Розовое дерево

— Боже мой… неужели ты считаешь, что я взял тебя прошлой ночью без любви? Миллисент! Я люблю тебя; я хочу, чтобы ты стала моей женой!

Миллисент обеими руками вцепилась в складки юбки. На глазах выступили слезы:

— Я… о, Джонатан, я страшно во всем запуталась! Что я наделала? Я не хотела сделать тебе больно!

Он подошел к ней и насильно оторвал ее руки от юбки, отцепив судорожно сжатые пальцы.

— Я думал, что ты меня любишь…

— Я действительно тебя люблю! Я хочу быть твоей женой. Но я не могу. Это невозможно.

— Невозможно? Почему? Не понимаю. Ты что… нет, ты не можешь быть уже замужем. — Он непонимающе посмотрел на нее.

— Нет, нет! Я не замужем и вообще нет никакой подобной причины. Просто я не могу. Очень давно я уже говорила тебе, что никогда не смогу выйти замуж. Я обязана остаться с Аланом. Это мой долг.

Джонатан медленно отпустил ее и отступил назад.

— Из-за Алана? Ты отказываешь мне, потому что собираешься остаться с Алланом, чтобы заботиться о нем? Это твой долг? Твоя обязанность? Пожертвовать своей жизнью ради брата?

— Да. — Ее голос был еле слышен, и она не могла заставить себя посмотреть ему в глаза.

— Но есть другие способы…

— Приемлемых нет. Я не могу оставить его. Он умрет от горя.

— Ты не очень-то доверяешь своему брату, верно? Мне кажется, ты когда-нибудь узнаешь, что он сильнее, чем ты думаешь. Почему бы тебе не поговорить с ним? Спросить его?

— Я уже говорила! — выкрикнула Миллисент. — Вот почему я пришла к тебе прошлой ночью. После нашего с ним разговора я поняла, что никогда не смогу оставить его. Вот почему я прибежала к тебе тогда;

я хотела иметь хотя бы одну ночь счастья с тобой. Я хотела узнать, как это — лежать в твоих объятиях, быть любимой тобой.

— И это все, что тебе нужно? — горько спросил он. — Для тебя достаточно одной ночи? Ты попробовала «это», узнала, «как это», и теперь ты сможешь преспокойно жить без меня. Это так?

— Нет! — Из ее груди вырвался почти животный крик. — Я сама не знаю, как смогу жить без тебя! Лучше, если бы я не знала этого. Теперь я всегда буду думать о тебе.

— Это все, что ты можешь сказать — что будешь всегда думать обо мне? У нас была бы удивительная жизнь, но теперь я никогда не узнаю ее и — до свидания?

— Ты так просто говоришь обо всем, но это не так! Ты думаешь, мне все это нравится? Ты считаешь, я хочу оставить тебя? И Бетси? Вы же стали моей семьей!

— Я не знаю! Но похоже, ты делаешь это довольно охотно.

— Но я должна!

— Ты ничего не должна!

— Да, только как я тогда смогу жить? Как смогу жить до конца своих дней, зная, что оставила Алана? Зная, что нарушила обещание, данное родителям, и не выполнила свой долг!

— А долг перед самой собой? Ты ничего не должна себе?

— Иногда нужно прежде всего думать о других. Он повернулся, стукнув кулаком по своей ладони.

— Это безумие!

Он опять повернулся к ней.

— Но почему не найти золотую середину? Мы будем жить совсем рядом, ты будешь всегда приходить к нему. Да черт, он сможет жить с нами! Или я и Бетси переедем к вам, если тебе и ему будет трудно сменить дом.

— Алан не будет жить с нами. Он почувствует себя лишним. Да и Бетси не нужно расти рядом с инвалидом.

— «Алан!» «Бетси!» Проклятье, а что же мы? Разве ничего не значат твои страдания? Мои? Или мы — это ничто? Почему всегда Алан, Алан, Алан? Почему только он важен?

— Я обещала родителям, что буду ухаживать за братом. Когда с ним это случилось, моя мать совсем сдала. Она никогда не была сильным человеком, а тут потянулись долгие месяцы болезни Алана, уход за ним, забота о нем, страх за него… Это ее убило. Она умерла меньше чем через год. И все, о чем она просила меня, умирая — это не бросать Алана.

Голос Милли задрожал, а в глазах появились слезы. Она закрыла глаза, вновь увидев, пережив те долгие, жуткие ночи, когда они с матерью сидели у постели Алана, следя за его слабым дыханием, прислушиваясь к болезненным Стонам.

Иногда он переставал дышать, и они вскакивали, уверенные, что это конец. Миллисент тогда почти постоянно молилась, обещая Господу все на свете за сохранение брата, кляла себя, осознавая, что в случившемся была и ее вина.

— Я поклялась Господу, что ради брата отдам свою жизнь. Я обещала, что если только Бог вернет мне Алана, я всегда буду заботиться о нем.

— Миллисент… все в таком состоянии обещают то же самое! Я не смогу вспомнить, что я обещал Богу за возвращение Элизабет. Никто не ждет от тебя, что ты будешь держать обещание, данное в состоянии страха и горя. Неужели твой Бог действительно требует от тебя принести в жертву свою жизнь ради его помощи? И это милосердие?

— Ты не понимаешь!

— Я понимаю, что ты мучаешь себя зря! Что ты лишаешь себя счастья из-за глупых обещаний, выполнения которых от тебя не ждет никто, и особенно добрый и милосердный Бог!

— Я обещала это матери, когда она лежала на смертном одре! И за это я отвечаю. Я должна посвятить этому жизнь. Я не смогу просто взять все и отодвинуть в сторону…

— Почему? Почему ты, как проклятая, считаешь себя обязанной принести жизнь в жертву брату? Ты должна отвечать за себя. А Алан — за себя.

— Нет, я должна отвечать за него! — закричала она, вся как-то съежившись от противоречивых чувств, раздиравших ее сердце.

— Почему? Черт возьми, Милли, объясни мне, почему?

— Потому что это была моя вина! — крикнула она. Голос ее замер, и воцарилось глухое и непроницаемое, как стена, молчание. Джонатан, ничего не понимая, смотрел на нее. Наконец он произнес:

— Твоя вина? Как это может быть твоей виной?

— Я сделала то, что… Почти равносильно, если бы я столкнула его с бортика!

Слова, как оружейные выстрелы, срывались с ее губ, будто освобождаясь из многолетнего мучительного плена молчания. Никогда раньше она их не произносила, едва ли даже мысленно облекала их в какие-то фразы; она только ощущала глубоко внутри этот непоправимый, постоянно напоминающий о себе груз вины и ответственности. Когда Милли снова заговорила, голос ее дрожал, она всхлипывала, но уже не могла остановить льющийся поток слов.

— Я сделала это. Они велели мне смотреть за ним. Мне всегда нужно было смотреть за ним. Заботиться о нем. С тех пор, как я себя помню. Я — его старшая сестра. Он любил меня, он постоянно бегал за мной, как хвостик, хотел везде быть со мной. Иногда я ненавидела его за это. — При каждом слове она ударяла кулаком по ладони. — Я терпеть не могла смотреть за ним!

Джонатан молчал и сдерживал себя, чтобы не обнять ее. Она была такой нервно-возбужденной и напряженной, как натянутая струна, что могла взорваться при малейшем прикосновении. Он ждал и смотрел на нее. Его лицо выражало понимание и боль.

— Мне надоело повсюду брать его с собой. Они говорили мне: «А теперь посмотри за Аланом, дорогая! Ты же знаешь, какие эти мальчишки!» Но почему он сам не мог о себе позаботиться? — От старых воспоминаний ее голос зазвенел, будто она переживала все вновь. Глаза казались невидящими, как у всех, перед чьим взором сменяются картины прошлого.

— …Мне хотелось смеяться и веселиться. На повозке с сеном ехал Джимми и другие парни. Они мне нравились. И было совсем не до того, чтобы возиться с Аланом. Кроме того, он был уже достаточно взрослым, чтобы самому отвечать за себя. За ним уже не надо было присматривать, как за маленьким. Он из кожи лез вон, изображая перед всеми клоуна. Он хотел, чтобы я обратила на него внимание. Весь вечер он не переставал кричать: «Милли, посмотри на меня! Милли! Посмотри на меня!» Мне жутко надоело на него смотреть. Я болтала с тремя ребятами. Они флиртовали со мной, и мне это нравилось, потому что Ребекка Ордуэй бросала на меня убийственные взгляды. Меня просто распирало всю от радости и тщеславия…

Она зажмурила глаза и закрыла лицо руками, будто хотела скрыть свое горе, или, может быть, таким образом спрятаться, заслониться от прошлого. Руки ее задрожали, а из глаз хлынули слезы. Губы искривились от рыданий, слова были еле различимы из-за всхлипываний… — Он все просил, чтобы я посмотрел на него, а я отвернулась! Назло не поворачивала головы в его сторону! Я надеялась, что он, наконец, перестанет поясничать, замолчит. Просто отвлечется и оставит в покое. «Посмотри на меня, Милли! Посмотри на меня!..» Но мне было не до него. Тогда он вскарабкался выше, на самый борт. Чтобы я обратила внимание на него… — Она разрыдалась, не в силах больше сдерживаться.