Другой путь. Трилогия

Исламский банкинг не признает ссудного процента. В принципе не признает. Коран его запрещает. И поэтому кредитование банком предприятия происходит на принципе долевого участия. Это как если бы вы купили какойто значимый пакет предприятия, но не с целью его последующей перепродажи или установления контроля над предприятием, а лишь только как средство инвестирования и получения прибыли посредством начисления дивидендов. Все риски банк разделяет со своим клиентом. Получили убыток – это такая же вина банка, как и прокредитованного предпринимателя. Потому что не посчитал, не сумел, не предусмотрел. Попробуйте обязать Bank of NewYork нести риски наравне с клиентом? Да они скорее удавятся, чем пойдут на чтото подобное. Европейская традиция лишена возможности доверять свои капиталы в управление чужому дяде. Она сама и есть этот «чужой дядя», управляющий общественными деньгами. Монополизировавший это право.

Когда приходит срок расплаты по кредиту, исламский банк возвращает акции предприятия за ту же цену, что были за них уплачены год, два, или пять лет назад.

Исламский банк принимает вклады. Но не начисляет на них проценты. Он предлагает своим вкладчикам долевое участие в различных предприятиях, где уже имеет свое присутствие. И вкладчик несет те же риски, что и сам банк. Ну или както так. В договоре не называются процентные выплаты по вкладу, а оговаривается определенная сумма, причитающаяся к выплате в случае получения прибыли. И приведенные в статье цифры удивили меня: очень часто доходы по таким вкладам превышали среднеевропейские банковские ставки.

Такая модель банкинга упраздняет подчиненность реального сектора экономики ее финансовой надстройке, низводя банки до роли комиссионных агентств. В такой модели не деньги ищут себе применение, а имеющаяся действительность создает для себя потребные деньги.

Европейская банковская система – агрессивная модель, подминающая под себя все, до чего может дотянуться. Но один несомненный плюс у нее есть: она заставляет ссудополучателя работать. Не под страхом общественного остракизма, а под угрозой лишения имеющейся собственности, что гораздо чувствительнее для большинства людей. Когда нужно сделать рывок, европейский способ ведения бизнеса незаменим. А здесь, на Востоке, все происходит медленно, хотя, конечно, подобного не скажешь о том же ЭрРияде, выросшем за сорок лет из небольшого городка со стотысячным населением в «арабский Лондон» с населением почти в три миллиона. Но все равно, исламский банкинг подходит для этого мира лучше, чем то, что может предложить самая передовая западная мысль.

Нужно было обсудить открывшуюся перспективу с Карнаухом и с Фроловым. Скорее всего, Юрий Юрьевич знает обо всем, но тем интереснее будет обсуждение – вдруг он видит чтото такое, что недоступно мне? А с Серым… С Серым сложно все.

Мне в последнее время все чаще мнилось, что мы с Серым немножко поразному понимаем будущее нашей страны. Серега говорил, что свободное присутствие глобального рынка в России убьет ее экономику. Мне же давняя беседа с Изотовым об ограниченности ресурсов и необходимости их верного централизованного распределения в России все меньше казалась похожей на правду. Если глобальный рынок чтото и убьет – то только неэффективные отрасли. Энергетика, нефтянка, авиастроение, тяжмаш, легпром, строительство и услуги никуда не денутся. А при условии технического перевооружения «отсталых отраслей» и насыщения их подготовленным персоналом и их будущее выглядит не столь печальным. Все зависит от того, что мы ждем от открытия своих рынков и кому доверим ими распорядиться. В общем, сложно все с Серым. Но об исламском банке я с ним поговорю при случае обязательно!

Видимо, гул двигателей и однообразие заоконного пейзажа (перистые облака до горизонта и пронзительносинее море в просветах) ввели меня в своеобразный транс, от которого я незаметно вырубился и уснул, потому что посадка мне совершенно не запомнилась. А вот пробуждение оказалось совсем не таким, на которое я надеялся.

– Зак, просыпайся! – В ухо простужено прогундосил Лу. – Вставай уже!

Я очнулся в полутьме: пока летели, нас догнал вечер.

– Где я?

– Лондон, Зак, всего лишь Лондон!

– Чтото разморило меня, – я поискал взглядом легкий пиджак, потому что в открытую дверь пахнуло вечерней прохладой.

– Оклемывайся быстрее, – посоветовал Луиджи. – Мы нашли их.

– Кого? – не понимаю, он в самом деле рассчитывал, что я моментально врублюсь в ситуацию?

– Твою черноокую подружку и ее сообщника со сломанной рукой, – Луиджи улыбался, довольный, как мультяшный медведь, объевшийся медом.

Я пару секунд соображал, одеваясь, что он имеет в виду, и не сразу до меня дошло, что он говорит о весеннем покушении на мою драгоценную тушку!

– Правда?

– Нет, Зак, я тебя решил разыграть! – Лу показал мне зачемто свои открытые ладони. – Конечно, правда!

– И где они сейчас? Я хочу сам посмотреть на эту стерву!

Луиджи бросил в сиденье напротив зонтик, блестевший крупными каплями дождя, и сказал:

– Тогда скидывай пиджак. Летим в Керкуолл.

– Где это?

– Оркнейские острова, – сообщил мне Лу, как нечто само собой разумеющееся, хотя я понятия не имею, где это. – Они там неподалеку.

– До утра успеем вернуться? Мне нужно, наконец, заняться делами.

Да и постоянные перелеты основательно меня утомили. Хотелось в душ и посмотреть по телеку какуюнибудь глупость вроде «Шоу Бенни Хилла», которому дражайшая «железная леди» навесила над головой такую цензурную комиссию, какой не было ни у какого Солженицына в самые тяжелые годы разгула «коммунистического режима». Мне удалось добыть часов пятьдесят отснятого материала для его шоу, которые не попали и никогда уже не попадут на «голубые экраны», и в который раз я подивился своеобразности англосаксонского понимания «свободы слова»: слово свободно до тех пор, пока это выгодно джентельменам, а в противном случае оно перестает быть словом и становится не пойми чем, которое и запретить не страшно. Что и было проделано с престарелым клоуном, несмотря на всю его популярность и «бенниманию», охватившую лет пять назад оба берега Атлантики. Но на худой конец сошли бы и «Люди Аткинсона». Однако ни старый комик, ни начинающий не могли бы мне рассказать об истоках неудавшегося покушения.

– Успеем, здесь недалеко – два часа туда, три там, два обратно. Как раз, чтобы успеть к завтраку, – обнадежил меня Лу.

– Командуй, дружище, – сказал я ему и на всякий случай – для бодрости – плеснул в стакан немного коньяка.

– Там холодно вообщето, – осторожно сообщил Том, маячивший у выхода из салона и слышавший разговор. – А ночью особенно.

Мне ли, русскому, привыкать к холоду?

– До смерти не замерзнем?

Том пожал плечами.

– Я скажу, чтоб нас встретили с теплой одеждой, – принял решение Луиджи.

Говорят, на Оркнейских островах появились первые дикарские поселения древних британцев. Пиктов, каледонцев или кто они там были? Неважно. Другие ученые говорят другое.

Пока летели на север, Луиджи рассказывал мне о тонкостях проведенной операции по поимке подозреваемых. Барышню нашли в Белфасте на конспиративной квартирке с отчетливым запахом ИРА, а «однорукий бандит» прятался на ферме неподалеку от Криффа, что в Шотландии. Даму вычислили по изображению на видеозаписи охраны метрополитена, а юношу отыскали по своеобразной травме, просеяв полторы тысячи переломов рук по всей Англии и Бельгии. До Франции не добрались – оно и к лучшему.

Обоих доставили на арендованную ферму, уединенно стоявшую близ северного берега Майнлэнда. И туда же поехали и мы.

Мы выгрузились из самолета чуть южнее самого Керкуолла и легким бегом спустились к пляжу, до которого от взлетнопосадочной полосы всегото и было метров триста. Под обрывистым берегом фонарь предусмотрительного Лу нашел лодку, с которой нам в ответ тоже посветили пронзительнобелой лампой.

Пока Лу высматривал спуск, я огляделся вокруг: низкие облака и наступившая ночь сильно осложнили мне процесс, но коечто я увидел.