Страница 12 из 15
В кармане альфредовых брюк раздалось хихиканье. Альфред вынул «отвертку» и уставился на нее.
— Хехехе, — проскрипел хорошо знакомый голос советника Нгатабота. — И мое. Больше я не буду превращаться. Никогда! Никогда! Совет Трёх-Пятнадцати может утереться, а я наконец-то побуду в покое!
Альфред осторожно положил советника на стол и сам присел на уголок столешницы.
— Значит, — сказал он. — Советник хотел покоя и больше не превращаться. Вы, конечно, хотели прекратить этот ваш слишком затянувшийся эксперимент с бессмертием… и теперь вы больше не регенерируете…
Лусия прикрыла веки. Альфред понял — кивать она не решается, чтобы не сломать шею.
— А Нидис?
— У них разум существует в плазмодии, — шепотом пояснила Лусия. — Но плазмодий не размножается. Нужны споры. Потеряешь разум, но познаешь блаженство и обретешь будущую жизнь. В потомках. Поэтому они и страшатся, и хотят…
— Я понял, — сказала Альфред. — Я понял… это все любовь… я не могу рассказать, но я почувствовал там, с Чинтамани в руках, столько любви… но только я не думал, что это будет так… Хороший бы из меня сейчас был Чакравартин: мудрец познал любовь и зацвел, и разлетелся в цветную пыль, королева не может пошевелить пальцем, чтобы не рассыпаться на части, а воин— советник превратился в отвертку!
— Значит, все зря… И что же вы теперь будете делать, бедный мальчик…
— Я не мальчик, — спокойно отвечал Альфред. — А кроме пути Чакравартина, есть ещё и другой. Вот я его и выбрал. Сначала я сделаю вам ещё одно обезболивание, потом воздам должное мудрому Нидису, да осчастливит наш дом кто-нибудь из его потомков, а это все буйство любви я приберу, что до советника, то полагаю, ему будет просто приятно побыть там, куда я его положил…
— Бодхисаттва, — прошептала Лусия, повинуясь силе, втекавшей в нее через золотистые, в цветных пятнах ладони. — Будда Майтрейя…
Альфред, завершив лечебную манипуляцию, стащил через голову рубашку, набил ее тем, что осталось от ласкового мудреца, и направился к выходу. За спиною советник Нгатабот язвительно произнес: «Бодхисаттва! Не выйдет из него бодхисаттвы, недостаточно цинизма в нем, благостен чересчур!», а тихий голос Лусии ответил: «Он научится, даю тебе слово».
-Я научусь, — сказал Альфред, вернувшись к столу. — Вас, моя королева, я вылечу, вам сейчас главное просто не двигаться резко, а тело возьмет свое, и мы ещё будем с вами танцевать, а на другое учение у меня будет много времени, ведь бодхисаттве так и полагается сидеть под деревом, а дерево-то вот оно, можно даже и горшок у входа оставить, пусть приходит всякий со своей болью, — и он рассмеялся.
— Смеется, ишь, — проворчал советник. — Что тут смешного, разруха одна от вашей любви вышла.
— Это ничего. От чрезмерной любви такое случается, — заметил Альфред рассудительно. — Но я же сказал, что научусь соразмерять, для того и буду тут сидеть под деревом в помощь страждущим. А засмеялся я оттого, что тот ученый, которого я двадцать восьмой потомок, он принес в наш род сказку из своей страны, про то, что «добрый доктор Айболит, он под деревом сидит…», матушка мне ее рассказывала на ночь, и я иногда воображал, что буду сидеть под деревом и лечить всех, кто ко мне приходит — и жучка, и паучка… и чудище трехглазое. «И ставит, и ставит им градусники!» А вот вместо градусника вас буду применять, советник, как вам такое служение, а?
— Я же сказала, Нгатабот, он научится, — окрепшим голосом отозвалась Лусия. Советник только крякнул и гневно замигал алыми огоньками.
— Ну вот и ладно, — сказал бодхисаттва с разноцветными глазами. — Закончу я уборку, а потом надо будет горшок протереть и подумать насчет легкого ужина. Чинтамани бы, конечно, нам тут живо все усыпала бы яствами восьми видов, ну уж в «Нгасте» что-нибудь, наверное, найдется.
Мы, китайцы (записки китайца)
Ярослав Веров
Велик и могуч Китай, а порядку в нем нет. Мы, китайцы, ленивы, глупы, неряшливы, любим пожить за чужой счет, обхитрить, объегорить. И притом, если вдруг порохом запахнет, первыми даем стрекача. Одним словом, никудышний мы народец, китайцы.
Китайский мужик забит, темен и невежествен. И скор на бунт и непотребство всякое. Подойди к одному такому и спроси его хорошенько, что, мол, он думает о Вселенной, такого понаслушаешься, что сляжешь в постель и два месяца будешь страдать лихоманкой.
А болезни китайские — бездорожье да рисовая водка! Сколько народу они сгубили!
Опять же, разделены мы. И так по-глупому разделены! Положим, то, что есть два царства Ян и Инь, это понять можно. Кто ж не понимает двух мировых начал. Раз нашли они выражение свое в виде государств Поднебесной, что ж тут попишешь. Но кто объяснит, зачем сюда втесалось царство Чу? Что сие означает? И этот анклав на юге — Гункунx, — как это понимать прикажете? Ведь всюду китайцы. А придет монгол, ныне дикий, с севера или японец-недорослик с востока, или примитивный кореец с юга и все в панике. Нужных войск днем с огнем не сыщешь.
Завоевывают царство Инь — остальные радуются. А что наших же, китайцев побивают, о том не думают. В общем, бардак царит в Поднебесной. Бардак и беззаконие.
Да, жизнь в Китае нелегка. А жить надо. Да как проживешь-то?
Вот вам история, приключившаяся с соседом моим Фынем.
История номер один. «Фынь»
В городе Баодуне живет китаец Фынь — мелкий коммерсант. Некогда его предки служили при дворе императора. Служили и в эпоху Танов, и эпоху Чжоу, и в эпоху Цинь. И императорской библиотекой заведовали, и обсерваторией, и аптекой и должности разные занимали в писчем приказе. В армии командовали полками. И куда все делось? — вот вам итог китайских раздоров.
Ныне Фынь разъезжает по всей Поднебесной, заключает контракты, торгует то одним, то другим. Дома у него семья. Десяток детей. Всех надо прокормить, одеть, опять же, обуть, выучить. Вот и мотается бедолага Фынь по Поднебесной. А куда денешься, работать надо.
Раз как-то остановился Фынь по дороге в Сюйши в одной придорожной гостинице. Ну, мы все хорошо знаем эти китайские гостиницы с их нечистыми полами и пищей, приготовленной на старом мерзком жире. С их пьяными постояльцами и вороватой обслугой. В общем, ухо держать надо востро, когда ты попадаешь в подобное заведение. Вот Фынь и держал.
Сидит это он за столом, кушает свои бобы, как присаживается рядом один такой китаец, виду интеллигентного, в шелковом черном халате. И заказывает себе рису с кабачками. «Богач, однако», — думает Фынь.
А богач этот представляется:
— Советник Ли. Ли Бун.
Ну, наш Фынь человек компанейский, решил завязать разговор и говорит:
— Знавал я одного советника Ли в Люхане. Почтенный был человек. Бывало, всегда выслушает, какова бы проблема у тебя не приключилась. Всегда даст полезный совет, а если надобно, то и сам поспособствует, где надо. Вы случайно, не родственник ли люханьского Ли?
— Ли из Люханя? Припоминаю, как же. Редкостный был мерзавец. Если и слушал просителя, то только чтобы унизить, обругать, выставить в ложном свете. А дела обделывал за немалую мзду.
— Вот-вот, чего уж тут скрывать. Недаром этот Люхань слывет городом, где не умеют красить ткани.
— Красить ткани — это большое искусство! — с чувством заявил Ли Бун.
Фынь даже поперхнулся и вытащил платок, чтобы утереться. Но беседу не прервал:
— Я вот как раз торгую главным образом тканью. Так поверите, иной раз с сотню лавок в таком вот городишке обойдешь, прежде чем обнаружишь стоящий товар. Они все думают — раз у них местные крестьяне покупают, то и все остальные в Поднебесной должны покупать.
— Поднебесная — это закон Поднебесной! — убежденно заявил Ли Бун.
Фынь чуть не поперхнулся, но сдержал себя и, задумчиво подозвав служку, заказал рисовой водки. Надо сказать, что в молодости Фынь много слышал о службе своих предков при дворе императора Поднебесной. И с тех пор часто задумывался о глубоких материях.