Право хотеть

— Э, уважаемый советник Ли, а может нам стоит пропустить по сто грамм за наше знакомство? Ведь в эдакой дыре так радостно встретить достойного человека.

— Достоинство, хм. Сие есть стихия темная. Сам Конфуций на этом чуть голову не сломал, но вовремя сосредоточился на долге. Долг ясен, а достоинство спорно! — заявил Ли Бун.

Фынь задумался. Они молча хлопнули по сто и налили еще. Фынь подумал: «Наверное, пора поговорить о Вселенной». И только хотел завести разговор на эту животрепещущую тему, как советник Ли разразился страстным монологом:

— Вселенная — вот единственное прибежище звезд! Но вопрос, внимание! Вселенная заключает в себе звезды или звезды, как тела протяженные и светоносные, образуют весь Универсум Вселенной? Невежды в такой постановке вопроса не находят предмета спора. Но то невежды! Но мы-то, дорогой Фынь, образованные люди. Мы-то понимаем, что Вселенная — это и есть противоречие общего и частного. Звезды, сколько б их ни было, есть частное. А Вселенная есть общее. Как море не сравняется с горою, так и частное с общим. А то еще говорят, что звезда есть тело не далекое, а близкое, и потому ни о какой Вселенной речи быть не может. Но это все лукавые речи. Мы-то, уважаемый Фынь, знаем, что звезды далеки и огромны. Чем и интересны. И вообще, разумному человеку интересно не то, что зримо, а то, что незримо!

И советник Ли вдохновенно поднял стопку с рисовой водкой. И, молча кивнув, выпил. Залпом.

А надо сказать, что за соседним столиком сидел невзрачный старик в потертом халате. Он давно прислушивался к речам советника Ли. И наконец, видимо не выдержав, подсел к столику Фыня.

— Прошу прощения, меня зовут поэт Ли, Ли Дун. Я сидел неподалеку и слышал ваш разговор о Вселенной. Признаться, так редко встретишь в наше время человека, с которым можно поговорить о Вселенной, что приходится довольствоваться обществом луны в теплую ночь, да кувшином виноградного вина. И знаете, в последнее время странные известия приходят из царства Чу. Говорят, что там при одном упоминании Вселенной тотчас же рубят голову.

— В Чу рубят голову, в Ян садят в тюрьму, в Инь же вообще считают, что Поднебесная и Вселенная одно и тоже, чем исчерпывают предмет. А в Гункунхе все разговоры о Вселенной считают китайскими штучками и казнят за шпионство. А что сами они китайцы и есть, то скрывают от самих себя!

Сказав это советник Ли мрачно замолчал. Почувствовав, что разговор принимает нежелательное направление, Фынь решил увести его в сторону:

— Но все же среди простых людей встречаются еще такие, что не боятся говорить о Вселенной, при этом выказывают поразительное знание предмета и глубину суждений.

— Да, но проходимцев еще больше. И каждый второй — доносчик, — грустно промолвил поэт Ли.

— Вселенная, она есть! — горячо заявил вдруг советник Ли Бун.

— А как же! — подхватил поэт Ли Дун.

И все трое выпили за Вселенную.

— Но то, что Вселенная есть, и, скажем, есть мы — не одно и то же. Бытие Вселенной ни с чем сравнить нельзя.

— Совершенно нельзя, — согласился поэт Ли.

— Бытие Вселенной и есть бытие Вселенной. А вот все остальное бытие вытекает из самой Вселенной, а не из ее бытия.

— Вот-вот. За эту-то мысль поэту Жэню и отрубили голову.

— Поэтам рубят головы в первую очередь, всегда, — посочувствовал Фынь.

— А вот меня так просто не возьмешь. Я за себя постоять сумею, — и поэт Ли вытащил из-под халата длинный старинный меч. — Вот, его выковали еще в эпоху Хань.

— В эпоху Хань? О, просвещенное время! Какое тогда умели делать оружие! Тогда каждый деревенский пацан знал, что Вселенная есть форма, а всякая прочая форма есть следствие... Впрочем, вот вопрос — кто управляет Вселенной — Разум или Закон?

Фынь предчувствовал ответ на этот вопрос и поэтому поспешил быстро расплатиться со служкой, и выбежал во двор, где быстро отвязал свою повозку и погнал кобылу прочь.

Позади над горящей гостиницей занималось зарево.

Ибо так уж устроены мы, китайцы, что при словах «Вселенной управляет Разум» начинаем резать друг друга, а при словах «Вселенной управляет Закон» начинаем поджигать что ни попадя. Такой уж горячий мы народ, китайцы.

А слышал ли кто о китайском самурае? Никто ведь не слышал. Только о князьях да мандаринах. Ну так вот вам история о сановнике, оказавшемся в душе самураем.

История номер два. «Фынь»

Сановник Фынь в молодости был мандарином. И очень это дело любил. Жил он в провинции Дулянь в славную эпоху Шанов. Фынь был выходцем из семьи патриотов. И отец и дед и дядьки все были патриотами. И Фыня так воспитывали. Мол, ты не только есть мандарин, но еще и патриот. Поэтому так любил Фынь бродить по родным ему тенистым лесам и озаренным солнцем полям.

Бродит бывало и думает про себя: «А ведь все это наше, китайское». И так ему от этого хорошо делалось, что готов был подняться в небо и петь там лебединые песни. И пел юный Фынь только китайские песни. Бывало заслышит за сотню ли, как крестьяне поют на своих полях, пропалывая то ли рис, то ли маниоку, — и так ему хорошо от этого.

«Вот, — думает. — Наши, китайские песни».

Но молодость проходит. И как-то раз зовет Фыня его отец. И говорит:

— Вот, сын, ты стал уже взрослым. Пора тебе на службу. Послужи Отечеству, как предки твои служили. А потом опять станешь мандарином и будешь наслаждаться буколикой в своем родовом гнезде. Помни, всегда Фыни были опорой государственности в Поднебесной и оплотом патриотического духа. Так что, не посрами честь рода сынок.

— Вы, отец, не сомневайтесь. Я не посрамлю.

Так стал Фынь продвигаться по служебной лестнице. А служебная лестница та находилась в Дудзуне, крупном культурном центре, где некогда, во времена Шанов, правил мудрейший Ду-дзы. Об этом досточтимом городе по всей Поднебесной шла молва как о кузнице самых лучших кадров государственных служащих. Во всем Китае чиновники мечтали попасть на службу в Дудзун. Поднявшись по служебной лестнице в Дудзуне, весьма легко оказаться в числе придворных сановников самого императора Поднебесной.

Попав по протекции в сей достославный город, Фынь с рвением взялся за казенную службу. Первое его место было местом младшего смотрителя департамента канализационных работ. В Дудзуне — в этом средоточии всех новаций — только что ввели систему канализации, и должность в этом новоявленном департаменте считалась необычайно престижной. Многие жаждущие занять здесь одно из мест давали бешеные взятки городскому начальству, но по причинам тайных хитросплетений городской кадровой политики неизменно заваливались на экзаменах, устраиваемых каждую весну департаментом контроля за компетентностью госслужащих.

И вот, сев на казенное место и погрузившись с головой в свои служебные обязанности, Фынь подумал: «А не могу ли я, потомственный патриот, принести еще какую пользу Отечеству? Неужели все мои молодые патриотические силы будут растрачены лишь на составление циркуляров, отчетов и прошений о выделении сумм на текущий ремонт городской канализации?» «Нет, — думал Фынь. — Я себя еще проявлю. Обо мне еще услышат. Я еще посрамлю всех, на словах любящих Поднебесную, а на деле ее обворовывающих и уничижающих!»

С этими самыми мыслями стал Фынь присматриваться к своим товарищам по службе. А те, как оказалось, уже с самого начала присматривались к нему. Его начальник, сановник Ли Хань уже отписал реляцию своему начальнику сановнику Хэнь Цзяо, что мол Фынь с первых дней службы проявил себя исключительно с положительной стороны. Чему старик Хэнь был весьма рад, так как помнил еще свои молодые бурные годы и дружбу с отцом Фыня.

Присматривались к Фыню и некоторые сослуживцы из молодых. Был среди них некто Гер Шен Зон. Очень талантливый и перспективный молодой человек, к тому же — законченный патриот. Вот он-то, видя насквозь тайные мысли Фыня, обратился как-то после рабочего дня, когда солнце еще не зашло, к Фыню со следующими словами: