Вашингтон

Генералу Хиту, стоявшему у Королевского моста, отправили срочное послание: немедленно собрать все доступные плавсредства. Чтобы истинные намерения Вашингтона не были раскрыты раньше времени, приказ обосновали необходимостью переправить из Нью-Джерси новые батальоны, спешащие на выручку. Солдатам велели быть наготове в полной боевой выкладке для ночной атаки.

Около девяти вечера самым неопытным отрядам, а также больным и раненым приказали выдвигаться к паромной переправе — их якобы сменят подкрепления. О том, что предполагается эвакуировать всю армию, солдатам и офицерам не сообщили.

Дождь, наконец, прекратился, но дул сильный северо-восточный ветер, поднимая волну. Добравшиеся до реки увидели, что форсировать ее невозможно, остается сидеть и ждать «у моря погоды». Однако к 11 часам ветер неожиданно стих, а потом переменился на юго-западный, и со стороны Нью-Йорка отчалила лодочная армада, ведомая рыбаками из Массачусетса.

Между тем к берегу подходили всё новые части, люди оскальзывались и проваливались в топкую грязь. Колеса телег и всё, что могло производить шум, обмотали рогожами. Разговаривать запретили, нельзя было даже кашлять и чихать. Все приказы передавались шепотом. Темный силуэт Вашингтона на коне маячил возле самой переправы.

Опытные рыбаки ловко справлялись с быстрым переменчивым течением, слаженно орудуя веслами. Им предстояло переправить людей, лошадей, пушки, провиант — и всё это в кромешной темноте, без фонарей, через капризную реку, достигавшую целой мили в ширину, тогда как под днищем лодки порой оставалось не более нескольких дюймов воды! Туда — и сразу обратно, да не столкнуться с другими! Некоторые гребцы в эту ночь пересекли реку без отдыха 11 раз. Когда один отряд рассаживался по лодкам и освобождал место на берегу, его тотчас занимал другой.

Люди Миффлина в это время жгли костры и создавали видимость большого бивака. Гарнизону форта Стерлинга тоже было приказано оставаться на месте всю ночь для прикрытия на случай атаки с моря. Около четырех утра к Миффлину явился молодой майор с приказом Вашингтона: всё, отходите. Не может быть, это ошибка! — не поверил Миффлин. Но майор уверял, что отходить приказано всем. Пенсильванцы снялись с места, построились и, еле сдерживая нетерпение, двинулись к переправе сквозь чернильную ночь — чтобы в конце пути узнать, что майор действительно всё перепутал. Они чуть не налетели на главнокомандующего, стоявшего поперек дороги.

«О боже, генерал Миффлин! Вы погубили нас!» — простонал он. Всё разъяснилось. Пенсильванцы вернулись назад…

Время поджимало. Несколько тяжелых орудий, увязших в грязи, пришлось бросить. Уже забрезжил рассвет, а большая часть армии по-прежнему топталась у переправы. И тут произошло еще одно чудо: весь Бруклин окутало плотным туманом. Даже когда взошло солнце, он не рассеялся, в то время как на нью-йоркском берегу тумана не было вовсе.

Вашингтон оставался на «опасном» берегу до самого конца и переправился вместе с людьми Миффлина и гарнизоном форта. Около семи утра они достигли Нью-Йорка, а еще через 1? час туман рассеялся и на бруклинской стороне, только что оставленной американскими войсками, показался неприятель.

Но у девяти тысяч американцев, ускользнувших у него из-под носа, было только одно желание: спать. Первые сутки в Нью-Йорке все, включая главнокомандующего, спали как убитые. 1 Только 31 августа, в субботу, Вашингтон нашел в себе силы известить Конгресс о побеге из Бруклина, уточнив, что 48 часов не сходил с коня и не смыкал глаз.

В Филадельфии разгром на Лонг-Айленде назвали «неудачным началом», хотя кое-кто открыто говорил о катастрофе.

В других колониях это известие сначала восприняли как пропаганду тори. Когда стало ясно, что это правда, лоялисты возликовали, а «Сыны свободы» впали в тревогу. Однако газеты превозносили Вашингтона за смелую, мастерски проведенную ночную переправу, позволившую сохранить армию: нет сомнений, что с нами Бог!

Но армия, выказавшая чудеса дисциплины во время побега из Бруклина, в Нью-Йорке вновь превратилась в дикую орду. Банды мародеров носились по улицам, врывались в дома, забирая всё, что попадется под руку. Разграбили даже дом лорда Стерлинга. Другие сотнями дезертировали, унося с собой оружие и боеприпасы (один солдат захватил пушечное ядро, чтобы его матери было чем толочь семена горчицы). Каждый четвертый солдат, плетущийся по дорогам Коннектикута и Нью-Джерси, был болен, все поголовно пребывали в унынии. Кое-кто открыто говорил: уж скорее бы вернулся генерал Ли. Авторитету Вашингтона был нанесен серьезный урон. Правда, офицеры, всё это время находившиеся рядом с ним, сохранили ему верность, понимая, какую неподъемную ношу взвалил на себя главнокомандующий.

Кого мог винить Вашингтон? Салливана — за то, что упустил из виду Ямайскую дорогу? Будь там Грин, он непременно выставил бы патрули. Стерлинга, который вовремя не отступил? А кто поставил командовать Салливана, сдернув его с другого участка? Кто виноват, что офицеры — профаны? Да и сам-то он, если честно, не Фридрих Великий… Но он предупреждал Конгресс, что может не справиться…

Нью-Йорк не удержать, это очевидно. Оставалось решить, что делать с этим городом. Сжечь, чтобы не достался врагу? Решать требовалось быстро. 2 сентября Вашингтон отправил запрос в Филадельфию; как оказалось, в тот же день туда прибыл генерал Джон Салливан, отпущенный под честное слово лордом Хоу, чтобы передать Конгрессу предложения о мире. Адмиралу был не нужен второй Банкер-Хилл; он хотел победы легкой ценой и считал, что шансов у мятежников никаких. Пока же англичане явно готовились к боям.

Где теперь они нанесут удар? Вашингтон опять блуждал в потемках. Сам он больше всего опасался атаки с тыла, от Королевского моста. Убедив себя, что так, скорее всего, и поступит Хоу, он начал стягивать туда войска. Генерал Хит полагал, что неприятель может высадиться у реки Гарлем: ее устье — горлышко бутылки, которую представляет собой Манхэттен. Но точных разведданных не было.

Пятого сентября оправившийся от болезни Натанаэль Грин явился к генералу и принялся горячо убеждать его, что надо срочно уходить из Нью-Йорка, а город сжечь. Если этого не сделать, неприятель получит здесь превосходные зимние квартиры, верфи, рынок для удовлетворения всех своих нужд.

Два дня спустя Вашингтон собрал у себя, в доме Мортье, военный совет, чтобы решить, как быть. Уходить, оставив после себя золу и пепел, в один голос твердили Грин, Рид и Патнэм. Но тут подоспело письмо от Хэнкока: Конгресс полагает, что в случае отступления Нью-Йорк разрушать нельзя. Если даже его захватит враг, мы его потом отобьем.

Вашингтон снова пребывал в замешательстве. С одной стороны, оставить город, в организацию обороны которого было вложено столько труда, — значит подорвать боевой дух солдат. С другой стороны, он не может поручиться, что и без того деморализованные войска вообще захотят сражаться.

Девятого сентября после жарких споров Конгресс всё-таки решил отправить к лорду Хоу депутацию из трех человек: Бенджамина Франклина, Джона Адамса и Эдварда Ратледжа. На следующий день передовые британские отряды переправились с Лонг-Айленда на остров Монтрезор в устье Гарлема. Надо было что-то решать. Пока лорд Хоу убеждал депутацию Конгресса отказаться от этой несчастной независимости ради прекращения кровопролития, Вашингтон вновь собрал военный совет, который принял решение: город оставить. Основные силы как можно быстрее выдвигаются к Королевскому мосту, а четыре тысячи солдат под командованием генерала Патнэма их прикрывают. Первым делом надо эвакуировать больных, вывести пушки и тонны провианта, для чего реквизировать все повозки и всех лошадей.

Если бы англичане подождали пару дней, они вступили бы без боя в пустой город. Но братья Хоу назначили на 15 сентября высадку десанта в бухте Кипс-Бей, поручив операцию Генри Клинтону, возражавшему против этого плана до последней минуты.

В окопах у Кипс-Бей оставались полторы тысячи солдат из Коннектикута под командованием полковника Уильяма Дугласа, судового мастера из Нью-Хейвена. Больше трети были больны, только половина — боеспособны, все не спали ночь и не ели уже сутки. В предрассветных сумерках откуда ни возьмись у самого берега выросли пять громадин — английских фрегатов, казавшихся вблизи гораздо страшнее, чем издали. С противоположной стороны Манхэттена донесся отдаленный гром пушек: воспользовавшись благоприятным ветром и приливом, другие британские корабли вошли в Гудзон.