Страница 93 из 116
– А чего ж тебя тогда связанным привезли? А потом из избы не выпускали?
– А ты никому не расскажешь? Смирновым, например. Они кажутся мне не очень благонадежными.
– Ты и Смирновых знаешь?
– Я много чего знаю. Так что, не расскажешь?
– Не расскажу.
– Смотри, а то мне влетит. Меня не только связали, но еще и синяк под глазом поставили. И это все для того, чтобы другие семьи думали, что я сюда попал случайно.
– Ты что, под прикрытием работаешь? – трясясь от возбуждения, на недостаток которого он только что жаловался, прошептал Дивайс.
Я отстранился от него, оглянулся вокруг и сделал нарочито равнодушное лицо.
– Ты этого не говорил, я этого не слышал. Хорошо?
– Хорошо, хорошо… Конечно… – торопливо согласился Дивайс.
– Ну вот, будем считать, что это сделано, чтобы другие мне не завидовали. Больше пока ничего сказать не могу, извини… Так ты говоришь, что твой сын самый лучший? А я слышал, вроде как Миша Беримбаум надежды подает, – сказал я наугад, порывшись в памяти и вспомнив, что именно так называла Анфиса сына погибшего Левы‑Теоретика.
– Мишка? Не‑ет, он моему и в подметки не годится. Мой – это премиальный класс. А Мишка…
– Ну, не знаю, – сказал я. – Говорят, что он кое‑что может.
– Это ты про спички? Так это ерунда. И вообще он только в Кругляше работает, а мой и без ила может. Сам увидишь!
– Ну, значит, злые языки, – сказал я. – Завистники! Твоего‑то как зовут?
– Раньше Гаджом звали, Гаджет, если полное имя, а теперь, само собой, пришлось назад переименовывать в Петьку.
– Значит, Петька.
– Ну да, – застеснялся Дивайс немодного имени и вздохнул. – Я ж понимаю, что так надо.
В этот момент я заметил приближающегося к нам невысокого толстяка с обвислыми щеками. Это был Мураховский, тот самый участник бойни в тоннеле, о котором мне говорила Анфиса.
– А подтянуться сколько можешь? – громко спросил я у Дивайса.
– Если не раскачиваться? – воодушевился кислый. – Раз двадцать, не меньше.
И он тут же полез на турник.
Подошедший Мураховский задрал голову и посмотрел на подтягивающегося Дивайса с такой страдальческой гримасой на лице, словно хотел сказать ему «Осёл!», но боялся, что на этом не остановится.
– Пошли, – вместо этого сказал он мне. – Поговорить надо.
4
Мураховский завел меня в дом из красного кирпича, который стоял между туалетами и конюшнями. Видно было, что и этот дом новый. (Как и всё в инкубаторе, за исключением каменного особняка за красивой чугунной оградой, куда Бур утащил свою дочь Светлану.) Внутри еще пахло непросохшей штукатуркой.
Вместе мы вошли в некое подобие кабинета. По дороге, в конце недлинного коридора, я увидел небольшую комнату, заполненную оружием: футлярами, арбалетами, боевыми ножами. Вход в комнату перекрывался железной решеткой из толстых прутьев, в которой было проделано откидное окошко, достаточное, чтобы просунуть арбалет, но недостаточное, чтобы влезть внутрь. («В такое окошко может пролезть только мартышка, ну или маленький ребенок», – подумал почему‑то я.) В комнате сидел охранник и разглядывал интеркомиксы.
Больше ничего я рассмотреть не успел, так как Мураховский довольно грубо толкнул меня в спину.
– Слушай внимательно! – сказал он, как только мы оказались в кабинете. – Сейчас ты увидишь наших ДЕТЕЙ. Возможно, кто‑то из них будет задавать тебе вопросы. Возможно, тебе самому необходимо будет что‑то спросить у них. Говорить разрешается. Но – по обстановке. Поэтому первое. Если я подам знак – замолкаешь мгновенно. Как труп. Второе. Фильтруй базар. Все дети на территории инкубатора – тихие.
– И мальчик у бассейна? – спросил я.
Мураховский потер голову, и лицо его свела страдальческая гримаса.
– Говорил же я, говорил! – обратился он к пустому месту на стене. – Говорил, что его лучше в пруду утопить. Слишком он въедливый. Смотри, как лезет везде… Ладно… Ладно… Молчу.
«Еще один сумасшедший!» – подумал я, но не слишком удивился. В Секторе каждый второй разговаривал сам с собой. А этот, похоже, был еще и контужен.
– Мальчик у бассейна? – спросил он, уставив на меня тусклые голубые глаза, словно покрытые пленкой, как у птицы. – Да, и мальчик у бассейна. Поэтому говори со всеми детьми, как с тихими. А с мальчиком у бассейна в первую очередь. Никаких «долбофаков», никакого вот этого… – Он покрутил в воздухе скрюченными пальцами. – Будь крайне осторожен. Понял?
– Понял, понял, – поспешил заверить я.
– Вопрос, – вдруг сказал он и, наклонив голову набок, вцепился в меня глазами. Пленка на них немного растаяла, как будто его отпустила сильная внутренняя боль. – Ты живешь с тихими. Чем они от нас отличаются? На твой взгляд?
– Ну, они… – задумался я.
– Только не надо рассказывать, – перебил он меня, – что мы жадные, злые, с прыгающими мыслями, ездим на рикшах и поклоняемся мобильнику. А они добрые, щедрые, спокойные и так далее. Не надо рассказывать про нашу жизнь. Давай коротко. В двух словах. Что самое главное?
Я много времени потратил на обдумывание различий между мной и Надей. Я, можно сказать, кожей прочувствовал эти различия. Спинным мозгом. Поэтому ответ был у меня давно готов.
– Они уже дома, – ответил я.
– Что? – переспросил Мураховский.
– Они уже дома, – повторил я.
– Дома, – повторил за мной Мураховский, уставился себе под ноги, схватился обеими руками за волосы и потянул за них. Потом поднял лицо со страдальческой и в то же время жестокой улыбкой на нем. – Дома, значит… Пошли!
Он снова вытолкнул меня в коридор, из которого мы спустились по ступенькам вниз, где Мураховский с лязгом открыл стальную дверь. Стоявший рядом охранник протянул ему шипевший и потрескивающий факел, и мы вошли в узкий подземный ход.
5
В конце сырого подземного коридора Мураховский потушил факел, потянул на себя ручку стальной двери, и вскоре мы оказались в просторном помещении с круглыми стенами, диаметром, наверное, метров десять. На высоте около четырех метров начиналась крыша, которая представляла собой конус из узких досок, сходящийся в точку, расположенную над центром комнаты, так что возникало ощущение, что мы были накрыты громадной вьетнамской шляпой. Под самой крышей по всей окружности шли окна, и в комнате было довольно светло.
Я узнал помещение. Мы просто оказались внутри того здания, которое стояло рядом с вышкой посередине городка. Зачем было пробираться к нему по подземному ходу, я не понимал. Возможно, такова процедура инициации? Но во что?
Внутри играли в шашки двое пацанов в холщовых брюках и рубахах навыпуск. На коленях у женщины в русском сарафане сидела четырехлетняя девочка, раскачивала ножками в красных ботиночках и накручивала на палец светлый волнистый локон.
Посреди комнаты возвышалась на половину человеческого роста сияющая труба из нержавейки с полметра в диаметре. В нее озабоченно и испуганно заглядывал худой мужчина в очках и белом халате. В стороне, в широком антикварном кресле сидел полковник Бур. В сияющем чистотой синем костюме в узкую светлую полоску.
«Значит, это и есть «Кругляш», о котором говорил мой новый знакомый Дивайс», – подумал я.
Если я был прав, то Кругляш больше всего напоминал что‑то среднее между детской комнатой в каком‑нибудь санатории и научной лабораторией.
– Начинайте! – сказал Бур, даже не кивнув мне.
Женщина, приподняв ноги на носки, подвинула девочку у себя на коленях и представилась.
– Меня зовут Катя, – сказала она.
– Иван, – сказал я. – Здравствуйте. Кажется, мы уже виделись в столовой.
У женщины были короткие волосы, крашенные в черный цвет, и полные тоски светло‑карие глаза. Взгляд ее и манеры чем‑то напомнили мне манеры директора школы, в которой работала Надя, ну и, может быть, Чагина, из чего я сделал вывод, что женщина принадлежит к немногочисленному племени неправильных дерганых.