Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 61 из 130

Рассвело. День обещал быть жарким. С пяти фрегатов, застывших в Кипс-Бей, спускали плоскодонки. Они покрыли собой всю водную гладь, и когда в них ровными рядами разместились солдаты в красных мундирах, бухта стала напоминать собой клеверный луг. Около десяти часов первая волна — около восьмидесяти лодок — вошла в реку. Солдаты стояли в них плотно, плечом к плечу.

Британцы и гессенцы вовсе не были закаленными в боях ветеранами. Большинству из них едва перевалило за 20 лет, они еще никогда не участвовали в боях, и им тоже было страшно отправляться в неизвестность. Но это были вышколенные, хорошо обученные солдаты, каждый из которых знал, что ему делать; к тому же они были сытые, здоровые и отдохнувшие. Чтобы преодолеть страх, гессенцы громко пели церковные гимны, а англичане ругались на чем свет стоит.

Лодки тихо скользили по воде, и вдруг пять фрегатов разом открыли огонь. Залп следовал за залпом, пушки не умолкали ни на минуту, 80 жерл плевались огнем. Весь берег окутался дымом. Американские солдаты забились в щели, как тараканы. Так продолжалось почти час. Когда же пушки смолкли, из дыма вышла первая шеренга в красных мундирах. К тому времени американцы уже улепетывали со всех ног.

Вашингтон находился на командном посту у Гарлемских высот. Услышав стрельбу и завидев дым у Кипс-Бей, он мгновенно вскочил на коня и галопом помчался туда по почтовой дороге. В миле от берега ему попались первые беглецы, пробиравшиеся по кукурузному полю ему навстречу. Так и есть! Они не желают сражаться! В ярости генерал направил коня прямо на бегущих людей, пытаясь их остановить. Он уже совершенно не владел собой и изрыгал страшные ругательства, размахивая шпагой. «Укрыться за стенами! Удерживать поле!» — кричал Вашингтон, но его никто не слушал. Он сорвал с себя шляпу и в сердцах швырнул ее наземь: «И это люди, с которыми я должен защищать Америку?»

Вдали показался передовой отряд гессенцев, и беглецы прибавили ходу. Офицеры тоже бежали; Вашингтон бил их хлыстом. Несколько солдат остановились и выстрелили во врага, убив и ранив несколько человек. Другие замерли с поднятыми руками; гессенцы их пристрелили или закололи штыками.

Прибыло подкрепление — около двух тысяч солдат генералов Сэмюэла Парсонса и Джона Феллоуса, но при виде бегущих в панике людей они тоже побежали, бросая мушкеты, пороховые рожки, фляги, заплечные мешки, шляпы, куртки — и это при виде всего сотни неприятельских солдат!

Вашингтон был взбешен, унижен, раздавлен. Он оставался в виду врага, возможно, ища смерти. С большим трудом два адъютанта заставили его уехать со злополучного поля, и то лишь тогда, когда им удалось схватить поводья его коня.

А британцы продолжали высадку. После полудня на берег сошли еще девять тысяч солдат. Пронесся слух о том, что мятежники оставили Нью-Йорк; одна британская бригада скорым шагом выступила на юг и заняла город.

Их встречали с распростертыми объятиями, некоторых солдат жители несли по улицам на своих плечах. В старом форте Георга одна женщина спустила флаг Континентальной армии и растоптала его; над фортом взвился «Юнион Джек».

Генри Нокс успел сбежать в последнюю минуту, реквизировав лодку на Гудзоне. Израэль Патнэм со своими людьми форсированным маршем выступил по почтовой дороге, и, если бы не молодой лейтенант Аарон Бэрр, убедивший Патнэма свернуть на север по проселку, они пришли бы прямо в лапы к врагу. Уже стемнело, когда они, изнемогая от усталости, добрались до основного лагеря в Гарлеме. Их появление было встречено криками радости. Чуть позже таким же образом приветствовали Нокса, а главнокомандующий даже обнял его.

В Гарлеме Вашингтон расположился в особняке уехавшего лоялиста — полковника Роджера Морриса, с которым когда-то вместе служил во время Франко-индейской войны. Дом стоял в миле к югу от форта Вашингтона, в самой высокой точке Манхэттена. С балкона было видно Гудзон, долину реки Гарлем, старую голландскую деревушку с тем же названием и узкий канал Хелл-Гейт. В погожие дни можно было даже разглядеть далекие шпили Нью-Йорка и холмы острова Статен, располагавшиеся в 20 милях.

Как обычно, главнокомандующий встал до зари, написал несколько писем. И тут ему сообщили о вражеском наступлении. Вашингтон послал Рида на разведку.



Он ожидал атаки. Только что он доложил в письме Хэнкоку, что отправил несколько разведывательных отрядов для сбора сведений о диспозиции неприятеля. Самые боеспособные его солдаты, сотня рейнджеров из Коннектикута, под руководством лучших офицеров еще затемно ушли на задание. А на рассвете они напоролись на выходивших из леса британцев.

Рид добрался до них как раз в этот момент и во весь опор поскакал обратно — за подмогой. Вашингтон находился на южных подступах к Гарлемским высотам, где стояли части Натанаэля Грина. Рейнджеры отступали, рассредоточившись и отстреливаясь на ходу.

С холма спускались красномундирники, трубя в охотничьи рожки. Вашингтона передернуло. Вот как? Забаву себе устроили? Травлю? К бою!

Он отправил рейнджеров и три роты виргинцев зайти врагу в тыл, окружить и заманить в ловушку, где его встретят Грин и Патнэм с основными силами.

Противник лавиной скатился с холма. Завязался бой. Но маневр, задуманный Вашингтоном, не вполне удался: рейнджеры начали стрелять слишком рано, не успев обойти неприятеля сзади. Англичан не удалось захватить врасплох. Оба командира американцев были смертельно ранены. Увидев это, Вашингтон бросил в бой новые силы; англичане тоже ввели подкрепление, в общей сложности их было пять тысяч человек.

Сражение продолжалось несколько часов; американцы стояли насмерть. И постепенно британцы начали отступать… а потом побежали! Американцы устремились за ними.

Опасаясь, что это ловушка, Вашингтон велел прекратить атаку, но сделать это оказалось нелегко. «Преследование бегущего врага оказалось столь новым делом, что лишь с большим трудом наших людей удалось отвести назад», — писал потом Джозеф Рид. Сообщая о произошедшем Конгрессу, Вашингтон назвал его «ожесточенной стычкой», не похваляясь победой. Но для его армии это была настоящая виктория, столь необходимая ей, чтобы вернуть уважение к себе. Оказывается, и англичане умеют быстро бегать! Надо лишь вдарить хорошенько! Удалось даже захватить пленных.

От них Вашингтон и узнал, что сражение произошло случайно, Генри Клинтон вовсе не планировал наступления на этот день.

Во время боя случился один неприятный инцидент. Рид увидел солдата, бежавшего от врага. На приказ остановиться и повернуть назад Эбенезер Леффингвелл поднял мушкет и спустил курок, стреляя в Рида почти в упор. Осечка. Рид вырвал ружье из рук другого солдата и тоже спустил курок. Осечка! Тогда он выхватил саблю и дважды полоснул Леффингвелла, ранив его в голову и отхватив ему большой палец, а затем арестовал. 19 сентября состоялся военно-полевой суд. Леффингвелл признал свою вину; за трусость в бою и попытку застрелить офицера его приговорили к расстрелу на следующий день, но когда он уже встал на колени, ожидая залпа, Вашингтон, уступив просьбе Рида, его помиловал. Но, предупредил главнокомандующий, следующий совершивший такое же преступление будет предан смерти без всякой жалости.

Состояние дисциплины во вверенных ему войсках по-прежнему было больной темой. Думая об этом, он морщился и тихо стонал, как от всё чаще донимавшей его зубной боли. Докладывал Конгрессу о «похоти и воровстве» среди солдат, о полковых хирургах, выдающих за взятки справки о болезни или инвалидности, освобождавшие от воинской повинности. Напрасно вы боитесь учреждать регулярную армию, другого выхода нет! Нужны правила, устав, дисциплина; к черту эту вольницу! Наказывать, и посильней! Пока же за самый тяжелый проступок полагалось максимум 39 плетей, но пороли не «как положено», а «играючи», так что многие крепкие ребята с задубевшей спиной охотно шли на риск: три дюжины плетей за бутылку рома — не такая уж дорогая цена.

«Пытаться ввести дисциплину и субординацию в новой армии, должно быть, всегда тяжело, — писал Рид жене, — но там, где повсеместно применяются принципы демократии, где так велико равенство и господствует уравнительный подход, либо не будет никакой дисциплины, либо тот, кто пытается ее навязать, станет всем ненавистен и гадок, а этого никому не хочется».