А.Н.О.М.А.Л.И.Я. Дилогия

Всё на территории инкубатора, кроме каменного дома с клумбами и бассейном, выглядело совершенно свежим, только что выстроенным. Дальше за вышкой, в освещенной солнечным светом части, просматривались еще какие‑то деревянные здания, показавшиеся мне не совсем законченными. Рядом с ними стояли телеги, строительные козлы и валялись доски. Несколько человек занимались у телег чем‑то странным. Хотя на расстоянии в сто метров разобрать детали было сложно, а времени было в обрез, даже мимолетного взгляда хватило, чтобы инстинкты подсказали, что люди делают что‑то не то или не так, что происходит что‑то ненормальное.

– Сюда, – сказал обожженный, и мы повернули направо.

Никто из находившихся во дворе не обратил на меня особого внимания, тем не менее меня не покидало чувство, что меня напряженно и внимательно разглядывают изо всех щелей и укрытий.

Пройдя между спортгородком и линией избушек, соединенных общей галереей, мы подошли к избе очень мрачного вида, перед которой галерея обрывалась. Дверь в эту избу была обита листом металла и располагалась прямо над землей, над невысоким порожком. Крыльца и окон не было. Обожженный, пока мы шли, несколько раз с интересом оглянулся на это мрачное зданьице.

– Вот мои солдатики порадуются, когда вернутся из караула и тебя увидят, – сказал хмурый здоровяк. – Помнишь Хэша и Тэга?

Я вздрогнул, но взял себя в руки.

– Кого? – спросил я.

– Не знаешь таких? А кто тебе вот это сотворил, помнишь? – Он показал на мой подбитый глаз.

– Помню, – опустив глаза, ответил я. – Только я не знаю, как их зовут.

– Ничего, познакомитесь.

«Навряд ли, – подумал я. – Если Анфиса не вернется и не отвяжет их, они могут через пару суток и кони двинуть». Но следом за этой довольно абстрактной мыслью я вдруг живо представил, как Хэш и толстяк Тэг, которого мама в детстве звала, как и меня, Ваней, начинают мучиться от жажды, бредить, извиваться и умирать медленной смертью от истощения, нелеченых ран и застоя крови в туго связанных телах. Даже думать об этом было ужасно. Я содрогнулся.

– Что, невтерпеж, Иван? – по‑своему понял мое движение обожженный. – Пришли уже.

И действительно, пахнуло давно забытым запахом общественной уборной. Между мрачной избой и стоявшим чуть дальше небольшим двухэтажным домиком из красного кирпича тянулась линия из шести или семи дощатых кабинок с окошками в виде сердечек. Я вошел в одну из них.

Это был обычный садово‑деревенский туалет. Отхожее место. Дырка была вырезана не в полу, а на подиуме высотой с унитаз. Рядом на гвозде висело розовое пластиковое сиденье от унитаза, с крышкой. Я решил не пользоваться сиденьем, а в гигиенических целях влез на подиум и уселся орлом. Окошко в виде сердечка оказалось на уровне глаз. Слегка наклонив голову влево, я мог наблюдать за людьми, занятыми странным делом в восточной части городка.

Я никогда не жаловался на зрение. В детские годы даже приобрел среди пацанов во дворе славу человека, видящего в темноте. Может быть, я и вправду видел ночью несколько лучше других, но так как в драках не участвовал, а уважения, что ни говори, хотелось, утверждал, что вижу абсолютно всё. «Я же Кошкин! А кошки ночные животные».

А в прошлом году заметил, что начала развиваться дальнозоркость. Рановато, конечно, но что поделаешь.

В общем, я довольно хорошо видел, как копошились люди у телеги, и воспользовался туалетной паузой, чтобы понаблюдать за ними. Это было в высшей степени занимательно и в высшей степени глупо. То есть глупо делать ТО, что они делали, и занимательно – наблюдать за тем, КАК они это делают.

Телега была с откидными бортами, как грузовик. Открытые борта висели по сторонам, и было видно, что в телеге пусто. Несколько мужчин с голым торсом, обливаясь потом, пытались вставить лом под кусок пустоты посередине телеги. Наконец, похоже, им это удалось. Двое слезли, а еще двое надавили на лом, намереваясь, очевидно, с помощью рычага кантовать пустоту. Один из кантующих крикнул что‑то вроде «Отойди!» и повис на поднятом в воздух конце лома. Покачался на нем, рискуя пропороть себе живот, но пустота не поддавалась. Тогда один из тех, кто слез, взобрался снова на телегу с пилой в руке. Размахивая руками и пилой, он, видимо, убедил в чем‑то остальных, и они все вместе стали вытаскивать лом, придавленный пустотой. Безрезультатно. Тогда тот, что был с пилой, согнал всех других вниз, обошел пустоту с обратной стороны, чтобы не попасть, в случае чего, под лом, и попробовал пилить. Как он собирался пилить сплошное дощатое дно, было совершенно непонятно, но он, насколько я мог разглядеть, явно пытался это делать, как вдруг… Как вдруг раздался треск, мужик с пилой опрокинулся на спину, а днище телеги провалилось посередине и ударилось в землю с такой силой, что на расстоянии почти в сто метров у меня под ногами дрогнул импровизированный унитаз, и я инстиктивно ухватился рукой за деревянную стенку, покрытую паутиной.

Ничего подобного никогда мне видеть не приходилось. Никаких объяснений в голову не приходило.

Однако мысли, оттолкнувшись от идиотизма увиденного, снова прыгнули к Хэшу и Тэгу. Сколько они смогут протянуть без помощи извне?

– Чё такой мрачный? – спросил обожженный, когда я вышел. – Санузел не понравился? Рано горевать. Сейчас покормим, а потом допросик начнем. Радуйся пока.

«Чего они тянут? – подумал я и снова обратил внимание, как с интересом оглядывается обожженный на зловещего вида избу. – Неужели там Анфиса! Что они с ней делают?»

14

Обожженный отвел меня в столовую, которая располагалась в одной из изб. Это была просторная комната, рассчитанная человек на тридцать. Внутри никого не было. Вероятно, все уже пообедали. Кем были эти «все», оставалось загадкой.

Меня посадили на скамейку за один из двух длинных дощатых столов.

– Обед на одного! – крикнул обожженный. – Полпорции!

«Полпорции. Морят голодом или недостаток продуктов? Или еще один способ унизить?» – думал я.

Через минуту в проеме двери, расположенной в задней части столовой, появилась молодая женщина с подносом. В очередной раз глаза мои раскрылись от удивления – на женщине был русский национальный костюм, правда, без кокошника. Ну или, там, – без венка. Короче, не знаю, что должно идти в комплекте с такой вот разукрашенной юбкой, блузкой, передником и еще какими‑то деталями, названия которых я то ли никогда не знал, то ли забыл. В общем, голова женщины была повязана простым белым платком.

Еда состояла из щей с мясом, гречневой каши с куском жареного сома, хлеба, горчицы и стакана томатного сока, как я обнаружил, уже подсоленного. Вилки не дали. За несколько минут я съел все ложкой и руками и запил соком, вкуснее которого я не пил даже с отцом в детстве, в сосисочной на улице Кирова.

Когда я уже поднимался со скамьи, из кухни донесся звук падающих мисок, и я увидел в проеме двери светловолосого парня, собирающего с пола разлетевшуюся посуду. Парень взглянул на меня и тут же отвернулся. Это был пропавший Смирнов‑Инстаграм!

Не знаю, заметил ли Смирнова обожженный, но из столовой он меня буквально вытолкнул. Не спускаясь на этот раз с галереи, мы быстро дошли до моей камеры, то есть избы, но у дверей я спросил, можно ли вылить мочу из таза.

– Я бы тебе эту мочу на голову вылил, – сказал обожженный. – Но полковник не любит вони.

Я вытащил таз из пустой крошечной комнатки и, выйдя на галерею, оглянулся, нет ли рядом еще каких‑нибудь русских красавиц. Плен пленом, а все ж таки мне было бы стыдно перед женщинами. Убедившись, что никого нет, я двинулся в сторону ближайших гигантских кустов.

– Стой! – крикнул обожженный.

Я остановился и посмотрел на него. Лицо его стало суровым и пепельно‑серым, как будто он увидел человека, которому пришло в голову поиграть с пультом запуска ядерных ракет.