СССР

Живое творчество масс, пробормотал я, разыскивая глазами девочек в белых майках, – не хотелось верить, что они и превратились в героических строителей. Девочки обнаружились почти за кулисами – строго подтанцовывали по стойке «вольно», явно готовясь вступить в номер на финальной стадии. Я облегченно выдохнул и стал потихоньку продавливаться к малому шатру, где, по расчетам, находился Рычев. Концерт получился удачным и успешным, в безобразие и пошлятину, похоже, срываться не собирался и потому мог обойтись без моего бессильного внимания.

Сперва-то была мысль сделать все по-взрослому: накупить пафосной выпивки, посуды, вытащить из Москвы шеф-повара, из Тюмени или Красноярска – персонал целого ресторана, от халдеев до посудомойщиц, и главное – привезти пучок звезд помельче и какую-нибудь мега. Особенно кипятился Федин, который, как я подозреваю, мечтал пригласить на танец любимую певицу, а список у него был коротким – Пугачева да Ротару почему-то, здоровый такой консерватор Виталь Кириллыч наш. Я по этому поводу сразу высказался аккуратно, но решительно. Федин поинтересовался, а кого люблю я. Я объяснил, что мои симпатии лучше народу не демонстрировать, потому что мы нацелены на созидание, а не всемерное распространение шариата и анархического синдикализма. Федин поинтересовался, кого любит Рычев. Я вспомнил, что Армстронга, Синатру и вроде бы Петра Лещенко. Федин предложил пригласить кого-нибудь из них, а лучше всех скопом – человеку же приятно будет. Я предположил, что, во-первых, приятного здесь мало, во-вторых, еще на Гаити туда-сюда такие эксперименты проходят, а в центре России шансов на успех, к счастью, нет совсем.

Тут обсуждение пошло вразнос: исполком принялся наперебой предлагать любые знакомые имена, без разбору, лишь бы погромче были, от Доминго и 50 Cent до Хворостовского с «Теплой трассой». Я слушал, подперев щеку рукой. Давить совершенно не хотелось – все же как лучше искали, – а других способов уйти в конструктив я не видел.

Спас все Баранов. Он воскликнул:

– Стоп, товарищи! Мы чего обсуждаем-то? Мы же говорим, с кем праздновать реальное начало великой стойки. А чего мы строим? Союз мы строим. И что, нам в связи с этим будут Орбакайте с Шакирами петь? И чем тогда наш проект отличается от какого-нибудь юбилея Дерипаски?

– А что ты предлагаешь? – спросил Федин. – Самим петь? Под гитару?

– Концерт ансамбля ложкарей Двенадцатого СМУ, – предположил Каменщиков, директор по обеспечению.

– А хоть бы и так, – сказал Баранов. – На самом деле зря иронизируете, Андрей Анатольевич. Живое творчество масс – великая сила. А честно говоря, это единственный способ нормальный праздник сделать.

– В смысле? – заинтересовался Каменщиков.

– В смысле, что, если народу двадцать ящиков водки с хавчиком выставим и бабусек в блестящем подгоним, чтоб пели, народ быренько нафигачится и домой расползется. И останется похмелье и нехорошее чувство.

– Какое?

– Да стандартное: начальство оборзело, вместо того чтобы зарплату нам поднять, себе блядешек заграничных выписывает.

– При чем тут... – удивился Каменщиков, замолчал и через секунду сказал: – А вообще да, так и будет.

– Вот. А если сами будут номера готовить, то будет честное и полное чувство, что это их, наш – общий, короче, – праздник. И шансов, что пьянкой все не кончится, тогда куда больше.

Исполком по примеру Каменщикова взбурлил, но тут же успокоился и согласился с Барановым. Только Сергей Кузнецов, каменщиковский зам, присутствовавший на правах обеспечителя официальных мероприятий, сказал: «То ли в избу и запеть, просто так, с морозу» (я не понял, к чему это, но уточнять не стал).

Ну зря он это сказал – выбрали Кузнецова руководителем оргкомитета, хоть он и орал, что нет слуха и что пошутил вообще. Не убедил, конечно, никого – ни этим, ни злобным обещанием каждого присутствующего занять в номерах, связанных с перетягиванием каната и танцами вприсядку. И как минимум в отношении Федина, оказывается, обещание выполнил. Не зря оргкомитет заседал последние дни по три часа подряд, сдергивая с самых ответственных участков самых нужных людей. Руководители подразделений мне полтемечка по этому поводу выгрызли. Я плакал, но терпел, – потому что давши слово.

Не напрасны были наши старания.

Надо было найти Кузнецова и облобызать его, что ли, несмотря на небритость и костистость. Но он наверняка переживал за кулисами – знаю я организаторов, сам такой.

Так что можно было, не отвлекаясь на педагогику, отыскать Рычева и вместе с ним посмеяться по поводу того, как классно мы его разыграли, – или еще по какому-нибудь поводу.

Я втиснулся в шатер, в котором оказалось примерно столько же народу, сколько выплясывало перед сценой. С точки зрения традиционной физики это было невозможно, если не рассматривать, конечно, фантастические или кулинарно-полуфабрикатные варианты. Но мы рождены, чтобы сделать физику химией, – это подтвердит любой пассажир переполненного троллейбуса, куда пришлось подсадить счастливцев из второго, сошедшего с линии.

Я выдохнул пару японских слов, потом пару татарских, но все-таки прорвался через внешний слой веселого фарша. Здесь начались столы, между которыми обнаружилось немножко невытесненного воздуха. Я жадно вдохнул, и тут ко мне мягко прижались, тепло зажали глаза и страшным голосом спросили:

– Кто?

– Маргарита Владимировна? – предположил я несмело.

Шалунья хихикнула и еще более страшно отрезала:

– Неправильно. Вторая попытка.

– А, Дашутка, любовь моя. А я сразу...

– Вот ты гад! – рявкнула Элька, отлепилась от моих бровей и попыталась пробить правую почку – я еле успел локоть подставить.

– Ну извини, – сказал я, быстро повернувшись лицом к оппоненту и сгруппировавшись. – Вас много, а я одна. Всех не упомнишь.

– Камалов, ты мне прямо скажи. Если тебе эта Дашутка действительно нравится...

– Маргарита Владимировна смачнее, – признался я.

Элька прищурилась, обдумывая ответ, и без паузы ткнулась лбом мне в грудину. Я решил, что это такая футбольная атака, но девушка, оказывается, пыталась сдержать хохот. И меня заодно – ушла в захват лацканов и не дала повернуться. И слава богу. За спиной сладко сказали:

– Здравствуйте, Галиакбар Амирович.

– Здравствуйте, Маргарита Владимировна, – церемонно ответил я, закусив губу, даже обозначил боковой поклон – надеюсь, достаточно изысканный. И тихонько пнул Эльку коленом, чтобы уплыла подальше от замглавбухши, пока и я в истерике не забился.

Элька резво попятилась и немедленно воткнулась в черную спину, шевелившуюся над закусками.

Спина, к счастью, устояла, а я воскликнул:

– О, Мак Саныч! А я вас везде ищу.

– Я заметил, – сказал Рычев, аккуратно поворачиваясь к нам и незаметно потирая поясницу.

– О, простите, пожалуйста! – защебетала Элька.

Я опять легонько пнул ее и сказал:

– Вот, знакомьтесь, пожалуйста. Это Эльмира, моя жена. Это Максим Александрович, мой начальник.

Чтобы описать дальнейшее, нужен талант светского хроникера. Я таким не обладал, поэтому мог только мило улыбаться, смущаться и бормотать: «Ах, оставьте». От Эльки-то я ничего другого и не ожидал, но Рычев меня куртуазностью и запасом комплиментов порядком озадачил. Я начал всерьез задумываться над тем, где и каким именно образом комплектовался этот запас, когда Элька вскричала что-то про напитки, окинула орлиным взором клокочущую перспективу и стремительной иглой канула в толще роб, платьев и футболок.

– Красавица и умница, – с одобрением сказал Рычев, мужественно не проводив ее взглядом.

Я искренне поблагодарил и хотел перевести разговор на то, как ловко мы вас, Мак Саныч, утром-то. Рычев успел первым:

– Алик, а что у нас с железнодорожниками?

– А что у нас с железнодорожниками? Нормально вроде все.

– В смысле нормально?

– В прямом. Готовы к сотрудничеству морально и материально.

– Алик, ты издеваешься, что ли? С РЖД подписание через две недели, а у вас, говорят, еще конь не валялся.