Бодлер

Выходец из очень старинного семейства нормандских печатников, чьи печатные станки в Алансоне восходили к XVI веку, Огюст Пуле-Маласси был на четыре года моложе Бодлера и подобно ему был расположен к писателям-маргиналам, забытым, отверженным, нарушителям от литературы. Впрочем, уже в шестнадцать лет он опубликовал в «Ревю де л'Орн» заметку о рассказах Бонавентюра Деперье, а в семнадцать сделал перепечатку тиражом в тридцать экземпляров пьесы Гийома Леруйе.

Получив в августе 1847 года степень бакалавра на филологическом факультете в Париже, в сентябре он успешно сдал экзамен в школу Хартий и через два месяца был туда принят. Однако, вместо того чтобы следовать по предназначавшемуся ему пути и выбрать прекрасную карьеру архивиста, он встал на сторону революции 1848 года и вроде Бодлера и Шанфлёри приобщился к захватывающей авантюре боевой журналистики, основав собственное издание наподобие «Салю пюблик» под названием «Эмабль фобурьен» («Любезный сердцу житель предместья») в качестве игривой ссылки на слова, сказанные Луи Филиппом, искавшим «вечный способ держать в должном повиновении весьма беспокойное население Парижа и его любезных сердцу предместий», а в подзаголовке значилось: «Газета каналий».

Несмотря на свое нормандское происхождение, Пуле-Маласси привнес в «Эмабль фобурьен» речивость парижского уличного мальчишки, среди сотрудников редакции особенно отличался Альфред Дельво с его пристрастием к крепким словечкам и обочинам Истории. Однако газету постигла та же незавидная участь, что и «Салю пюблик», а также 90 процентов из пятисот газетенок, появившихся в первые недели после 24 февраля 1848 года: выпустив всего пять номеров, издание прекратило свое существование.

Вскоре Бодлер и Пуле-Маласси стали посещать «Летери дю Парадокс» на улице Сент-Андредез-Ар, куда заглядывали также Альфред Дельво, Надар, Прива д'Англемон, а иногда и Жерар де Нерваль. Они все больше сближаются, хотя дендизм и непримиримый индивидуализм Бодлера и неуемный республиканский пыл Пуле-Маласси плохо сочетались. Вместе они вспоминали писателей прошлого, которых мало кто знал и читал, с жаром говорили о любви к книгам и качестве их верстки, об иллюстраторах, о богато украшенных переплетах, о переплетах в голландском стиле, о переплетах с использованием лака Мартена, о тисненых узорах, о прессах для тиснения, о братьях Бозерян, которые произвели переворот в искусстве оформления книг…

Худощавый, со светлыми, отливающими рыжиной волосами, с голубыми искрящимися глазами, с лицом, удлиненным острой бородкой, и с чуточку насмешливым видом Пуле-Маласси, похожий на Генриха III, в свои двадцать пять лет имел на первый взгляд все, чтобы нравиться, все, чтобы преуспеть. Уже тогда он собирался избрать издательское дело главным своим занятием.

ТРИДЦАТИЛЕТНИЙ МУЖЧИНА

Продолжая править будущее издание стихов отдельным томом, Бодлер в своих работах нередко переходит от одного жанра к другому: поэзия, очерки, статьи о литературе, статьи о живописи… Он полагает, что мог бы также писать и о музыке. В большинстве случаев он работает без заранее обдуманных планов, исходя из возможности публикации, которая представлялась ему, и встреч с теми или иными людьми.

Но в первую очередь он ищет возможности заработать деньги.

Уже более двух лет он не мог, хотя бы время от времени, рассчитывать на финансовую поддержку матери, ибо та находилась в Константинополе, куда генерала Опика назначили послом. За несколько дней до их отъезда Опик снова резко упрекнул Бодлера за скандальную связь с Жанной Дюваль, которая, как он утверждал, его обирает и обманывает. Что окончательно рассорило их.

В феврале 1851 года Бодлер подружился с Феликсом Соларом, закоренелым библиофилом, большим любителем старинной литературы. Феликс Солар, родившийся в 1815 году, поначалу сочинял водевили, впоследствии увлекся журналистикой и был одним из основателей «Эпок» и главным редактором «Патри». Теперь же занялся новым изданием — выходившим по вечерам политическим и литературным еженедельником «Мессаже де л'Ассамбле». В марте он согласился опубликовать в четырех частях «Вино и гашиш, как способ умножения индивидуальности», очерк, который Бодлер написал на основании личных опытов (особенно тех, что были пережиты им в гостинице «Пимодан»).

Девятого апреля, в день своего тридцатилетия, Бодлер с радостью обнаружил в «Мессаже де л'Ассамбле» одиннадцать своих стихотворений. Это «Скверный монах», «Идеал», «Веселый мертвец», «Кошки», «Смерть художников», «Смерть любовников», «Бочка ненависти», «De profundis clamavi», «Разбитый колокол», «Совы» и последнее стихотворение, начинавшееся словами «Озлоблен Плювиоз на жизнь и на людей». Они были собраны под общим названием «Лимбы» в соответствии с анонсом «Магазен де фамий» десятью месяцами раньше.

Едва успев насладиться этой публикацией своих стихов, самой значительной за все время, Бодлер узнает, что отчим покидает французское посольство в Константинополе и что его ждет новое назначение. В июне генерал и госпожа Опик оказались проездом в Париже, где поселились в отеле «Данюб» на улице Ришпанс, — короткая остановка в несколько недель до нового отъезда за границу, но не в Лондон, как предполагалось какое-то время, а в Мадрид.

Бодлер наконец снова увидел свою мать. Сначала их встречи омрачали ссоры: он проклинал ее, сердился за то, что она покинула его в нужде. Она, теперь уже почти шестидесятилетняя элегантная дама, уверяла, что никогда не переставала его любить и думать о нем, что чувствовала себя виноватой в том, что предоставила его своей судьбе. Оба они очень скоро раскаялись и взаимно простили друг друга, он — первый, осознав, до какой степени мать определяет его существование.

В июне 1851 года стояла прекрасная погода, и они вместе совершали прогулки по Парижу и его окрестностям. Бодлер вспоминал свое детство, домашний очаг на улице Отфёй, те счастливые годы, когда он был еще избалованным и невинным мальчиком.

Казалось, все в его странной и необычной судьбе решилось там, и только там…

Тем не менее это была всего лишь передышка, и когда в июле госпожа Опик отправилась в Мадрид, куда ее муж-посол уехал раньше, Бодлер вернулся к Жанне, другой женщине его жизни.

Отныне они делят не только кров, но и невзгоды. После пребывания в Нёйи они очутились на улице Марэ-дю-Тампль. Теперь Жанна уже не «танцующая змея», и у нее уже не тот стан, который «склоненный и удлиненный дрожит, как чуткая ладья», не те «благоухающие кудри, что благовоний едких полны», теперь она — «Больная муза».

Жанна сильно располнела, подурнела, но при этом обрела некую самоуверенность. Еще недавно она позволяла Бодлеру делать все, что ему вздумается, не осуждая и не упрекая его, а теперь на каждом шагу пилит его, осыпает бранью, повторяет, что он неудачник, что не способен зарабатывать своим пером, что напрасно бегает по редакциям газет в надежде пристроить свои статьи, в частности, посвященные карикатуре, — это одно из его пристрастий, — ему везде отказывают. Жанна признается, что изменяет ему. Потому что вынуждена это делать, говорит она. Ведь у него нет средств кормить ее.

Вот в такой-то тлетворной обстановке Бодлер пишет очерк о Пьере Дюпоне, своем ровеснике, которого знает с 1844 года. В августе 1851 года этот очерк станет предисловием к двадцатому выпуску сборника поэм и песен его друга. Он находит для него самые теплые слова. «Услышав этот дивный крик боли и горечи („Песнь рабочих“, 1846 год), — писал Бодлер, — я был восхищен и растроган. Столько лет мы ждали хоть немного настоящей и сильной поэзии!» У Пьера Дюпона его покоряет «безграничная вера в природную доброту человека, исступленная любовь к доброте и жизнерадостность», объясняющие, по мнению Бодлера, «закономерный успех всех его произведений». «Вечная слава Пьеру Дюпону за то, что он первый взломал дверь. С топором в руках он обрубил цепи подъемного моста крепости; теперь путь для народной поэзии свободен».

36

Перевод Эллиса.