеть противника и закрепиться на его территории, неважно, каких она размеров, и тогда можно будет объявить, что Империя снова восторжествовала. Наши потери очень велики. Обычно в космических схватках удается госпитализировать не более десяти процентов раненых, однако нам повезло – у нас под боком госпиталь с современным медицинским оборудованием. А потери врага гораздо существеннее, по моим прикидкам, соотношение один к двадцати, так что если теперь они вдруг соберутся пальнуть по нам атомной ракетой, хотя могли поступить так и на первых порах и не потеряли бы тогда ни единого солдата, им потом придется несладко. Если император не сумеет ответить на вопросы, которые задаст ему в этом случае население, он обнаружит, что война имела не только приятные последствия...