Страница 17 из 18
- Нет.
Надо молчать.
Или упасть на колени.
Умолять о прощении, которого я, возможно, и не заслужила.
- Что "нет"? - плеть касается шеи. - Он не верит в богов?
Верит. Но в себя - больше.
- Ну же, скажи, почему Ерхо Ину пожертвовал любимой дочерью?
- Не любимой, - мой голос звучит тихо, жалко. И Янгхаар не спешит задать следующий вопрос. Он просто ждет, смотрит.
Улыбается.
А черные глаза темнеют. Знаю, что невозможно такое, но я вижу, как расплывается в них иная, предвечная тьма. Бездна выбралась наружу.
- Ты не Пиркко, - толстяк роняет лоскут ткани под ноги и проводит по клинку ладонью. - Ты ведь не Пиркко?
- Нет. То есть, да. Я - не она.
- А кто? - пальцы сдавливают подбородок.
- Аану. Аану Ину.
Аану Каапо.
Я больше не принадлежу роду Ину. Но и не смею причислить себя к роду мужа.
- Рыжие волосы, - заметил толстяк. - Я ведь тебя предупреждал.
Янгхаар его не слышал.
- Аану, - он повторил мое имя со странным выражением. - Аану Ину...
И плеть соскользнула с шеи, уперлась в грудь.
- Почему я о тебе не слышал?
Потому что отец не любит вспоминать о давней ошибке, да и само мое существование позорит древний славный род.
Позорило.
- Ты и вправду его дочь?
- Да.
Невозможно лгать, глядя в эти глаза.
- Я его дочь. Незаконнорожденная.
Моя мать была рабыней. А отец совершил ошибку, признав меня. Но разве я виновата хоть в чем-то?
Ноздри Янгара раздулись, а губа приподнялась.
- Ублюдок, значит... видишь, Кейсо, до чего славно получилось... я ублюдок... она ублюдок... нас уже двое. Ерхо Ину подобрал мне достойную невесту.
Его слова причиняли боль.
Я думала, что уже привыкла к ней, и к презрению, и к гневу, к насмешкам, пожалуй, ко всему... люди жестоки. И почему Янгар должен отличаться от них?
- Остынь, Янгу, - сказал толстяк, поднимаясь. - Уходить пора.
Только Янгар не услышал.
Он наклонился ко мне и сделал глубокий вдох, втягивая запах моего тела.
- Почему, богов ради, ты ничего не сказала?
Боялась.
Сначала отца.
Затем его.
И того, что будет со мной.
И того, чего я лишусь. Одна лишь ночь - разве это много? Но ночь закончилась... и что теперь? Я найду тысячу причин, но каждая из них - слабое оправдание, но... разве был у меня иной выбор? Возможно, что был.
- Она делала то, что ей сказали, и только, - Кейсо поднялся. - Уходим.
- Погоди.
Теперь и я ощущала его запах, резкий, какой-то звериный. А плеть вновь поднялась к лицу, и основание рукояти уперлось в лоб.
- Ты ведь не знала, что он собирается сделать?
Нельзя врать, глядя в его глаза.
Я не знала. Я догадывалась, что отец задумал недоброе, но...
- Скажи, - попросил Янгхаар. - Хоть что-нибудь.
И наверное, слепая Акку, цвет которой - синий, а губы вовек зашиты суровой нитью, поскольку слишком злые слова произносит раздвоенный ее язык, предъявила на меня права. Иначе почему я, глядя в черные лютые глаза мужа, произнесла:
- Мой отец просил передать, что Ерхо Ину не прощает обид. И не боится псов. Даже бешеных.
Я видела, как дернулся Янгар. Отпрянул.
И лицо его вдруг стало белым, а из ноздрей хлынула кровь.
Я видела, как медленно, очень медленно поднялась его рука. И плеть в ней, очертив полукруг, устремилась ко мне черной гадюкой. Она скользила по воздуху, разворачивая петлю за петлей.
Я видела, как Кейсо кинулся к Янгару, пытаясь остановить удар.
И упал на плечи, сбивая с ног, вдавливая в землю. И как Янгар с рычанием, с воем, пытался высвободиться из объятий толстяка. Он выворачивался, неестественно запрокидывая голову, и обнаженные десны были белы. А в уголках рта появилась пена.
Я видела, как лошади шарахнулись в сторону. Землю, вывернутую копытами битюга. Раздавленную траву. Желтые одуванчики, словно монеты, рассыпанные на зеленом покрывале.
Я видела все и сразу, и наверное, могла бы увернуться, но... боль опалила лицо. Кажется, кто-то кричал, возможно, что и я. Боль была такой жгучей, невыносимой, что я почти ослепла.
Но отняв руку от лица, уставилась на ладонь.
Красная... красной краски мне не досталось. Была желтая. И еще рыжая. И синяя. А вот красная - она для Янгара.
Он затих. И только скулил, как-то жалостливо, по-собачьи. А толстяк, одной рукой вдавив голову Янгара в мох, второй гладил по волосам и что-то говорил, успокаивая.
Кейсо обернулся ко мне и сказал:
- Сейчас отпустит.
Кто? И кого?
Он. Янгара. И позволит встать. Вернет плеть и право добить меня. Боги будут против? Что за дело богам до безумца и глупой девчонки? Да и есть ли они вовсе?
- Десять лет, девочка, он учился жить. И всего-то несколько слов...
Щека пульсировала болью, нервно, мелко, и я сама того не замечая, поглаживала рану.
И пятилась.
- Погоди... - толстяк попытался встать, но Янгхаар рванулся под рукой, пытаясь избавиться от живых оков. - Он очнется и...
...и добьет меня.
- Аану...
Да, это мое имя.
И я не та дочь, которую Ерхо Ину любит.
И не та жена, которую желал бы получить Черный Янгар.
Я просто ублюдок.
Ошибка.
- Это приступ... но у него давно не было приступов... он не понимает, что делает... что сделал... не уходи, - Кейсо не спускал с меня взгляда. И если бы не необходимость удерживать Янгара, он схватил бы меня. - Это пройдет... всегда проходит и он...
Я не стала слушать дальше.
Мне все равно, что будет с ним. С отцом. С Янгаром. С богами и людьми.
- Стой!
И страх вдруг вернулся.
Беги, Аану, беги.
Не важно, куда. Прочь от храма, от поляны, от плети и мужа.
Беги, Аану.
Лес пытается задержать, хватает за спутанные волосы кривыми лапами ветвей. Хлещет по лицу, разбивая его в кровь. Да и кровь льется из рваной раны, которая огнем пылает.
Беги.
- Стой!
Крик несется в спину. Подгоняет. И голос уже не принадлежит Кейсо. По моему следу идет Черный Янгар.
И слышу треск ветвей. Конское ржание.
Меня не собираются отпускать.
- Да стой же...
Лес ставит подножку, и я падаю в густой кустарник. Острые ветви добавляют ран, и в сетях бересклета остаются пряди моих волос.
Беги, Аану.
Боль - ничто. Эта, нынешняя, а промедлишь - будет хуже. Тот, кто идет по твоему следу, пытаясь продраться сквозь заросли, не знает пощады. И я падаю. Встаю. Пробираюсь сквозь решетки еловых лап. Зажимаю ладонью щеку, чувствуя, как пульсирует кровь, сочится сквозь пальцы. Мой кровавый след не потерять.
- Стой, я не трону тебя...
Ложь.
Он - охотник. И все ближе. С каждым шагом.
- Клянусь.
Уже клялся, там, в пещере. И чего стоила его клятва.
- Пожалуйста...
В какой-то момент земля уходит из-под ног. И лес, отвесив прощальный удар, отпускает. Я падаю. Качусь по ковру из гнилых листьев, которые прилипают к коже. Расцарапываю руки о корни и камни, которых как-то слишком много. И уже не в силах вынести этой, новой, боли кричу.
- Аану!
Падение останавливается на дне оврага. И я, всхлипывая от обиды, пытаюсь вдохнуть, подтягиваю колени к груди, кое-как переворачиваюсь на живот, понимая, что дальше бежать не смогу.
Я не хочу умирать.
И шорох сзади заставляет обернуться.
По дну оврага, неторопливо, неуклюже, прихрамывая на переднюю лапу, шел медведь. Он был стар, и бурая некогда шерсть поседела. Массивную голову украшали шрамы. А левая глазница зверя была пуста. Впрочем, вел его нос.
Я завороженно смотрела, как он, черный подвижный, нащупывает мой след. И зверь то и дело останавливается, словно опасаясь потерять кровавую дорожку, вычерченную мной на листьях. Но остановки эти длятся меньше мгновенья, и зверь движется дальше.
Осторожно.
Медленно.
Неотступно. Он подбирается все ближе и ближе. И я, встав на четвереньки, вновь отползаю, уже понимая, что сейчас - не спастись.