Страница 37 из 37
Эти трое обменялись понимающими взглядами. Ирьола что-то записал, женщина закрыла крышку прибора, стоящего на треножнике, еще мгновение — короткий, глухой вздох известил, что двигатели выключены.
— Что вы делаете? — спросил я.
Ирьола посмотрел мне в лицо и прищурился.
— Прежде всего, доктор, никому ни слова. Ладно?
— Никому об этом не говорить? — Я удивился. — Хорошо, обещаю. Но скажите, в чем дело?
— Вибрация, — загадочно произнес Ирьола.
Руделик не смотрел на нас; задумчиво или, может быть, встревоженно он потирал небритый подбородок. Только незнакомая мне женщина стояла спокойно, вглядываясь в пустоту коридора.
— Я понял, — ответил я, — но разве в этом есть что-то нежелательное?
— Если происходит то, чего мы не предусмотрели, это нежелательно, — сказал Ирьола. Его глаза уже не светились лукавством; вокруг них залегли темные круги, как после бессонной ночи.
— Ну, ладно, но что же все-таки это такое?
Ирьола пожал плечами.
— Нагрузка двигателей всегда одинакова; при меньших скоростях вибрации не было, она появилась, начиная с…
— …С шестидесяти тысяч километров в секунду, — вдруг сказал Руделик и взглянул на нас, как бы очнувшись от задумчивости.
— Это опасно? — спросил я.
Ситуация становилась весьма своеобразной. Мы стояли в одном из самых дальних закоулков огромного корабля, летящего сквозь мрак, окруженные с трех сторон массивным металлическим панцирем; было абсолютно тихо в залитом неподвижным светом коридоре, который тянулся так далеко, что вереница освещавших его ламп сливалась в голубую полоску.
— Не знаю, — просто сказал Руделик. — Мы не предвидели такого положения; оно необъяснимо в рамках теории. Значит…
— …Значит, теория ошибочна… — закончила женщина. Она стояла неподвижно. В ее голосе слышалась огромная усталость.
— Да-а, — протянул Ирьола и уселся на покатую плоскость. — Мы уже посылали автоматы на ту сторону, — кивком он показал на барьер, — и не раз…
— Ну, хорошо, — сказал я, — но какое значение имеет столь незначительная…
Ирьола поднял на меня снизу глаза, очень коротко взглянул и отвел взор; он ничего не сказал, но теперь наконец я понял.
— О небо! — вскрикнул я. — Она растет, эта вибрация, растет по мере ускорения движения, да?!
— Тише! — Руделик сжал мне руку.
— Извини! — смутившись, пробормотал я.
Ирьола, казалось, не заметил этой сцены.
— Усиливается ли она? — спросил он как бы у самого себя и ответил после небольшой паузы: — Да, усиливается, но…
— …Но не в прямой пропорции, — закончил Руделик.
Он весь словно бы немного сжался, глаза у него блестели, я видел, что в это мгновение он забыл о моем существовании и обращался к одному инженеру; механическим жестом он вытащил карманный анализатор.
Движением руки Ирьола перечеркнул его слова.
— Ну да, — сказал он, — есть предположение, что вибрация достигнет максимума при ста тридцати тысячах километрах в секунду, а потом, может быть, начнет ослабевать, но ненамного. Правда, Гообар говорит, что и это хорошо, но…
— Как, вы и Гообара втянули в эту историю?
Ирьола только сдержанно улыбнулся, как бы говоря: «Ты все еще ничего не понимаешь…» — и продолжал:
— Он говорит, что это хорошо, но, по правде говоря, утешительного для нас мало. Гообара это явление интересует еще и потому, что оно связано с его текущей работой…
— А оно все-таки связано, — вставила женщина.
— Да, и он этим даже доволен… Говорит, что оно помогло ему…
— Что же это значит? — спросил я. Сам я уже ничего не понимал; чувствовал, что дело в ином, в том, что невозможно выразить словами. — Нам грозит серьезная опасность?
— Не думаю, — ответил инженер. — Конструкция «Геи» рассчитана с семидесятикратным запасом прочности…
— Но в чем тогда дело?
Мой вопрос повис в воздухе. Ирьола встал. Все собрались уходить. Женщина подняла установленный у стены виброметр, а Руделик потянул автомат, и тот двинулся за ним, как маленькая собачка.
Они, не простившись, прошли мимо меня — будто я растаял в воздухе. Ирьола шел позади; вдруг он остановился и взял меня за руку. Я ощутил крепкое пожатие.
— Это то, от чего нас отучила жизнь, — сказал он, глядя мне в глаза. — То, что не вмещается в здание, которое мы возвели за тысячу лет. — Он повел рукой, как бы указывая на окружающие нас стены, но я понял, что он имеет в виду здание науки. — То, что хуже опасности, — добавил он тише.
— Хуже опасности?.. — переспросил я; в голове у меня все перепуталось.
— Да, — ответил он. — Неизведанное.
Ирьола отпустил мою руку и пошел вслед за остальными. Долго, очень долго смотрел я на полустертые следы вибрационных волн на поверхности плиты, не отражающей света, как запотевшее зеркало. А потом отправился к себе, ступая неслышно, словно оберегая доверенную мне тайну.
ЗОЛОТОЙ ГЕЙЗЕР
Прошло пять месяцев с начала нашего путешествия и два месяца с тех пор, как начали заметно опаздывать радиосигналы с Земли. Теперь у меня было меньше свободного времени, чем прежде: я был занят юношей с Ганимеда. Профессор Шрей провел со мной и Анной консилиум, на котором мы решили тщательно исследовать мозг больного. Главный хирург затребовал связь с Землей для получения детальных данных о юноше — он считал, что придется заставить его выучить свое прошлое, записать все заново в его память, опустошенную катастрофой.
Юноша был совершенно пассивен и позволял делать с собой что угодно, не оказывая никакого сопротивления. Им можно было руководить, как ребенком. Анна уделяла ему много внимания. Я часто видел, как она ходила в саду между цветочными клумбами, держа его за руку, а он, высокий, стройный и очень серьезный, послушно следовал за ней, стараясь приспособиться к ее мелким шажкам. Она говорила с ним, показывала цветы, называла их, но восковая маска его лица оставалась непроницаемой.
Наконец Шрей назначил решающее исследование. Громоздкая энцефалоскопическая аппаратура имела какой-то дефект, устранить который я сам не мог, поэтому мне было поручено договориться об этом со вторым астрогатором Ланселотом Гротрианом, в обязанности которого входило наблюдение за автоматами технического обслуживания. Я не сразу нашел его — он только что закончил дежурство и ушел из кабины рулевого управления. Автоматы-информаторы тоже не знали, где он находится. Блуждая по всему кораблю, я зашел в дальний его конец. Перед малым концертным залом коридор расширялся, образуя просторное фойе. Гротриан стоял у боковой колонны и разглядывал белую статую, которая высилась посреди пустого пространства. Я изложил ему свою просьбу.
За разговором мы стали ходить, вернее, прохаживаться; шум наших шагов, усиленный резонансом от сводчатого потолка, похожего на высоко поднятую раковину, громко отдавался в коридоре. Почему-то мы, как сговорившись, остановились прямо против статуи. Это был юноша, который отправился в дальнюю дорогу и остановился отдохнуть. Его лицо казалось совершенно заурядным. Но было в нем что-то от раннего мартовского утра и голых, обрызганных водой деревьев, протягивающих в тумане свои ветки навстречу бледному солнцу. Именно такое было у него лицо; оно говорило, что он ждет исполнения всех своих желаний, самых заветных. Гротриан сказал, что скульптуру изваяла Соледад, и тут я вспомнил короткий разговор, происшедший неделей раньше. Я встретил Соледад в саду — она сидела на вершине холма с настоящей старинной книгой на коленях. Я с интересом спросил, что это за книга. Она не ответила, даже не подняла головы, но начала читать вслух:
— "Его спросили: "Как тебе жилось?" — "Хорошо, — ответил он, — я много работал". — "Были у тебя враги?" — "Они не помешали мне работать". — "А друзья?" — "Они настаивали, чтобы я работал". — "Правда ли, что ты много страдал?" — "Да, — сказал он, — это правда". — "Что ты тогда делал?" — "Работал еще больше: это помогает!"
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.