Страница 83 из 116
– Кошкин, остынь. На таком расстоянии он не смог бы разглядеть тебя. Ты же за ветками прятался, правильно?
– Правильно. Ну и что?
– Бинокля у него не было?
– Не было. Ну и что? Он видел меня. Я понял по его глазам. Бежим, говорю. Там обсудим.
– Где там?
– В лесу, Анфиса, в лесу!
Я отбежал шагов на тридцать, но Анфиса не тронулась с места. Даже более того, она села и прислонилась спиной к стволу дуба. Когда я оглянулся, она помахала мне рукой. Мол, пока, Кошкин! До свидания, спаситель девчонок! И я остановился. Это было ошибкой. Далеко не всегда страх бывает плохим подсказчиком.
10
Я подошел к Анфисе, но не сел, а остался стоять.
– Говоришь, тебя вычислил седой человек в пиджаке? Как он выглядел? Заметил шрам над левой бровью?
– Нет, не заметил. Хотя, может, шрам и был.
Я уже не так сучил ногами от страха, но все еще подмывало бежать от этого места подальше.
– Высокий? – спросила Анфиса.
– Как я мог это понять, если видел только верхнюю половину, пиджак и голову?
– Но здоровый?
– Здоровый, широкоплечий.
– Пиджак, говоришь? Хороший? Ты ведь рюкзачник, должен разбираться.
– Хороший пиджак, Анфиса, антикварный, в Секторе сейчас таких не шьют. Пойдем отсюда, я очень тебя прошу.
– Какого цвета пиджак?
– Темно‑синий. Анфиса…
– Ладно, пойдем, – сказала она, вставая. – Это был Бур. Полковник. При нем никому другому не разрешается надевать антикварные пиджаки.
– Что будем делать? – спросил я.
– Надо подумать, – ответила Анфиса с озабоченным и мрачным видом.
Но подумать мы не успели. В кустах подлеска, с той стороны, где предположительно располагались ворота в объект, раздался треск, словно по лесу катился тяжелый шар, и спустя несколько секунд из‑за деревьев выскочил громадный лохматый пес в серебристом ошейнике. Он не лаял, набегал на нас молча, но грозно, с нарастающим рычанием. Язык болтался сбоку, в открытой пасти видны были невероятных размеров клыки. Еще мгновение – и пес должен был совершить прыжок. И тут я сделал нечто из ряда вон выходящее. Ничем не объяснимый шаг. Я прыгнул раньше овчарки.
Прежде чем я понял, что делаю, я уже стоял перед Анфисой, заслоняя ее от собаки своим телом и занося над головой мой двенадцатикратный бинокль, как последний аргумент. Не помню, рычал ли я. Но волосы точно стояли дыбом. А мои губы растягивал оскал хищника, готового биться не на жизнь, а на смерть.
Овчарка уже оттолкнулась и оторвала от земли передние лапы, а я уже, как в замедленном кино, стал опускать ей на голову тяжелый оптический прибор, когда откуда‑то сзади появилась рука с баллончиком, далеко вперед вылетело продолговатое облако яда, – и громадный пес споткнулся в прыжке, упал у моих ног, взвизгнул и стал, извиваясь, тереться мордой об усыпанную хвоей землю.
Немного газа досталось и мне. В голове вспыхнуло, горло сжало спазмом, ноги подкосились. Анфиса схватила меня сзади за руку и рванула за собой не по‑детски, чуть не вывихнув ушибленное плечо.
– Дыши! – крикнула она, оттаскивая меня в сторону. – Стой на ногах! Не падай. За мной!
Слезы застилали мои глаза. Спотыкаясь, я сделал несколько шагов, как вдруг раздался тяжелый сокрушительный топот лошадиных копыт, отдававшийся болезненными вспышками внутри моей головы. В следующую секунду я услышал крик Анфисы, затем на меня упала капроновая сеть, меня прокатили по земле, рывком подняли и перебросили через седло, как призового барана.
11
К тому времени как лошадь, на которой меня везли, вошла в ворота инкубатора (теперь я уже не думал о нем как об абстрактном «объекте»), я немного отдышался. Слезы на глазах еще не высохли, утереть их тоже не было возможности, однако вспышки в голове прекратились, и кое‑что мне удалось разглядеть.
Я висел вниз головой. Обзор частично закрывался черным брюхом жеребца, а слева вверху – еще более черным конским членом. «Значит, жеребец вороной», – подумал я. То с одной, то с другой стороны в поле зрения вдвигались лошадиные ноги. Вот в таком обрамлении передо мной в перевернутом виде покачивался, так сказать, интерьер инкубатора. Сразу после ворот мимо проплыло какое‑то вытянутое вдоль ограды длинное бревенчатое строение, рядом с которым стояла телега, накрытая брезентом. Потом мы прошли совсем рядом с колодцем. Судя по расстоянию до изгороди, он располагался недалеко от центра двора.
Со стороны моего затылка слышны были негромкие насмешливые голоса нескольких мужчин и глухой топот копыт по утоптанной земле. Сколько было лошадей, кроме того жеребца, с которого свешивался я, определить было сложно. Может быть, одна, а может быть, и три. Однако меня не столько заботило количество лошадей, сколько то, болтается ли поперек одной из них Анфиса, или ей все же удалось убежать. Оглянуться было невозможно. Я попробовал напрячь шею и задрать голову вверх, чтобы посмотреть себе за спину, но ничего не вышло. Даже когда я проделал это упражнение в сочетании с максимальным подкатыванием глаз под лоб, удалось разглядеть только ноги того, кто вел моего жеребца. На нем были камуфляжные штаны, заправленные в раздолбанные коричневые туристические ботинки, на протектор одного из которых налипло конское дерьмо с впечатанными в него рыжими хвоинками.
Совершенно неожиданно справа по ходу лошади, прямо перед глазами (а не со стороны затылка) по направлению от жеребячьего члена к его поблескивающим передним ногам пробежал босой ребенок лет семи, в холщовых штанах и рубахе навыпуск.
– Шустрый микрочип! – сказал один из мужских голосов, и остальные засмеялись.
Последнее, что я увидел, прежде чем меня сняли с лошади, был большой каменный дом с палисадником, обнесенный красивым чугунным забором. Мне даже показалось, что рядом с домом блеснула голубая поверхность бассейна. Потом быстро мелькнули, переворачиваясь перед глазами, дощатый настил, потный бок жеребца, кусок голубого неба, камуфляжка; за меня схватились две пары рук, раздалось кряхтенье и голос: «Тяжелый, долбофак!» – и через несколько секунд я оказался на дощатом полу какого‑то полутемного и довольно прохладного помещения.
12
Двое здоровых мужиков в камуфляжке вытащили меня из сетки и, ни слова не говоря, вышли, заперев за собой тяжелую деревянную дверь с двумя поперечными металлическими полосами – вверху и внизу. Металл отблескивал новизной, нигде на полосках не видно было ни пятнышка ржавчины. Такими же новыми были деревянные стены комнаты. Пахло то ли сосной, то ли елью, в общем, смолой.
В комнате была большая двуспальная кровать с чистым голым матрасом. У стены стояли квадратный деревянный стол с толстыми ножками и толстой столешницей, два стула и неподалеку – вместительный зеленый таз, над которым висел алюминиевый рукомойник. Над столом, слева от рукомойника, к стене крепились две длинные деревянные полки, на которых не было ничего. Напротив входной двери в стене светилось крошечное окошко, но располагалось оно, как в тюрьме, под потолком и было заделано прочной железной решеткой.
В дальнем углу я заметил дверь высотой ниже среднего человеческого роста, обитую по периметру поролоном. Я подошел к этой двери и открыл ее. За ней оказалось крошечное и абсолютно пустое помещение без окон и без полок, но с двумя одежными крючками на стене. Кладовка? Шкаф? Душевая? Предназначение комнатки было непонятно.
Я вернулся в большую комнату и попробовал выглянуть на улицу, но нигде не было щелей и отверстий. Тогда я приложил ухо к смолистой двери и услышал возобновившийся стук топора, детский смех и фырканье лошадей.
«Куда я попал? – думал я. – И что ОНИ собираются со мной сделать?» Помещение было и похоже, и не похоже на тюремную камеру. И зачем в нем просторная двуспальная кровать?