Дарители

Вита отвернулась от монитора. Встав, она выпрямилась, разминая затекшую спину, потом неторопливо прошлась по комнате. Черчилль, беспокойно мяукая, скользил, словно тень, за ее правой ногой. Литератор сидел в своем кресле, подперев кулаком подбородок и глядя куда-то сквозь экран, очевидно, как и она сама недавно, находясь во власти воспоминаний. «Не делай скидку на возраст», — сказал он ей. Но этого не получалось, она все равно видела мальчишку — злого, одинокого, глубоко больного и безмерно несчастного. Вита могла бы посочувствовать ему — неудачному произведению искусства скульптора-природы, сведенной с ума человеком, но не пожалеть. Пожалеть можно было его растраченную впустую жизнь, его дар, принесенный в жертву гнилой и алчной душе, его чудесные знания и способность сливать воедино действительность и фантазию, обращенные в орудие убийства. Кто знает — сложись все иначе, Юра писал бы совсем иные письма или книги и открыл бы, что существует нечто не менее материальное, чем ненависть, но гораздо более ценное и нужное этому миру. Но, как и Наташа, он оказался не на той дороге. Еще один неудачливый бог. Болезнь, постоянное нервное напряжение и ненависть пожрали его без остатка.

Вита повернулась и запустила пальцы в свои взлохмаченные волосы, превратив прическу во что-то уж совсем невообразимое. Ярость поднималась в ней такими мощными обжигающими волнами, что на мгновение она даже испугалась. Она совершила огромную ошибку, придя сюда. Потому что она пришла не за тем человеком. Какой смысл ломать нож, нанесший тебе рану? Ломать надо руку, которая его держала.

Вита схватила со стола тяжелую красивую лампу и с разворота швырнула ее в высокое арочное окно, полузакрытое занавесью. Щелкнул вырванный из гнезда провод, и в следующее мгновение стекло расплескалось в разные стороны, раздался треск сломавшейся рамы. Вниз с веселым звоном посыпались осколки, часть их ссыпалась в комнату, и по ним тут же начал растекаться холодный лунный свет. В комнату ворвался ветер, всколыхнул и отдернул в сторону не нужную более занавесь, смел и закружил лежавшие на письменном столе бумаги, взъерошил длинную шерсть Черчилля, пригладил встрепанные волосы Виты и разбился об изумленное лицо Литератора, обращенное к ночному ноябрьскому небу.

Особняк отреагировал на этот возмутительный, почти кощунственный поступок только слабым вскриком, долетевшим из комнаты медсестер. Никто не возобновил попытки выломать дверь, никто не кричал, не угрожал, как раньше. Все было тихо, словно, пока они с Литератором вели беседу, все живое покинуло огромный дом. А потом сквозь разбитое окно с улицы долетел знакомый шум, и, осторожно выглянув в зияющую дыру, Вита увидела, как к особняку неспешно подъезжает черная машина, которую ей уже не раз доводилось видеть. Все было кончено. Вита резко повернулась, и Литератор, хоть и не смотревший в окно, сразу все понял по ее лицу. Инвалидное кресло подлетело к окну, рука протянулась к Вите, хлопнула ее по ноге, а потом нетерпеливо махнула в сторону окна.

— Да, да, — тускло сказала Вита, отходя в сторону, — похоже, он все-таки жив.

Литератор яростно замотал массивной головой, потом снова махнул рукой в сторону окна. Кресло развернулось и подкатило к дверям, ведущим в кабинет. Длинные пальцы ощупали замок и дернули, потом Литератор снова повернулся к Вите, махнул в сторону стола, потом указал на кресло.

— Не понимаю, — растерянно произнесла она, покачав головой. На лице Литератора появилось некое подобие возмущенного раздражения, потом он подлетел к компьютеру, и его рука запрыгала по клавишам с такой скоростью, что Вита не могла уследить за движением тонких пальцев.

Попробуй выбраться через окно. Давай придвинем столы и кресло к двери, чтобы их задержать.

— Нет, послушай…

Ладонь Литератора зло, нетерпеливо хлопнула по столешнице.

Быстрее, время идет. Пригони сюда этих коров, пусть помогают! Я хочу, чтобы ты вышла отсюда! Я хочу! Попытайся. В любом случае он убьет тебя, ты же понимаешь! Ну что ты стоишь?!

— Юра, послушай, — мягко повторила Вита, — столы слишком тяжелые. Нам и втроем их не сдвинуть ни за что. А одним креслом ничего не сделаешь. Перестань.

Его рука бессильно упала, но тут же прыгнула обратно.

Но я не хочу… это нечестно, нечестно…

— Перестань, — повторила Вита и отвернулась. Пройдя к своему месту, она взяла нож и сложила его, но тут же снова открыла, выжидающе глядя на дверь кабинета. Спрятаться? Под стол? Под кровать? Какой смысл?

Грохот оторвал ее от размышлений, и, обернувшись, она увидела, как раскачивается, свисая со столешницы на проводе, клавиатура. Скрюченные пальцы Литератора прыгали по ручке кресла, а сам он сполз по сидению, выгнувшись и раскрыв рот, из которого вылетали низкие, задушенные звуки. Широко раскрывшиеся глаза подергивались в глазницах, и выражение боли в них сейчас было совершенно по-детски беспомощным.

— Юра! — вскрикнула она и, вскочив, бросилась к двери в каморку медсестер, но, не добежав, резко остановилась. Вита вдруг отчетливо, с беспощадной ясностью поняла — медсестры ему не помогут. Он дождался своего и не собирался больше бороться за пребывание в своем крохотном мирке. Время Литератора закончилось.

Вита повернулась. Литератор что-то царапал на листке бумаги. Потом его пальцы разжались, и ручка, подпрыгивая, покатилась под стол. Подскочив, Вита наклонилась и схватила его за руку, словно пытаясь удержать, — инстинктивное, необдуманное движение. Холодные пальцы Литератора стиснули ее пальцы, и на мгновение их глаза встретились. Но его взгляд тут же скользнул в сторону разбитого окна, через которое свободно влетал холодный ноябрьский ветер. Его нижняя челюсть несколько раз дернулась, веки наползли на глаза, и голова Литератора медленно и как-то умиротворенно склонилась набок. Серые бугристые губы, слегка раскрывшись, сложились в слабую улыбку — не такую, какую он дарил своим жертвам, а легкую, покойную, тихую, удивительно преобразившую его уродливое страшное лицо. Дверь за Юрой закрылась беззвучно и милостиво.

В замке двери, ведущей в «кабинет» повернулся ключ. Вита напряглась, но не обернулась, продолжая держать уже мертвую руку. Ее недавняя, столь страстно желаемая цель была достигнута, но это не принесло ей никакой радости, она чувствовала себя пустой, как высосанная пауком мушиная шкурка. Дверь открылась, она услышала быстрые шаги, услышала голоса, что-то крикнувшие ей, но не разобрала ни слова. Опустившись на пол рядом с креслом, Вита стянула со стола листок и взглянула на него. Возможно, умирая, Юра надеялся забрать ее с собой — последняя услуга человеку, подарившему ему фальшивую любовь.

На листке шатающимися, кривыми буквами, не имевшими ничего общего с прежним изящным, кружевным почерком Литератора, было выстроено только одно слово.

«СПАСИБО»

X

Войдя в комнату и еще не видя тела Юры, Баскаков сразу понял, что произошло. В последнее время он хорошо научился отличать ощущение жизни от ощущения смерти. А поняв, почувствовал облегчение. Девчонка избавила его от застарелой, постыдной опухоли, которую он все не решался удалить сам. Все это слишком затянулось. Сама того не зная, Вита оказала ему большую услугу.

Стены мрачной комнаты словно раздвинулись, и теперь, несмотря на большое количество обстановки, она казалась странно пустой. Пройдя чуть дальше, Баскаков увидел Виту — маленькая фигурка в черном сидела возле инвалидного кресла, держа в руке листок бумаги, — строгая, одинокая плакальщица на собственных похоронах. Она сидела спиной к двери, и даже не шелохнулась, когда они вошли, и рядом с ней Баскаков, к своему удивлению, увидел кота Инны, с беспокойством глядящего на вошедших. А потом он увидел лицо Юры и удивился — ни крови, никаких следов насильственной смерти. Мертвое лицо выглядело спокойным, умиротворенным и в чем-то счастливым. Казалось, Литератор просто уснул, и Баскаков вдруг сообразил, что Вита не приложила руку к смерти его сына. Юра умер самостоятельно — как и хотел.