Страница 4 из 8
Затем он нежно добавляет:
— Порез будет болеть всего пару мгновений, затем ты сделаешь выбор, и все закончится.
Мне интересно, помнит ли он, что произошло вчера, или он уже закинул это в другую часть своей памяти, разделяя монстра и отца таким образом. Но я то так не могу, я вижу все сразу: монстра, отца, мужчину, консула и вдовца.
И внезапно мое сердце начинает биться так сильно, мое лицо горит, я едва ли могу это снести.
— Не беспокойся о том, как я перенесу боль, — говорю, — у меня было много практики.
На секунду его глаза как кинжалы отражаются в зеркале, и моя злоба исчезла, взамен пришел страх. Но все, что он делает — это просто-напросто кладет ножницы на край и направляется к ступеням, оставляя меня сметать остриженные волосы, убирая их с плеч и шеи, а еще я должен положить ножницы в шкафчик в ванной.
Затем я возвращаюсь в свою комнату и смотрю на обломки, разбросанные по полу. Аккуратно я собираю их в кучу и скидываю в мусорное ведро возле стола, кусок за куском.
Вздрагивая, я поднимаюсь, мои ноги дрожат.
В этот момент, смотря на пустую жизнь, что я прожил здесь, на разрушенные остатки того немногого, что у меня было, я понимаю — мне нужно выбираться отсюда.
Эта мысль так сильна, что я чувствую силу, наполняющую меня изнутри, как звон колокола и вот она снова у меня в голове: нужно выбираться.
Я подхожу к кровати и засовываю руку под подушку, где скульптура моей матери до сих пор в безопасности, до сих пор так же голуба и блестит в лучах утреннего солнца. Я ставлю ее на стол, рядом возле стопки книг, и выхожу из комнаты, закрывая за собой дверь.
Уже внизу я слишком волнуюсь, чтоб есть, но я все таки заставляю себя съесть тост, чтоб отец не задавал вопросов, я не должен волноваться, сейчас он притворяется, будто меня нет, притворяется, будто я не вздрагиваю каждый раз, когда мне приходится наклонятся чтоб что-то поднять.
Мне нужно выбираться. Это уже как песня, мантра, все, что мне осталось.
Он дочитывает новости, что выпускают Эрудиты, каждое утро, а я доедаю и мы выходим, не проронив ни слова. Мы идем по тротуару, и он улыбается соседям, все, как всегда в идеальном порядке у Маркуса Итона, ну кроме его сына. Но для меня все не так, я не в порядке, я в постоянном беспорядке.
Но сегодня я этому рад.
Мы заходим в автобус, и стоим в проходе, давая остальным сесть, идеальные члены Отречения. Я смотрю, как остальные заходят. Шумные мальчики и девочки из Искренних, и Эрудиты с задумчивыми взглядами. Я смотрю, как Отреченные уступают им места. Все едут в одно место сегодня — в Хуб, черное здание, чьи две колоны уходят высоко в небо.
Когда мы добираемся, на входе отец кладет мне на плечо руку, посылая боль по моему телу.
Я должен выбраться.
Это отчаянная мысль, которую подначивает боль по мере того, как я поднимаюсь по ступеням в зал для церемонии. Мне сложно дышать, но не потому, что мои ноги слабы, а потому что мое слабое сердце обретает силу с каждой секундой. Позади меня Маркус вытирает пот со лба, а другие члены Отречения прикрывают рты, в попытке дышать тише и чтоб не показалось, что они жалуются.
Я смотрю на ступени передо мной, и эта мысль заставляет меня полыхать, эта нужда, этот шанс сбежать.
Мы доходим до нужного этажа и все останавливаются отдышаться, перед тем как войти. Свет в комнате тусклый, окна закрыты, стулья расставлены вокруг круга чаш, в которых стекло, вода, камни, угли и земля. Я становлюсь в шеренгу, между девочкой из Отречения и мальчиком из Дружелюбия. Маркус — напротив меня.
— Ты знаешь, что делать, — говорит он, больше себе, чем мне, — ты знаешь какой правильный выбор, я верю — ты знаешь.
Я просто смотрю на юг от его взгляда.
— Скоро увидимся, — говорит он.
Он направляется в часть, где сидят члены Отречения, и садится в первом ряду, с остальными лидерами совета. Постепенно люди заполняют комнату, те, кому предстоит сделать выбор, стоят квадратом, а те, кто смотрят — сидят внутри него. Двери закрываются, и когда член совета от Бесстрашных подходит к кафедре, все молчат. Его зовут Макс. Когда он берется руками за нее, даже отсюда, я вижу, что костяшки его пальцев покрыты синяками.
Разве Бесстрашных учат драться? Да, они должны это уметь.
— Добро пожаловать на Церемонию Выбора! — говорит Макс, его глубокий голос заполняет аудиторию. Ему не нужен микрофон, его голос достаточно громкий, чтоб проникнуть во все уголки, — сегодня вы сделаете свой выбор, до этого момента вы шли по пути своих родителей, следовали их правилам, сегодня же вы найдете свой путь, создадите свои правила.
Я почти вижу, как мой отец кривится в презрении к такой типичной речи бесстрашного, я так хорошо знаю его привычки, что почти делаю это сам, даже если и не разделяю его взглядов. У меня нет какого-либо мнения о Бесстрашных.
— Когда-то давно наши предки поняли, что каждый из нас, каждый индивидуум был в ответе за зло, что существует в мире. Но они не смогли договориться, что же было этим злом, — говорит Макс, — кто-то говорит — это была нечестность.
Я думаю о том, что врал год за годом, об этом синяке, о том порезе, о лжи, чтоб прикрыть Маркуса.
— Кто-то говорит, что это невежество, кто-то — агрессия.
Я думаю о том, какой мир царит в садах у Дружелюбия, и какую свободу я там найду от всего этого насилия и жестокости.
— Кто-то говорит, что причиной был эгоизм.
«Это ради твоего же блага» — сказал Маркус перед тем, как ударить меня впервые, будто бы то, что он бил меня было жертвой с его стороны, будто бы ему было больно бить меня. Но я почему-то не заметил, чтоб он хромал сегодня утром по кухне.
— И последняя группа людей говорит, что всему виной была трусость.
Несколько криков слышны с части зала бесстрашных, а остальные бесстрашные смеются. Я думаю о страхе, который поглотил меня вчера и я совсем ничего не чувствовал, я даже не мог дышать. Я думаю о тех годах, что смешали меня с грязью под ботинками отца.
— Вот как мы образовали наши фракции: Искренность, Эрудиция, Дружелюбие, Отречение и Бесстрашие, — Макс улыбается. — В них мы находим руководителей, преподавателей, советников, лидеров и защитников. В них мы находим то, куда мы принадлежим, чувство обобщенности, наши жизни, — он прочищает горло. — Достаточно, давайте сделаем это, выходите вперед, берите нож и делайте свой выбор. Первый: Грегори Зелнер.
Мне кажется справедливым, что боль из прежней жизни должна следовать за мной в новую, посредством пореза в руке. Но даже сегодня утром я еще не знал, какую фракцию стоит выбрать тихой гаванью. Грегори Зелнер держит свою кровоточащую руку над кубком с землей, его выбор — Дружелюбие.
Дружелюбие кажется совершенно очевидным выбором для гавани, со своей мирной жизнью, сладко-пахнущими садами, и улыбающимися людьми. В Дружелюбии я получу теплый прием, о котором мечтал всю жизнь, и может быть, со временем, это научит меня равновесию, и уживаться с самим собой.
Но как только мой взгляд падает на людей, сидящих в этой части зала в свей красно-желтой одежде, я вижу уже здоровых людей, что готовы поддержать друг друга, развеселить. Они слишком идеальны, слишком добры для такого как я, для злобы и страха.
Церемония проходит слишком быстро:
— Хелена Роджерс.
Она выбирает Искренность.
Я знаю, что происходит на инициации у Искренних. Однажды я слышал разговоры об этом в школе. Там, мне придется рассказать все свои секреты, оторвать от души. Мне нужно будет содрать с себя шкуру заживо, чтоб присоединиться к Искренним. Нет, я не могу этого сделать.
— Фредерик Лавлейс.
Фредерик Лавлейс, одетый в голубое, режет себе ладонь и подносит руку над кубком Эрудитов, розовая вода в кубке приобретает более насыщенный оттенок. Я довольно быстро учусь, что как раз то, что нужно для Эрудитов, но довольно хорошо знаю себя, чтоб понять, что я слишком не постоянен, слишком эмоционален для них. Это будет душить меня, а я хочу быть свободным, а не помещенным в другую тюрьму.