Страница 57 из 144
Не сложилось, потому что не могло сложиться. И Кристина всегда знала, что не сложится, как бы Клаус ни старался. Они даже уехали из Монреаля — в стремлении изменить что-то к лучшему. Клаус купил ей магазин в Торонто и еще множество разных роскошных вещей, которые только можно приобрести за деньги, но это ничего не изменило. Их брак был явной фикцией. Они не хотели причинять родителям лишнюю боль своим разводом — и потому почти с самого начала просто жили каждый своей жизнью.
Когда Кристина закончила свой рассказ, я дотронулся до ее щеки, а она взяла мою руку и поцеловала ее. С этого момента мы глядели друг на друга каждую свободную секунду, боясь упустить хоть один драгоценный миг — днем и ночью. То был самый счастливый год моей жизни, и я не мог скрыть от окружающих свои чувства.
Наш роман — так это преподносилось в сплетнях — недолго оставался тайной. При всей нашей осмотрительности Торонто, как оказалось, не такой уж и большой город. И там нашлось немало граждан, которые с превеликим удовольствием рассказывали близким нам людям, что нас регулярно видят вместе, в том числе и покидающими мой дом на рассвете.
А потом мы вдруг оказались в ситуации, когда у нас уже не было выбора: Кристина сказала мне, что она снова беременна. Только на этот раз мы не испытывали никакого страха.
Она призналась Клаусу, и с помощью лучшего эксперта по разводам из „Грэм, Дуглас и Уилкинс“ все было быстро урегулировано. А через несколько дней, после того как были подписаны все необходимые бумаги, мы поженились. Мы оба переживали, что родители Кристины не смогли присутствовать на свадьбе, но я так и не понял, почему тогда не приехал ты».
Раввин и сам не мог поверить в собственную нетерпимость и недальновидность. По идее, требования, предъявляемые к правоверному иудею, надо игнорировать, если это чревато потерей единственного ребенка. Он пытался найти в Талмуде хоть одно предложение, которое позволило бы преступить его пожизненный обет. Поиски оказались тщетными.
«Единственный грустный момент соглашения о разводе заключался в том, что Клаус получил право опекунства над нашим ребенком. А еще он потребовал — в обмен на быстрый развод, — чтобы я не виделся с Николасом, пока ему не исполнится двадцать один год, и чтобы он не знал, кто его настоящий отец. Это казалось высокой платой даже за такое счастье. Впрочем, мы оба понимали, что нам не приходится выбирать, мы могли лишь принять его условия.
Я все удивлялся, как это каждый день может быть лучше, чем предыдущий. Если я разлучался с Кристиной больше чем на несколько часов, мне ее очень не хватало. Если мне приходилось уезжать из города по делам фирмы с ночевкой, я звонил ей два, три, а то и четыре раза в день. Если же я отлучался больше чем на одну ночь, я обязательно брал ее с собой.
Я помню, как однажды ты говорил о своей любви к моей матери, и я тогда задумался: могу ли я тоже рассчитывать на такое счастье?
Мы строили планы насчет нашего малыша. Уильям, если это будет мальчик, — так решила Кристина. Дебора, если родится девочка, — это уже был мой выбор. Я даже покрасил свободную комнату в розовый цвет, решив, что все будет по-моему.
Кристине приходилось останавливать меня: зачем покупать так много детских вещей? Но я говорил, что они не пропадут, ведь мы заведем еще с дюжину детей. Евреи, напомнил я ей, чтут династии.
Она регулярно посещала специальные занятия по физкультуре, следила за своим питанием и режимом. Я говорил, что она делает гораздо больше, чем требуется от будущей матери, пусть даже это мать моей дочери. Я спросил, можно ли мне будет присутствовать при родах, ее гинеколог сначала воспротивился этой идее, но затем все же согласился. Когда пошел девятый месяц, в больнице, наверное, решили, что у них появится на свет отпрыск королевских кровей, такой ажиотаж я там устроил.
Я завез Кристину в больницу Женского колледжа в прошлый вторник по пути на работу. Потом я приехал в офис и никак не мог сосредоточиться. Днем позвонили из больницы и сказали, что роды, по всей видимости, начнутся ближе к вечеру: очевидно, Дебора не хотела прерывать работу компании „Грэм, Дуглас и Уилкинс“. И все же я прибыл в больницу загодя. Я сидел на краешке ее постели, пока схватки не стали ежеминутными: тут меня, к моему удивлению, попросили выйти. Необходимо проколоть плодный пузырь, пояснила медсестра. Я попросил ее напомнить акушерке, что хотел бы присутствовать при родах.
Я вышел в коридор и стал расхаживать туда-сюда, как это обычно делают томимые ожиданием будущие отцы во второсортных фильмах. Примерно через полчаса пришел гинеколог Кристины и широко мне улыбнулся.
— Это вот-вот произойдет, — все, что он сказал.
Несколько минут спустя появился еще один врач — его я прежде не видел — и быстро прошел в палату. Этот вообще мне ничего не сказал, лишь кивнул головой, и я почувствовал себя как человек на скамье подсудимых, ожидающий вердикта присяжных.
Прошло еще не меньше пятнадцати минут, и я увидел, как трое медиков-студентов несут по коридору какое-то приспособление. Они не удостоили меня взглядом и исчезли за дверью палаты Кристины.
Я услышал крики, которые внезапно сменил жалобный детский плач. Я вознес хвалу своему Богу и ее. Врач вышел из палаты.
— Девочка, — тихо сказал он.
Я был вне себя от радости. „Не придется перекрашивать комнату“, — пронеслось у меня в голове.
— А могу я сейчас увидеть Кристину? — поинтересовался я.
Он взял меня под руку и повел по коридору в свой кабинет.
— Вам лучше сесть, — сказал доктор. — У меня для вас плохая новость.
— С ней все в порядке?
— Мне жаль. Мне очень жаль. Но ваша жена скончалась.
Поначалу я не поверил ему, я просто отказывался в это верить. Мне хотелось крикнуть: „Как? От чего?“
— Мы ее предупреждали, — сказал врач.
— Предупреждали? О чем?
— Что ее давление может не выдержать этого во второй раз.
Кристина никогда не говорила мне то, что я услышал сейчас от доктора: роды нашего первенца были тяжелыми и врачи всячески отговаривали ее от еще одной беременности.
— Почему она мне ничего не сказала? — спросил я. И потом до меня дошло, почему. Она рисковала всем ради меня — глупого, эгоистичного, безрассудного меня, а я в итоге убил человека, которого любил.
Мне разрешили совсем недолго подержать Дебору в руках, после чего ее сразу же поместили в инкубатор. Сказали, что надо выждать двадцать четыре часа, прежде чем ее можно будет исключить из группы риска.
Ты не знаешь, отец, как много значил для меня твой приезд в больницу. Родители Кристины подъехали чуть позже. Они держались достойно. Ее отец попросил меня о прощении — попросил меня о прощении. Всего этого бы не случилось, твердил он, если бы не его глупость и предубеждение.
А его жена взяла меня за руку и спросила, можно ли ей будет время от времени видеться с Деборой. „Конечно“, — ответил я. Они ушли около полуночи.
Я сидел, бродил, спал в этом коридоре следующие двадцать четыре часа, пока мне не сказали, что опасность миновала. Моей дочери придется пробыть в больнице еще несколько дней, пояснили мне, но она уже сосет молоко из бутылочки.
Отец Кристины взял на себя хлопоты по организации похорон.
Ты, наверное, удивился, почему меня там не было, и я обязан все объяснить тебе. Я решил по пути на похороны заглянуть в больницу, чтобы немного побыть с Деборой. Всю свою любовь я перенес на нее.
Врач не мог вымолвить ни слова. Наконец он набрался мужества и сказал, что ее сердце перестало биться за несколько минут до моего приезда. Даже главный хирург был в слезах. Когда я уходил из больницы, в коридоре было пусто.
Я хочу, чтоб ты знал, отец: я люблю тебя всем сердцем, но у меня нет никакого желания провести остаток моих дней без Кристины или без Деборы.
Я прошу об одном: пусть меня похоронят рядом с женой и дочерью. И пусть меня помнят как их мужа и отца. Может, наша история чему-то научит легкомысленных людей. А когда ты дочитаешь это письмо, имей в виду вот что: рядом с ней я был так счастлив, что смерть меня ничуть не пугает.