Страница 101 из 116
Ученый тем временем подбежал к цилиндру из нержавейки и обеспокоенно заглянул в него.
– Свежачок? – страдальчески усмехнулся Мураховский.
Затем неприятный человек с плохими зубами подбежал к полковнику и стал что‑то негромко говорить ему на ухо. Ему практически не приходилось наклоняться. Полковник был такого роста, что, даже сидя в кресле, был не намного ниже ученого, стоявшего рядом.
Посовещавшись, они, по‑видимому, решили оставить Гришу в покое и начали с Миши. На длинном низком столике разложили спички, иголки и карандаши. Стол одним концом придвинули к сияющему цилиндру.
– Ну что, Мишенька? – с неестественной ласковостью сказал ученый. – Попробуешь?
– А дядя Ваня не против? – вдруг спросил Миша.
Все посмотрели на меня. Даже Гриша с Петей.
– Конечно, не против, – сказал я. – Мне даже интересно. Я никогда ничего подобного не видел.
Я старался говорить мягко, но в то же время опасался, что мои слова прозвучат так же неискренно, как то, что говорил ученый. От этого мой голос невольно стал грустным. И все это заметили. Мне даже показалось, что в Мишиных глазах блеснуло сочувствие. Он вздохнул.
– Хорошо. – Миша подошел к столу.
Несколько секунд он барабанил пальцами по краешку стола, и затем две спички, вначале метнувшись, как от сильного ветра, поднялись в воздух сантиметров на пятнадцать, повисели, покачиваясь, и снова упали на стол.
– Мишенька, а теперь ближе, – елейным голоском пропел ученый.
Миша шагнул ближе к цилиндру. На это раз ему удалось поднять не только спички, но и иголки.
«Ил действует!» – подумал я. В том, что в цилиндре находится ил, который используют в качестве стимулятора, я уже почти не сомневался.
Невольно заинтересовавшись, я тоже шагнул ближе.
– А можно мне бумагу? – спросил Миша у полковника.
– Конечно, – просипел полковник, и ученый метнулся к полкам, взял детский альбом для рисования и вырвал из него листок.
– Куда? – спросил он.
– Вот сюда положите, – сказал Миша, показывая на край стола, касающийся цилиндра.
Ученый ребром ладони подвинул спички, иголки и карандаши и положил на их место альбомный листок.
– Дядя Ваня, смотри! – сказал Миша голосом циркового артиста. – Только для тебя!
В следующее мгновение со стола в воздух поднялся карандаш, покачался, затем повернулся заточенным концом вниз, опустился, коснулся листка и крупным детским почерком нацарапал на нем: «Не грусти».
После этого Миша, не спрашивая ни у кого разрешения, пошел и сел рядом с Гришей и Петей. Бур сузил зрачки. Мураховский потер лоб. Ученый зачем‑то снова заглянул в цилиндр и даже как будто хотел сунуть туда руку, но потом отдернул, как могла бы поступить рассеянная хозяйка, внезапно решившая вытащить что‑то голой рукой из кипящего супа и вовремя спохватившаяся.
Первым опомнился Бур.
– Жанна, давай‑ка телефоны! – сказал он.
Жанна вопросительно посмотрела на Мураховского, который, не мешкая, присел у каких‑то ящиков, открыл один из них длинным ключом с невероятным количеством насечек и достал оттуда два маленьких мобильных телефона NOKIA, черный и красный. Телефоны были мертвые, мертвее камня. Как в принципе и все, что перестало действовать после Переворота: телевизоры, двигатели внутреннего сгорания и туристические агентства.
Красный телефончик вручили мне, а черный – Пете. Петя задумчиво нажимал на кнопки, однако ничего не происходило. Жанна встала со своего места и, поправив волосы рукой, отвела Петю в сторону, к полкам с игрушками. Там они долго о чем‑то говорили. Потом Жанна погладила Петю по голове, и они вернулись.
Петя сел на стул, наклонился, поставив локти на колени, и нажал кнопку указательным пальцем. В ту же секунду телефон в моей руке засветился, завибрировал, и крошечные динамики заиграли «Ориентация – Север, я хочу, чтоб ты верил, я хочу, чтоб ты плака‑а‑ал…». Как ни готовил я себя к такому исходу событий, все же не смог не вздрогнуть.
Ученый крысоподобно изогнулся и стал нервными дергаными жестами показывать мне, чтобы я «снял трубку». Ну что ж! Первый раз за шесть лет я нажал кнопку с изображением крошечной зеленой трубочки. Теперь уже двумя руками ученый с гнилыми зубами показывал, что надо поднести к уху. Я поднес.
– Разговаривайте! – страшным шепотом сказал ученый, вытягивая некрасивые губы.
– Алло! – сказал я и услышал в трубке легкое эхо своего голоса.
– Алло! – ответила трубка голосом Пети.
Петя сидел недалеко от меня, поэтому я слышал его и без трубки, но в трубке голос был громче и по‑механически отчетливее.
– Приём! – сказал я, не зная, что делать дальше. – Приём! Как слышите?
– Да нормально он тебя слышит! – прогундосил на ухо подкравшийся сзади Мураховский. – Сделай отбой и набери его.
Я сделал, как мне было сказано. И снова все прекрасно работало. Петя отвечал, я спрашивал, и мы слышали друг друга.
Я очень волновался. У меня вспотели ладони. Ведь я держал в руках аппаратик, который мог бы стать моим спасением. Вот кто может и должен спасти нас. Петя! Миша хороший мальчик, прекрасный мальчик, но поднимание спичек в воздух силой взгляда не перебросит нас через тридцатиметровую изгородь. А Петя…
Тем временем Бур махнул рукой, и Жанна с Петей и Мураховским открыли дверь и вышли на улицу.
– Отойдите подальше, к воротам! – крикнул им вслед ученый.
Телефон у меня в руках снова умер. Я нажал на одну кнопочку, потом на другую, – безрезультатно. Это был неживой и бесполезный прибор. Повинуясь какому‑то безотчетному импульсу, я шагнул вперед и положил красный NOKIA на длинный журнальный столик, на то место рядом с сияющим цилиндром, где несколько минут назад лежал листок с надписью «Не грусти!». Как только приборчик коснулся стола, экран засветился, появились знаки антенки и заряженной батареи. Ученый в этот момент стоял у дверей, довольно далеко от меня. Бур сидел в кресле и с непонятным выражением смотрел на Гришу. Никто из них ожившего приборчика не заметил. Я приподнял телефон. Экран погас. Я опустил. Экран засветился. Что бы это значило? Может ли это быть простым совпадением? Петя то включает, то выключает мой телефон и делает это как раз в то мгновение, когда я его то кладу рядом с цилиндром, то поднимаю? Или дело в иле? Пролонгированное антивоздействие?
Пока я размышлял над этим явлением, Миша с Гришей бросали на меня веселые взгляды.
И вдруг – на меня накатило.
Внутри меня словно взорвался какой‑то светящийся газ. Все вокруг запульсировало в такт моему сердцу. Мир показался невыразимо прекрасным. В одно мгновение я понял и ученого с его отвислой губой, страхом и жаждой признания, и Бура, глядящего на сына с жестокостью, болью и кровной привязанностью, и прекрасные улыбки тихих детей. Все мои рваные мысли показались мелкими, не важными и смешными. Я больше ничего не боялся. Я понял, что живу в лучшем мгновении в лучшем из миров.
Мне было невероятно, невыносимо хорошо.
Я понял, что Я УЖЕ ДОМА.
И тогда я громко захохотал.
Все повернулись ко мне.
Но в следующую секунду все закончилось. Я будто опустился с небес на землю и снова стал маленьким, издерганным тысячами мыслей и страхов Иваном Кошкиным. Но в то же время мне почему‑то казалось, что больше я никогда не буду таким, каким был до этого волшебного мгновения, что не смогу его забыть и буду везде и всегда искать его цвет, вкус и аромат.
– Извините! – сказал я Буру и ученому, обводя руками вокруг себя. – Всё это слишком сильно действует. Никогда не думал…