Другой путь. Трилогия

Идея показалась мне настолько увлекательной и многообещающей, что я достал вторую бутылку бурбона. Видимо, такая судьба у Андорры – иметь трон, а на нем русского царя!

Сереге о своей инициативе я решил пока не говорить – пусть будет сюрприз.

Две недели я дрался за МВВERNO. Дело двигалось туго, потому что в Бонне у DASA все уже было на мази, вопрос о передаче ей МВВ был практически решен, и вдруг вылезла какаято Meinze AG – никому не известная, сорящая деньгами и щедро раздающая обещания. О сохранении рабочих мест, об инвестициях в компанию, о выделении пакета акций депутатам федерального собрания и отдельных земель – мои доверенные обещали все подряд – бумага стерпит. Я вломился в тонкую паутину выстроенных связей и договоренностей как слон на выставку коллекционного фарфора. И, если за две недели мне не удалось подгрести под себя заветный актив, то уж тонкую интригу DASA я точно обломал. Не видать немцам объединенного аэрокосмического концерна.

Немцам не нравилось, что сама Meinze AG, подразделение Meinze Corp. была компанией совершенно непубличной. Мне же напротив, казалось, что только таким образом я могу обезопаситься от ответной контратаки противника. Если моей компании, в которую я с такой любовью собирал активы по всей Европе, нет на бирже, инструментарий оппонентов сильно беднеет. И я не обязан прислушиваться к своим акционерам, публиковать отчеты и балансы и всю эту бухгалтерскую тряхомундию, которая легко раскачивает курс акций предприятия. Публичными пусть будут те компании, смысл существования которых состоит в виртуальном увеличении капитализации – фонды, отчасти банки, нарождающиеся софтверные гиганты – этим без биржи никак. А производственные активы мы припасем для себя. И распоряжаться ими черт знает кому не позволим. Както так.

Акции господ Даймлера и Бенца медленно покатились вниз, и это не могло не радовать, потому что каждый пфенниг, взятый мной в игре на понижение их бумаг, приближал Meinze AG к контролю над МВВ.

Когда Лу сообщил мне, что визы готовы и герр Мильке будет ждать нас в Потсдаме уже завтра, я даже немного растерялся: мне все еще казалось, что назначенная встреча должна произойти в ближайшем будущем, но не сейчас, ведь драка за МВВ не закончена! Я едва не сорвался на него, как пару дней до того наорал на коронера, пришедшего выяснить еще какието непонятные детали покушения.

Всю дорогу до аэропорта я провел в напряжении, ерзая по кожаному сиденью, как на иголках – обкусывал ногти, сопел и думалдумалдумал.

Немного расслабился только в самолете – арендованном бизнесджете с удивительно удобным салоном. Записал в свой ежедневник необходимость приобретения подобного самолетика.

Два часа пути пролетели, пока я читал в газетах длинную повесть своего исторического сражения за МВВ. Некоторые пассажи журналистской братии вызвали прилив хорошего настроения: «злонамеренный образчик хищника с Уоллстрит» – это я, «когтистые лапы, гребущие под себя все, до чего могут дотянуться» – это обо мне, «американцы похоронят европейские надежды на самостоятельный выход в космос» – это тоже про меня! Разве подобное может не радовать?

В Западном Берлине шел дождь. Над Темпельхофом, где мы приземлились, висела туча и поливала асфальт тугими струями. Теплый, майский дождь, поднявший почемуто мое настроение к самым небесам.

Мне еще не приходилось бывать в этом городе, где закончил войну мой дед. Где и был похоронен перед самой Победой. Невозможная смесь легкой эйфории и ностальгии одолела меня, настраивая на романтический лад – такого не случалось даже в Париже.

Лу быстро протащил меня через здание аэровокзала, похожее на циклопическую разогнутую подкову, оснащенное здоровенным ажурным козырьком над центральной частью, через которую пассажиры попадали на огромнейшую бетонированную площадку, где их ждали десятки самолетов. Наш Learjet 55 просто потерялся среди них, и если бы вдруг нам приспичило вернуться – мы искали бы его долго. За этим «паркингом» виднелось огромное зеленое поле, пересеченное парой взлетнопосадочных полос. Темпельхоф отличался от всех виденных мною ранее аэропортов и своей монументальностью и невероятным дизайном. Расположенный едва ли не в самом центре города, он, к тому же, давал прибывающим прекрасную возможность осмотреть весь город сверху.

Пройдя сквозь здание, мы оказались на квадратной площади, заключенной внутри фасада пристройки аэропорта. В центре возвышалась какаято уродливая скульптура, рассмотреть которую я не успел: Луиджи задал очень высокий темп движения.

Он посадил меня в припаркованный на левой стоянке BMW E32, сам уселся рядом и бросил водителю, даже не повернувшему головы на наше вторжение – словно так и полагалось:

– Берндт, давай в отель.

Наверное мне показалось, но в зеркале заднего вида я увидел дрогнувшие губы нашего шофера, едва не по слогам беззвучно изобразившего:

– Jawohl, mein fuhrer!

Машина плавно тронулась и в окнах замелькали дома. Ничего похожего ни на одну европейскую столицу – у Берлина свое, очень запоминающееся лицо. Воплощенный Ordnung. Здесь им, кажется, даже пахло. Это вам не легкомысленный Париж или древний Рим, совсем не жаркий Мадрид и, конечно, не меркантильный Лондон. Серый бы порадовался – он любит бывать в новых, необычных местах.

Полдня мы провели в отеле с непроизносимым немецким названием, и уж тем более – незапоминаемым.

За пару часов до времени встречи пронзительно зазвенел телефон, Берндт, оказавшийся рыжеватым, конопатым парнем, поднял трубку, чтото коротко в нее пролаял и повернулся к нам:

– Встреча перенесена в Шпандау. Время то же, место я знаю.

– Мы успеем? – мне не понравилось непостоянство герра Мильке, но что толку говорить об этом исполнителю?

– Да, должны. Это недалеко и даже не придется переезжать через границу.

– Зачем тогда мы делали визу? – спросил я Луиджи.

Он пожал плечами, кинул на согнутую руку плащ и изрек:

– Кто знает его резоны? Может быть, нас проверяли? За две недели можно многое сделать. К тому же это маячок – если виза выдана, то мы в дороге. Вроде подтверждения намерений?

– Если правда все то, что о нем говорят, Лу, то мы уже несколько месяцев для него прозрачны, как сломанные кости как на рентгеновском снимке.

– И все же тебе есть, что ему сказать?

– Поехали, – вздохнул я и похлопал себя ладонью по нарождающейся плеши: – Не первый снег на мою лысую голову.

Луиджи улыбнулся и ощупал свою голую как колено макушку.

Шпандау оказался то ли пригородом, то ли удаленным районом Берлина – гдето, насколько я понял, на северозападе. Берндт по дороге называл памятные места, через которые мы проезжали, но я не запомнил, потому что запомнить все эти Кайзердаммы, Шпектебеккены и ТеодорХойссПлатцы неподготовленному разуму невозможно. А я еще утром не предполагал, что к вечеру окажусь в Германии.

Машина остановилась у старого трехэтажного дома и Берндт с Луиджи сбегали в кабачок, расположившийся в цокольном этаже – осмотреться. Затем Лу вернулся и провел меня вниз по узкой лестнице.

Берндт заказал нам какоето местное разливное пиво с обильной пеной и насыщенным запахом, а я вспомнил Штирлица, что так трогательно сиживал в подобном заведении гдето совсем неподалеку. Вот уж вправду параллели – антураж вокруг практически тот же, только что нет за кадром песни про грибные дожди. Зато гдето под потолком чтото мурлычит главный немецкий романтик столетия – Томас Андерс. Чтото про «братца Луи».

Эрих Мильке зачемто отрастил усы и нацепил на нос дымчатые очки. Годы немного согнули всесильного министра, на лице появились старческие пигментные пятна и он стал непохож на свои собственные фотографии, которые я успел отсмотреть, когда еще только задумывал эту встречу. Годы не щадят никого – сомнительной ценности истина, но даже произнесенная миллион раз она не станет ложью.

Серая шляпа на голове, простенький легкий костюм мышиного цвета, клетчатый жилет на светлосиней сорочке, шейный шелковый платок – такими я впервые увидел немецких туристов в Шереметьево и таким был стоящий передо мной старик. Забавно, что у себя дома они одевались много проще.