А.Н.О.М.А.Л.И.Я. Дилогия

– Ну да, знаю, – ответил я. – Только при чем тут Анжела?

– Ты что, совсем тупой? При том, что ее искать надо где‑то рядом с Орехово‑Зуево. Ты что, не слышал, что тебе Тэг сказал? Русским языком. Что Бур вроде как тут первый раз Анжелу встретил. А где именно? Вот у Левы все на карте и отмечено. Лева в нашем отделе занимался проблемами сознания и теорией тихих детей.

– Что за теория такая?

– Не знаю, но говорили, что у самого Теоретика тоже был тихий ребенок и жил с ним в Секторе, а потом куда‑то исчез. Правда или нет, ручаться не могу, свечку не держала. Короче, я тут три дня по лесам рыскала, Анжелу искала или следы какие‑нибудь. Ну и увидела, как из озера ил достают, грузят на подводу и куда‑то увозят. Явно дерганые. Только одеты странно, по‑кретински… А пока работают, в лесу Тэг с Хэшем ходят, на стреме типа. У озера еще двое, а потом они меняются: те в лес идут, а Тэг с Хэшем на берег. Долго я в кустах провалялась, наблюдала. Что везут и куда? Переночевала в избушке и на следующий день пришла снова, подкралась, лежу. Опять приехали и на дно нырять начали. И вдруг еще одна подвода приезжает. Даже не подвода, а типа кареты. И вдруг из нее выходит Бур. Я чуть не спалилась, еле удержалась, чтобы не закричать. Но потом подползла поближе послушать, о чем говорят. Почти ничего не разобрала, но поняла, что они тут надолго.

– И решила вернуться и оружие поискать, – сказал я.

– А ты откуда знаешь? – насторожилась Анфиса.

– Анфиса, я рюкзачник, – с гордостью сказал я. Не удержался. – Если ты еще не поняла, что это значит, скажу, что о человеке, который ищет в Тихой что‑нибудь необычное, я узнаю, как правило, первым.

– Ух ты, какой важный! – ответила она. – Дай‑ка бинокль.

Я полез за биноклем, достал его и протянул Анфисе. Но когда она взялась за него, не выпустил его из руки. Анфиса потянула. Я не отпускал.

– Так что, нашла оружие? – спросил я ее.

Вместо ответа она молча потянула бинокль. Я снова не отпустил, хотя тянула она крепко, а для меня держать прибор разбитой вчера рукой было довольно болезненно.

– Так что, нашла? – повторил я вопрос.

– Дай сюда! – злым шепотом прошипела она и вырвала бинокль из моей руки.

7

Тот, кто был свидетелем Переворота, казалось бы, по определению не должен ничему удивляться. Однако возможности человека в этом смысле поистине безграничны. Не верьте никому, кто утверждает, что его ничем не удивишь. Такой человек или врет, или не знает природы человеческой. В этом я убедился, когда мы наконец добрались до места.

Увидев то, что Хэш и Тэг называли инкубатором, я был поражен настолько, что на несколько минут почти забыл, зачем мы сюда пришли и какие ужасы скорее всего нас ожидают. А ведь это был только самый поверхностный взгляд со стороны! Мы еще и догадываться не могли, что скрывается внутри.

Подойдя к объекту (как я пока что предпочел называть про себя инкубатор) метров на двести, мы оказались на краю большой поляны, за которой небольшое пространство было занято одиночно стоявшими дубами и какими‑то редкими кустиками. А дальше, собственно, и начинался объект. Или инкубатор, как кому угодно. Он занимал площадь в гектар, может быть, в два, не больше, и справа от него сквозь густые елки блестела вода какого‑то пруда или озера. И в этом на первый взгляд не было ничего необычного.

Если не принимать во внимание, что объект был обнесен забором, вдоль которого с внутренней стороны темной стеной возвышалась живая изгородь из тиса и каких‑то колючих растений вроде боярышника. Высота изгороди была не намного меньше панельной девятиэтажки старой постройки. Вы когда‑нибудь видели молодые свежие кусты темно‑зеленого тиса тридцати метров высотой? Если нет, то поймете мое удивление.

Деревья после Потепления принимались мгновенно и росли с невероятной скоростью. Но во‑первых, как бы быстро они ни росли, они никогда не превышали своих естественных размеров. А во‑вторых, после того как я мысленно прикинул время, которое потребовалось бы, например, елкам, чтобы дорасти до таких размеров даже с учетом послепереворотной скорости, у меня получался срок никак не менее семи лет. А это значит, что они начали расти еще ДО Переворота! Или росли намного быстрее всего, что мне приходилось до сих пор видеть.

Но это еще не все. Заняв позицию на пригорочке, в густом малиннике, я вытащил свой бинокль и взглянул на ограждение объекта с двенадцатикратным увеличением. Забор был деревянный, сшитый из свежих некрашеных досок, по которым кое‑где стекали струйки смолы. Ветки тиса и боярышника местами проросли в щели между досками, срослись с забором и вымахали метров на восемь – десять ввысь.

Это выглядело до того невероятным, что у меня закружилась голова. С одной стороны, по доскам забора видно было, что они не только не простояли здесь ни одной зимы, но даже не выдержали ни одного сколько‑нибудь долгого периода дождей. (А я помнил, что вторая половина апреля в этом году и почти весь июнь были необычно дождливыми.) С другой стороны, то, как срослись с досками кусты живой изгороди (если, конечно, можно назвать кустом растение тридцати метров высотой), совершенно отчетливо говорило о том, что живая изгородь была высажена ПОСЛЕ установки забора. То есть приблизительно в июле. Два месяца назад.

Может, в этом и был смысл инкубатора? Здесь разводили гигантские кусты? Но для чего? Неужели для военных целей? Я знал, что основа идеологии Сектора заключалась в слепой вере в то, что рано или поздно рай, созданный Переворотом, будет разрушен. Теперь создавалось впечатление, что Полковник решил разрушить его при помощи боевых кустов.

– Посмотри! – сказал я, передавая бинокль Анфисе. – Что скажешь?

Спустя минуту или две она отняла окуляры от глаз, потерла рукой лоб и несколько растерянно сказала:

– Хрень какая‑то…

– Вот‑вот, – проговорил я с тайной надеждой, что, столкнувшись с явлением, которое не умещается в ее сознании, Анфиса откажется от своей безумной затеи.

Однако моя надежда прожила секунд десять, никак не больше.

– А самое хреновое, – сказала Анфиса, выдержав паузу, – что эти долбофаки своими кустами весь обзор загородили. А нам нужно выяснить, что там внутри.

8

Мы решили влезть на какое‑нибудь достаточно большое дерево, растущее неподалеку на пригорочке, и оттуда провести рекогносцировку. «Что такое рекогносцировка?» – спросила Анфиса с вызовом. Пришлось объяснить.

Наметили один из самых высоких дубов почти на самом краю поляны. Укрываясь за малинником, подобрались к нему – и тут же столкнулись с проблемой. Назовем ее проблемой залезания на дуб.

Дерево было, что называется, в три обхвата, а нижняя ветка, за которую теоретически можно было уцепиться, находилась на уровне приблизительно в три человеческих роста. Нечего было и думать, чтобы взобраться по толстенному стволу, как по шесту. Я мог, конечно, подсадить Анфису, но очевидно было, что это совершенно бесполезно, так как и с этого уровня она все равно бы не смогла ни за что уцепиться. К тому же я плохо представлял себе, какими навыками лазания вообще обладает Анфиса и сможет ли она вскарабкаться на вершину, даже если каким‑нибудь чудом доберется до нижней ветки. Например, если бы я смог подбросить ее словно мяч или, скорее, специальный борцовский манекен. Но манекен весил, насколько я помнил, килограммов двадцать – двадцать пять, а в Анфисе было не меньше шестидесяти.

– Гораздо меньше! – возмутилась Анфиса.

– Это насколько же? – уточнил я.

– Во всяком случае, никак не больше пятидесяти семи.

– Да, это существенная разница, – вздохнул я.

– Ну, не всем же быть такими малофигурными, как твоя Надя, – огрызнулась девчонка.

Мы постояли еще с минуту, тупо уставившись на вертикальный широченный ствол.