Медовый месяц

«Неужели Бог не услышит нашу молитву и не спасет ее?» — Я подняла глаза и посмотрела поочередно на обоих мужчин, стоящих по обе стороны от меня, с горящими свечками в руках. Мы все трое пришли в этот храм, чтобы поставить свечи и попросить у Бога выздоровления для женщины, которая вот уже четвертый день находилась в коме. В отделении реанимации той самой больницы, где она проработала много лет. Ирония судьбы, страшная, убийственная ирония. Мысль прийти в церковь пришла в голову всем троим практически одновременно, хоть это и может показаться невероятным, но тем не менее это так. Это при том, что все мы в общем-то не являемся примерными христианами и прихожанами святой церкви, чего греха таить. Господи, я не верю в силу молитвы, вернее, не верила до сих пор, нерегулярно посещала церковь, никогда не соблюдала посты и ни разу не была на исповеди, но сейчас я готова стать самой примерной христианкой и тщательно исполнять все. Только бы Бог сохранил ей жизнь! Мрачное предчувствие Пашки сбылось. Людмила попала в страшную аварию, от ее машины мало что осталось. Искореженная груда железа — все, что осталось от новой блестящей «Волги». Саму Людмилу мне так и не удалось увидеть, в отделение реанимации меня не пустили. Пропустили только мужа и сына, да и то после долгих уговоров. Но по их бледным и неподвижным лицам, с которыми они выходили из палаты, где она лежала, я могла представить себе, в каком состоянии она находилась… Ее машина потеряла управление и врезалась в бетонный столб на полной скорости. Как это произошло, никто не знал, как определили эксперты, скорость была хотя и приличной, но вполне допустимой. Я кляла себя за то, что посоветовала ей воспользоваться этой машиной. Если бы не я, она поехала бы на такси и осталась бы жива. Опять я виновата, я!.. У Людмилы было сильное сотрясение мозга, всевозможные переломы и серьезные повреждения внутренних органов. Как я поняла, это было самым страшным. К тому же она потеряла много крови, пока ее отвозили сначала в другую больницу, где не оказалось нужного оборудования и квалифицированных специалистов. Поэтому нам так поздно сообщили об аварии, только когда она наконец оказалась в «своей» больнице…

Я чувствовала свою вину перед ней, ведь я предавала ее, предавала мерзко и отвратительно, за ее спиной спала с ее мужем. И при этом чувствовала себя счастливой. Я не имела на это права. Но если грешница я, а не она, то почему Бог наказал ее, а не меня? Я заслужила наказание, самое суровое. Но я жива и здорова, хотя мой рассудок находится на грани помешательства от всего, что так внезапно и яростно обрушилось на меня. А что, если это Бог мне посылает испытания в наказание за совершенный грех? Первым испытанием была смерть Эли, но ведь тогда у нас с Сашей еще ничего не было. Да, но грешные мысли в моей голове уже появились. «Не пожелай жены ближнего своего» — говорится в Библии. В моем случае можно слегка изменить текст, но суть от этого не меняется. «Не пожелай мужа ближней своей».

Я повторяла молитву про себя, путаясь в словах и мыслях, но я очень хотела поверить в ее чудодейственную силу. И в то же время я не могла избавиться от своего чувства к Саше. После того как это несчастье случилось с Людмилой, мы избегали друг друга, сознательно или нет, но я почти уверена, что он чувствовал то же, что и я. Даже еще сильнее. Свой грех, свою вину перед ней. Впрочем, нам и не приходилось особенно стараться, чтобы избегать общества друг друга. Большую часть времени он проводил в больнице, возле нее. При этом он успевал бывать на работе. И вообще держался так, что непосвященные люди ни за что не догадались бы о постигшем его несчастье. Он не жаловался, не плакал, не искал сочувствия, оно было ему не нужно. И я тоже была ему не нужна. Я догадывалась об этом, хотя в душе хранила надежду, что он все-таки любит меня, просто чувство вины мешает ему продолжать наши отношения. Пусть я последняя гадина, эгоистка, сволочь, но не могла я отказаться от его любви, не могла, хотя ненавидела себя за это и проклинала! Несмотря на то, что искренне шептала слова молитвы, глядя затуманенными от слез глазами на строгие лики церковных икон. Мне казалось, что ему нужна моя поддержка, моя помощь, пускай он и делает вид, что не нуждается в ней. Но когда наши взгляды случайно встречались и я видела его глаза, — понимала, как сильно он страдает и что творится в его душе…

Однажды вышло так, что Пашка отправился прогуляться на ночь, сказав, что ему необходимо побыть одному. Я не возражала, мы и так все время были вместе. В отличие от отца он не скрывал своих чувств и не избегал моего общества. Напротив, он искал его. И не стеснялся плакать на моей груди и говорить вслух о своем горе и своих страхах. Я чувствовала, что нужна ему, и от этого мне становилось капельку легче. Он не подозревает, какая я гадкая и порочная, он верит мне. И я не могу разрушить эту веру, не могу предать его еще раз, как уже предала однажды, не имею права. Я и не собиралась делать этого. Я просто хотела сказать Саше, что я люблю его, несмотря на все, что произошло, я все равно с ним, и чувствую его боль так же, как свою. И хочу разделить ее…

Паша ушел на улицу, я осталась одна и по выработанной за последние дни привычке шепотом повторяла молитву, обращаясь к Богу, моля его о милосердии… Мы столкнулись в коридоре, совсем как тогда, когда наша любовь вырвалась наружу. Было так же темно — хотя свет на этот раз был, мы не хотели включать свет. Я даже не слышала, как открылась дверь, погруженная в молитву и в свои невеселые мысли, и брела на кухню как сомнамбула, чтобы выпить чашку чая. Я почти не ела эти дни, кусок не лез в горло.

— Как она? — отчего-то шепотом спросила я, поравнявшись с ним в темном коридоре.

— Все так же, — ответил он погромче, обычным голосом, разве что слегка уставшим.

«Откуда он берет силы, чтобы держаться?!» — в который раз подумала я.

— Я хочу выпить чашку чая, ты будешь со мной?

Почему я так странно, как-то не по-русски, построила фразу: «Ты будешь со мной?». И между фразами «я хочу выпить чая» и «ты будешь со мной?» почему-то выдержала паузу, не специально, так получилось. Неужели я хотела спросить: «Будешь ли ты со мной по жизни? Будешь ли рядом? Не откажешься ли от меня? Не оттолкнешь?» Не знаю, услышал ли он подтекст моей почти мольбы, может быть, услышал, но не подал вида, а может, и не обратил внимания, занятый своими мыслями? Как бы то ни было, он коротко ответил:

— Да, пожалуй, буду.

Мы прошли на кухню. Молча сели за стол, я так же молча разлила чай, достала сахарницу, лимон, кекс, к которому, впрочем, ни один из нас так и не притронулся. Мы по-прежнему молча пили чай, не чувствуя его вкуса, и не смотрели друг другу в глаза. Я не выдержала первой.

— Что говорят врачи? Есть ли надежда? — этот вопрос я задавала много раз, и каждый раз слышала один и тот же ответ, который в свою очередь говорил ему врач, когда он обращался к нему с точно таким же вопросом.

— Врачи делают все возможное. Говорят, время покажет. Необходимо набраться терпения и ждать.

Но время не спешило нас радовать. Оно уходило, просачивалось, как песок сквозь пальцы, а изменений к лучшему все не было и не было… Оставалась только надежда, которая, как известно, умирает последней… Но на этот раз он ответил по-другому:

— Я не знаю. Я уже ничего не знаю! — сказал он и посмотрел на меня, впервые за то время, что мы сидели на кухне.

Его лицо было бледным и усталым, под глазами залегли тени, и мне вдруг захотелось обнять его, прижать к себе крепко-крепко, гладить его волосы, нежно шептать слова поддержки и утешения. Так было с Пашкой, он плакал на моей груди, и я сама едва сдерживала слезы, а иногда и не сдерживала, и гладила его вздрагивающие плечи. Вряд ли Саша станет плакать, но все равно, мне было так важно выразить ему свое сочувствие, даже не сочувствие, это не то слово, а передать свое ощущение свалившегося на нас горя. Обменяться взаимной болью, слить ее воедино, и тогда, быть может, каждому из нас станет хотя бы чуть-чуть легче…