Страница 26 из 37
Через четыре часа мы прошли мимо Луны. Обсерватории на обращенном к нам Южном полушарии Луны послали «Гее» прощальный привет, выбросив в пространство огромный фейерверк из нескольких десятков тысяч разноцветных ракетных огней. Клубы и полосы фосфоресцирующего дыма, расстилавшегося в пространстве, были видны еще час спустя, даже когда тень начала обволакивать серебристое полушарие спутника Земли.
В последнее время на Луне велись большие горные работы. В телескопы «Геи» можно было видеть, как на Морс Облаков ковыряются целые стада гусеничных экскаваторов и грейдеров, как взрывы поднимают облака пыли, затмевающие однообразный пейзаж пустыни. Потом в поле зрения телескопа появились стаи ночных бабочек — ракеты, тучей шедшие за «Геей» и закрывавшие лунный диск, пока мы отдалялись от него, направляясь к Марсу.
Орбиту красной планеты мы пересекли в точке, удаленной от нее на двадцать шесть миллионов километров; кровавый шар прошел мимо нас с северо-востока на юго-запад и уменьшился за ночь так быстро, что утром следующего дня я, проснувшись, обнаружил лишь небольшое красное пятнышко на краю телевизионного экрана.
Только теперь провожавшие нас ракеты начали разворачиваться, перестраиваться и ложиться на обратный курс. На фоне усыпанного звездами черного неба то и дело вспыхивали алые дымовые сигналы — «дай дорогу». Ракеты по спиралям уходили в стороны, и пространство около «Геи», отдыхавшей с выключенными двигателями, медленно дрейфующей в поле притяжения Солнца, очищалось. В семь часов вечера эфир в последний раз наполнился бурей звуков: радиопередатчики работали на пределе возможного, стремясь донести до нас многие тысячи прощальных приветствий от тех, кто возвращался на Землю. Ракеты взмывали, как огромные стаи серебристых рыб, и исчезали во мраке. Потом все ракеты, еще не улетевшие к Земле, разом направили длинные лучи своих прожекторов на сверкающий панцирь «Геи». Из ракетных дюз «Геи» выбилось пламя — сначала была пущена группа двигателей разгона, затем группы первого, второго и третьего рядов, и наконец, оставляя за собой длинную полосу угасающих языков пламени, «Гея» помчалась вперед.
Стая серебристых кораблей удалялась на юго-запад и становилась похожей сначала на рой светящихся огоньков, потом — на клубы искр, мерцавших чаще и ярче звезд, и, наконец, на горсть сероватой пыли. Затем и пыль исчезла, как бы растворилась в бесконечном мраке. Лишь Земля, подобная крупной звезде, продолжала сиять голубым светом; на ее полюсах горели желтоватым пламенем два атомных солнца. Никто не уходил с палуб, хотя уже наступила ночь. Даже когда в пространстве исчез последний след великой армады, мы продолжали всматриваться во мрак, словно хотели продлить минуты расставания.
Скорость полета «Геи» все возрастала, и на отрезке пути от Марса до Юпитера достигла 200 километров в секунду. Огромное пространство между этими двумя планетами справедливо называют кладбищем ракет — так много здесь происходило катастроф. В нем носятся миллионы обломков: остатки планеты, которая когда-то кружила здесь и, неосторожно приблизившись к Юпитеру, испытала на себе роковое воздействие его притяжения.
У Тер-Аконяна работы было пока немного, и он пригласил меня к себе. Было ясно, что он хочет поближе познакомиться с одним из врачей, на обязанности которых лежит забота о здоровье экипажа. Прямо из амбулатории я отправился к нему. Вход в жилище астрогатора был творением и предметом гордости Нонны. Он представлял собой плиту матового стекла почти такой же длины, как стена, и был обрамлен двумя колоннами. Левая являла собой столб, составленный из насаженных одна на другую ужасающих деревянных масок с квадратными разинутыми пастями — черных ликов, словно прокопченных в дыму. Их пустые глазницы были обращены туда, где прямо из каменных плит порога вырастала другая колонна, окрашенная в светлые тона; она казалась воплощением покоя. В ней было что-то напоминавшее зеленый росток, тянущийся к солнцу, или гибкую девичью талию. На каменной арке была простая надпись: «К звездам».
Тер-Аконян ждал меня в огромной комнате, отведенной под зал заседаний. Она светилась красками осенней природы, тронутой увяданием. Даже воздух здесь, казалось, был напоен ароматом осени, исходившим от стен, окрашенных в золотистую бронзу, матовый пурпур и багрянец всех оттенков. По углам были высокие ниши; в них стояли сделанные из хрусталя и бериллия автоматы, в их полупрозрачных недрах пульсировали огоньки. Автоматы выглядели величественно и двигались так неспешно, словно постоянно были заняты размышлениями над собственными судьбами, и гость не мог сдержать улыбку, глядя, с каким достоинством они сходят со своих мест, чтобы подать кофе. На стене напротив входной двери висели большие черные часы с серебряными знаками зодиака вместо цифр. Когда я вошел, первый астрогатор стоял, наклонившись над разостланной картой неба; за его креслом на постаментах виднелись десять бюстов прославленных космонавтов прошлого. Я сразу узнал эти лица, знакомые еще по школьным учебникам.
— Как тебе нравится здесь? — спросил Тер-Аконян, усадив меня в кресло.
— Очень нравится, но жить здесь я не смог бы.
— Бедная Нонна, если бы она слышала это! — Он улыбнулся и добавил: — Впрочем, я тоже здесь не живу; это просто официальные апартаменты. А работаю я вон там. — Он указал на боковую дверь.
Обернувшись вслед за ним, я еще раз бросил взгляд на ряд каменных изваяний, и меня поразило одинаковое выражение их лиц: казалось, они устремляли взгляд во мрак, царящий за бортом «Геи», будто для них не существовало ни стен комнаты, ни панциря корабля — словно бы именно отсюда, от гранитной оболочки их лиц, начинала свой разгон неизмеримая бездна. Тер-Аконян, улыбаясь, наблюдал за мной.
— Смотришь на моих советников? — спросил он, и меня поразила меткость этого определения.
— Ты, наверное, никогда не чувствуешь себя здесь одиноким?
Он медленно наклонил голову, встал и подошел к ближайшему бюсту.
— Это, кажется, Ульдар Тог, тот, кто первый совершил посадку на Сатурне? — спросил я.
— Да. Сын двадцать третьего века. Строитель ракеты и ее пилот в одном лице. Ты знаешь его историю?
— Точно не помню. Кажется, он не вернулся из последней экспедиции?
— Да. По тем временам он был уже очень стар: ему было девяносто восемь. Умер за рулями, словно заснул около них. Он не хотел быть погребенным на Земле. Его похоронили на просторе. Где-то и сейчас кружит капсула с его телом.
«На просторе»… Этот оборот речи Тер-Аконяна взволновал меня. Именно так, коротким словом «простор», называли межпланетную пустоту первые покорители космоса; услышав это слово, я почувствовал волнение, которое испытывал в детские годы, когда с горящими глазами пожирал романы и летописи межпланетных путешествий.
— И подумать только, — сказал я, — что теперь через этот самый «простор» мы наносим телевизиты нашим знакомым на Земле…
— Пока да. Но уже чувствуется запаздывание радиосигналов, «Гея» уже далеко от Земли. Ты, конечно, это заметил?
— Да. Я вчера виделся с отцом: он сидел напротив меня, как ты сейчас. Я предпочитал молчать, потому что так усиливалось впечатление, что он рядом.
Астрогатор посмотрел на карту неба.
— Сейчас радиоволны запаздывают примерно на девять минут. С такими паузами разговаривать, конечно, трудно, но скоро они будут затягиваться на часы и сутки.
— Да, это начало нашего одиночества.
— Положим, нас слишком много, чтобы говорить об одиночестве, — живо ответил астрогатор. — Такой многочисленной экспедиции в просторе еще не было.
— А кто первый выдвинул этот проект?
— Неизвестно. Сама по себе мысль о такой экспедиции очень стара — она возникала и исчезала, ее забывали, потом опять вспоминали. О ней говорили еще во времена, когда не было технических средств для ее осуществления, но и потом, когда средства появились, она долго оставалась мечтой. Первым разработал подробный план такой экспедиции Бардера, около ста сорока лет назад. У него было много противников. Он иногда говорил: «Это — неслыханно трудное дело, настолько трудное, что следует попытаться осуществить его».