Страница 37 из 45
В одном классе с Мамоновым учился Коля Овсянников. Он был необыкновенно музыкально одарен и наряду с исполнением своих первых опусов грандиозно исполнял «классику» – ранний блатной цикл Высоцкого, юмористические песни Галича, лирику Окуджавы, и особенно удачно песни уже почти забытого барда и писателя Михаила Анчарова. Не было дня в нашей школе, чтобы на одной из перемен в мужском туалете не звенела бы Колькина гитара. Помню, совместно с другим хохмачом, их одноклассником Мишкой Полукаровым, и с Петькой они придумывали дико смешные поэмы, которые тут же распевали а капелла: «Поплухар открыл трактир по дороге в Армавир под названием „Веселый попугай“» . Полукарова-«Поплухара» давно уже нет в живых. А «Овсяша» по слухам дослужился до высоких чинов в МВД.
Помнится, когда Лёлик по глупости угодил под суд, Петька в отчаянии обратился к старому приятелю, но тот то ли не смог, то ли не захотел помочь…
Снизу, в 30-й школе, нас подпирала крутая молодежь: младшеклассники Сережа Старостин и поэт Борис Баркас (автор одного из хитов Аллы Пугачевой, скончавшийся в 2007 году в хосписе) были заядлыми меломанами. Помню, меня, воспитанного на классическом роке, The Beatles и The Rolling Stones, поставило в тупик первое прослушивание альбома Джими Хендрикса «Axis: Bold as Love», но Старостин врубил меня в психоделику, познакомив с предыдущими пластинками Джими.
Выйдя на тему «торжественных» вечеринок, где знакомство с новыми дисками великих стояло во главе угла, нельзя не вспомнить и еще одну квартиру, уже в нашем доме № 5/10 по Каретному ряду. Надо мной с братом, в одном подъезде, на 10-м этаже жили Смирновы – наследники по прямой главного российского водочного лейбла. Глава рода, композитор и дирижер, имел несметное количество детей и жен, последняя из них принесла уже пожилому музыканту двоих сыновей, Андрея и Диму. Если добавить сюда еще одну сладкую парочку братьев из 6-го подъезда, алкоголиков уже со «средних классов» – сыновей архитектора Мамонтова, а также юного жонглера из 3-го подъезда Андрея Мещерякова, то наша теплая компания будет иметь уже почти законченный вид. Как верно заметил про те годы Сережа Тараканов: «Портвейн лился рекой!» Родители могли только сокрушаться, детей они безусловно упустили.
Вожаком нашей стайки на Каретном был старший по возрасту и меньший по росту Сашка Гербер по кличке Тишорт. Он умудрился полностью игнорировать немецкую кровь своего папаши, применяя ее только в случае «нацистских экспериментов» над нашими соседками по дому. Когда пожилые балерины или обладательницы контральто из Большого отнимали у нас футбольный мячик после очередного разбитого окна, Тишорт выносил на свой балкон восьмого этажа вскормленного им кролика, опускал его, держа за длинные уши, за перила и кричал сверху бабкам: «Считаю до трех – если мяча не будет, к вам летит кролик!» Мяч всегда возвращали. Кролик был необычный, Тишорт сумел с детства посадить его на мясную диету, а за тягу морквы и капусты нещадно пытал. Тишорт первым из нас оседлал мотоцикл, «Яву» красного цвета. Врезавшись на полном ходу в троллейбус (без шлема, разумеется), он на 20 дней попал в реанимацию. После выхода из больницы Тишорт стал другим человеком. Впрочем, травма не помешала ему стать первым московским панком: однажды Саша, чтобы сделать приятное маме (чью длинную золотую цепь он пропил, в течение года откусывая у нее звенья), воткнул в одну щеку сотню иголок и с порога пожаловался: «Мама, я превращаюсь в ежика!»
Чтобы подытожить мытарства наших родителей, приведу еще один случай. На заре знакомства братьев Мамоновых и братьев Смирновых, Николай Иосифович Бортничук, родной отец Лёлика, усыновивший Петра, в процессе розыска сыновей дозвонился до маститого дирижера. «Извините ради Бога, – начал инженер-конструктор. – Мои дети имеют честь дружить с Вашими сыновьями…» «Я вам очень сочувствую», – подытожил родительский опыт потомок славных водкопроизводителей.
Опыт нашей компании подтвердил горькую правду истории: младшиебратья менее живучи, и из наших четырех пар три уже понесли тяжелые потери, и только братья Мамоновы еще держатся, замечу – чудом! Об этом – позже.
Но вернусь к музыке: каким же восхитительным моментом в жизни была очередная премьера западного «суперблинчика». В памяти остались эти штрихи: мы с Мамоновым и моим Володей первый раз слушаем «Let it Bleed» – удар был такой силы, что и по сей день я считаю этот альбом пиком The Rolling Stones; мы с Мамоном на пару с братьями Сусловыми из первой группы, освоившей в Москве психоделический рок, «Наследники», бережно ставим иголку на диск – свежий проект Клэптона «Blind Faith» с восхитительно-нежной девушкой на конверте. Уже всей компанией слушаем только что привезенный отчимом из Нью-Йорка с ассамблеи ООН разноцветный конверт с надписью “Promotional copy – not for sale” – мы первыми в Москве держим в руках великий «Сержант Пеппер»!
А первое знакомство с экспериментами: «Ummagumma» – тогда еще абсолютно авангардных Pink Floyd? И альбом, определивший ритм на десятилетия, – «Bitches Brew» великого Майлза Дэвиса. А Led Zeppelin-II мы впервые услышали в записи уже у Андрея Смирнова на его Sony цвета металлик – и тогда я понял, что наступает новая эра торжества хард-рока.
Уже позже, после знакомства с Артемом Троицким, мы подсели и на его любимого конька: Magic Band Кэптена Бифхарта, а его дружка Фрэнка Заппу почитали с конца 60-х годов – до сих пор их совместный альбом «Bongo Fury» у меня из самых любимых.
Послушать наших кумиров первыми, с лучшими друзьями, с портвейном и пивом – вот привилегия молодости. Много лет спустя я застал эту традицию еще живой в компании «Аквариума» – вот уж кто был заядлые меломаны! Наверное, поэтому мы так схлестнулись с ними в многолетней дружбе. Но постоянно сидеть дома, слушая музыку или танцуя под нее на редких сейшенах – это было еще не все.
Подрастая, мы из дворов переместились в облюбованные пивные по соседству. Одной из таких ярких точек было кафе «Радуга», стоявшее на островке, разделявшем Садовое кольцо, напротив Краснопролетарской и Каретного. Там царил кумир Мамонова, непревзойденный рассказчик, красивый пожилой алкаш с удивительно прозрачными, голубыми, похожими на сапфиры глазами – Андрей Андреич. В «Радуге» мы были свидетелями творческого акта, достойного исполнителя ролей отца Анатолия и грозного Иоанна IV. На закуске мы, разумеется, всегда экономили и на 1 мая – к празднику – купили один, зато какой толстенный, поджаристый кусок докторской колбасы! К этому моменту «Радуга» заполнилась уставшими от праздника демонстрантами. Они были еще при красных бантах, многие с транспарантами, и нанесли на своих башмаках несметное количество грязи – неожиданно выпал снег. Мы как обычно хохмили, и кто-то из нас, проглотив залпом стакан портвейна, малодушно уронил с единственной вилки колбасу на кафельный пол, покрывшийся из-за нашествия гостей бурой болотной ряской. Тина тут же скрыла колбасу от наших голодных глаз, но реакция Мамона была восхитительна. Он вроде бы наугад кольнул вилкой в жижу – и, стряхнув брызги с закуски, спросил нас: «Никто не будет?» Мы остолбенело молчали и даже не успели предложить другу помыть добычу под краном, как Петька одним махом отправил кусок в свой, иногда становившийся безразмерным, рот. Дело в том, что Петя с детства научился растягивать свою пасть руками от уха до уха и одновременно вращать зрачками и языком как удав, чтоб кого-нибудь попугать. И у него хорошо получалось. Сергей Тараканов: «Ведь что такое Петя, его творчество: это как слюноотделение, как желудочный сок! Он такой, какой он есть». Бедные заплеванные Мамоновым зрители в первых рядах на его спектаклях и не подозревают, что зубы лидер «Звуков» потерял по двум причинам: всегда открывал ими пивные бутылки, грыз стаканы, а позже, уже на репетициях «Звуков», регулярно мучаясь от флюсов, отвергал наши предложения сходить к врачу краткой философской сентенцией: «зуб должен умереть во рту своей смертью». И за базар ответил.