Медовый месяц

— Ну нет, и не надо, — примиряюще проговорила я. — Не надо так нервничать.

— Как я могу не нервничать, если на улице дождь и плохая видимость?! — с отчаянием выкрикнул Пашка. — Она может попасть в аварию!

— Типун тебе на язык! — рассердилась я. — Что ты такое говоришь? Накаркаешь еще! Все будет хорошо. Наверняка она уже давно на работе. Кстати, позвони ей на работу. Там-то наверняка имеется телефон! И все выяснится. Сам себе создаешь проблемы на ровном месте, накручиваешь себя, а все очень просто разрешается.

— Извини, я и в самом деле веду себя как идиот! — он криво усмехнулся и посмотрел на меня. — Просто мне сегодня приснился дурной сон, в котором с мамой случилось несчастье, и после этого весь день какое-то дурное предчувствие.

— Успокойся, — я погладила его руку, — все это ерунда, нельзя верить предчувствиям и снам, они всегда врут. Вот у меня не было никаких предчувствий, когда Лиза приехала, напротив, я так радовалась, а оказалось… — Я прикусила нижнюю губу, чтобы сдержать слезы.

— Да, конечно, ты права, я позвоню ей на работу, чтобы убедиться, что все в порядке, и успокоюсь. — И с этими словами Пашка пулей выскочил из ванной.

— Передай ей привет и не вздумай рассказывать о своих предчувствиях! — крикнула я вслед мужу. А когда дверь за ним закрылась, недоуменно подумала: «И что это с ним творится?» Впрочем, он переживал за меня, ему тоже немало досталось в последнее время, и поэтому понятно, что нервы у него расшатаны.

Я вылезла из ванной и начала вытираться махровым полотенцем. Не успела я накинуть халат, как в ванную вбежал Пашка, белый как смерть, с выпученными глазами.

— Господи, что случилось?! — едва вымолвила я, похолодев в ожидании самого страшного.

— Ее нет на работе, она еще не приехала! — выдохнул он и обессиленно присел на край ванной.

— Тьфу, черт, напугал как! — поморщилась я, облегченно переводя дух. — Я уж подумала, что случилось несчастье. Ну что ты так психуешь? Значит, она еще не доехала, но скоро будет.

— До больницы ехать минут пятнадцать, максимум двадцать, а ты сказала, что она ушла час назад! — Пашка схватился за голову и принялся раскачиваться из стороны в сторону, приговаривая: — С ней случилась беда, я это чувствую, я знаю!

— Ну-ка прекрати истерику! — разозлилась я. — Еще в самом деле накаркаешь! Возьми себя в руки, ты же мужчина! Я сказала — примерно час назад, я не смотрела на часы, когда зашла в ванную, к тому же я заснула и не помню, сколько времени прошло с тех пор, как она ушла. Может, не час, а двадцать минут. Сколько сейчас времени?

Он взглянул на часы:

— Без пятнадцати пять.

— Ну вот, а было где-то… — Я задумалась и помрачнела, потому что вспомнила: когда уходил Саша, я посмотрела на часы, и было ровно два. Людмила пришла где-то минут через десять, значит, в два десять, чай мы пили самое большее полчаса, а скорее всего, минут двадцать, она спешила на работу. Значит, считаем, половина третьего. Плюс минут пять, пусть будет десять, на попытку завести свою машину, потом минут пять на переговоры по поводу «Волги», итого — два сорок пять. Ну пусть даже пятнадцать минут требуется, чтобы завести машину и вывести из гаража. Получается — ровно три. Да, неутешительная арифметика вырисовывается. Выходит, она в дороге уже час сорок пять. Даже если учесть пробки на дорогах, которых в этот час быть не должно, все равно получается многовато.

— Может, у нее кончился бензин? — предположила я.

— Вчера отец заправил полный бак, я сам это видел, — отверг мою идею Пашка.

— Ну тогда машина сломалась, — высказала я еще более неуклюжее предположение.

— Что, тоже? Сразу обе сломались? — он скептически покосился на меня.

— А что такого? Все в жизни бывает, — не очень уверенно высказалась я, сама не очень-то веря в подобное совпадение.

— Отец на днях возил ее в автосервис. Там все проверили до последнего винтика.

— Тогда, возможно, она встретила подругу, с которой давно не виделась, они заговорились и забыли о времени, а потом…

— Что ты несешь всякую чушь? — не дал мне договорить Пашка. — Моя мама не трепливая кумушка, она очень обязательный человек и никогда не забудет о работе, даже если встретит десяток подруг.

Я хотела обидеться на его слова и грубый тон, но потом подумала, что Пашка просто сильно нервничает, и решила не обижаться.

— Давай подождем еще минут пятнадцать, а потом позвоним на работу еще раз, — предложила я. — Я уверена, что она за это время появится.

— Хотел бы я в это верить! — тяжело вздохнул Пашка, и мы наконец вышли из ванной.

И отправились на кухню пить чай. Впрочем, чай пила только я, да и то больше для того, чтобы как-то отвлечься, аппетита у меня не было, так как Пашкино волнение передалось и мне, и я даже чувствовала озноб на нервной почве. Он же вовсе не притронулся к чаю и даже к своему любимому зефиру. Он все сжимал в руках телефонную трубку, глядя на нее почти умоляюще, словно этот бездушный предмет мог уберечь от беды. Я старалась его как-то отвлечь, подбодрить, но самой было тревожно. В течение получаса мы звонили в больницу два раза, и оба раза нам отвечали, что она еще не пришла.

— Мы сами удивляемся, где Людмила Александровна, обычно она никогда не опаздывает, — сказала нам ее сотрудница.

Тут я окончательно поняла, что дело плохо. На Пашку вообще больно было смотреть, он был бледен, смотрел перед собой остановившимся взглядом, то сжимал, то разжимал кулаки.

«Ну не может же быть все время плохо! — с надеждой думала я. — Разве мало несчастий уже случилось с нами? Может быть, кто-то проклял меня, а через меня уже все беды сыплются на близких мне людей?»

Я понимала, что это глупость, но не могла избавиться от этой мысли. Не знаю, сколько мы сидели вот так на кухне, перед чашками остывшего чая. Начало темнеть, но мы не включали свет. Сидели молча, почти не двигаясь, словно каменные изваяния. Звонили на работу бесконечное число раз, и каждый раз слышали тот же самый ответ:

— Она еще не пришла, ее до сих пор нет.

И каждый раз сердце замирало и стремительно падало куда-то вниз… И вдруг зазвонил телефон. Мы одновременно вздрогнули, потом испуганно переглянулись, каждый боялся взять трубку, ожидая услышать самое страшное. Телефон звонил так пронзительно и громко, что стыла в жилах кровь.

— Хочешь, я возьму трубку? — почему-то шепотом предложила я.

— Я сам, — также шепотом ответил Пашка, и медленно и с величайшей осторожностью, словно она могла взорваться, поднял трубку. — Алло, — загробным голосом произнес он. А я мысленно молила Бога, чтобы это была Людмила, живая и здоровая! Но по его тону и словам, которые он произнес далее, я поняла, что мои надежды не оправдались. А его вопрос, который он задал собеседнику на том конце провода, и вовсе заставил меня похолодеть.

— Она жива?! — спросил он. Потом произнес быстро и коротко: — Я скоро буду. — И положил трубку. Медленно и осторожно, словно она была очень тяжелой и одновременно хрупкой.

— Что? Что с ней?! — выдохнула я, пытаясь по выражению его лица определить, случилось ли уже самое страшное или все же есть надежда. В кухне было темно, поэтому мне было трудно рассмотреть его лицо, к тому же у меня все расплывалось перед глазами. Он молчал, стоял неподвижно, и я подумала, что самое страшное все же произошло.

— Ну скажи хоть что-нибудь! — Я вскочила и тряхнула его за плечи, чтобы привести в чувство. — Она жива? Жива?! Что с ней?!

Наконец он среагировал на мои вопросы, посмотрел вроде как на меня, но на самом деле куда-то мимо, словно сквозь меня, будто не видя, и наконец тихим, лишенным эмоций, каким-то тусклым голосом произнес:

— Она попала в аварию. Сейчас находится в реанимации, состояние очень тяжелое.

Я почувствовала, как медленно оседаю на пол…

Глава 11

Господи, я обращаюсь к Тебе, услышь мою молитву! Я знаю, что грешен и нет мне прощения. Но сохрани ей жизнь. Прошу Тебя! Она ничего не знала о том, что я совершал. Она святая. Это я дьявол, я грешник, чья вина так чудовищна, что ей нет оправдания. Впрочем, оправдание все же есть. Может быть, Ты, Боже, и сочтешь его недостаточным, но у меня нет другого. Постарайся понять меня и простить. Хотя о чем это я? Мне нет прощения, и тому, что я совершил, я знаю это. Четыре человеческих жизни на моей совести, четыре женщины. Я никогда не думал, что стану убийцей. Да, я всегда любил читать книги про серийных маньяков и даже отмечал наиболее интересные места карандашом. Я любил смотреть фильмы про насильников, убийц, душителей. Но ведь во всем мире сотни, даже тысячи людей читают такие же книги. Что я чувствовал, читая подобные книги и просматривая подобные фильмы? Как и все, — наверное, чуть-чуть страха, большая порция удовольствия, так приятно пощекотать себе нервы, а также сочувствие и жалость к жертвам и отвращение и ненависть к убийце. Мог ли я даже в шутку подумать, что стану одним из них?! Нет, я иногда представлял себя на месте маньяка, пытаясь понять, что чувствует человек, вонзающий нож в трепещущую живую плоть, глядя в умоляющие и полные ужаса глаза жертвы. Мне было интересно оказаться в его шкуре, но все это было не более чем игрой. Клянусь! То же самое испытывали и другие люди, например, мои друзья и знакомые, с которыми я разговаривал на подобные темы. Я не хотел этого. О Бог мой, я клянусь, что не хотел! Первый раз я сделал это, потому что защищался. Да-да, защищался. Наш поединок с этой женщиной мог закончиться только смертью одного из нас, не иначе. И я выбрал себя, свою жизнь в обмен на ее. И не жалею об этом. Она заслужила такую участь. Но остальные трое… Я не хотел их убивать, и все же сделал это. Почему?! Неужели мне понравилось убивать? Сказать решительное «нет» будет неправдой. Я хорошо помню это чувство удовольствия, когда видел ужас в их расширенных зрачках, в которых отражалась она — Ее Величество СМЕРТЬ, в мантии страха. Кровавая мантия, как она красива! Прости, Господи, что я в Твоем храме думаю о ней, но я уже не могу себя контролировать. Это сильнее меня. Смогу ли я обрести твое прощение? Смогу ли я быть прощен, если раскаюсь, если замолю свой грех? Господи, но как, как это сделать?! Ведь отнятых жизней уже не вернешь. Говорят, что однажды почувствовав вкус крови, хищник не может по своей воле перестать убивать, пока не убьют его самого… Вот и выход! Боже мой, как просто! Я едва сдержал смех, который вырывался наружу. К тому же меня могли неверно понять. Я ведь нахожусь здесь не один. Рядом со мной, также со свечами в руках, стоят ОН и ОНА. Два самых близких мне человека и в то же время самых чужих. Они виноваты в том, что случилось со мной. О Боже, Боже! Я обещаю, что покончу с собой, если ты сохранишь ей жизнь! Женщине, которую я люблю больше всех на свете. Я знаю, что церковь считает самоубийство тяжким грехом, но как же иначе я смогу искупить то, что совершил?! Как?! Я не хотел этого, я не хотел, Господи, спаси ее, сохрани ей жизнь, и я никогда больше не стану убивать! Я смогу справиться с этим, я обещаю тебе. Обещаю, обещаю!