Страница 20 из 62
Омельян нервно фыркнул, подрагивая крыльями носа. Заурчал в бороду — негромко, но с оттенком угрозы.
Игумен успокаивающе кивнул:
— Ничего, дитя мое, ничего… Делай, что велят.
Потеряв терпение, Иван прикрикнул:
— Довольно любоваться друг дружкой! Ну, Омеля, покажи, на что способен!
Польщенный царским вниманием опричник мотнул башкой и принялся шевелить запухшими пальцами, готовясь к новой потехе.
Настоятель обвел взглядом связанную притихшую братию и громко, как мог, сказал лишь:
— Молитесь со мной!
Посмотрев на вновь схватившегося за колокольное ухо Омельяна, перекрестился.
— Мученик твой, Господи… во страдании своем венец нетленный… крепость твою… мучителей низложи… сокруши и демонов немощныя дерзости…
Под рык опричника и гул монашеских голосов колокол дрогнул, оторвался от земли.
Из-под ногтей Омельяна брызнула кровь. Выгнув спину дугой, он тянул кверху медное тело «благовестника». Колокол потряхивало, краем он бился о колени поднимавшего. Не обращая внимания на боль, Омельян тянул. Из носа его снова хлынула кровь, заливая залохмаченный бородой рот. Рык сменился на громкое бульканье и сопение.
— Уронит… — по-бабьи ойкнул кто-то в толпе.
На него цыкнули, сбили оплеухой шапку.
Отплевываясь красным, Омельян рванул колокол и подтолкнул его коленом. Едва удержался на ногах — все тело его повело вперед, вслед за тяжеленной ношей. Но устоял и выпрямился.
Игумен, возле которого опасно ворочался колокольный бок, не отступил.
Будто пушечный залп дернул воздух — грохнул единый ликующий вопль:
— Гойда!
Надсадно сипя, Омельян держал «благовестника» перед собой. Колокол висел в его руках как на балке.
— Звони! — приказал царь настоятелю.
Старик скорым шепотом дочитал молитву. Перекрестил тусклую медь и багрового опричника. Взялся за веревку. Качнул язык, разгоняя.
— Исцели его, Господи…
Бо-ом-м-м! — густым одиночным звоном наполнился воздух.
Горло Омельяна заклокотало, будто вода закипела в груди, грозя излиться наружу. Второй удар колокольного языка заставил великана содрогнуться. На мгновение взгляд его прояснился, слетела мутная пелена, в глазах отразились боль и растерянность.
Бо-ом-м-м! — еще раз успел отозваться колокол в ослабевших руках опричника, прежде чем тот выпустил его и завалился на спину.
Толпа охнула — словно ветер пронесся по двору.
Ивана и стоявшего рядом с ним Малюту обдало горячими кровяными брызгами. Царь успел прикрыться рукавом, Скуратову же перепачкало все лицо.
Иван опустил локоть и разразился смехом.
Встрепенулась, загомонила опричная братия. Полыхнула гоготом.
— Жив ли Омелька? — полюбопытствовал хохотавший царь, вытирая рукав о чье-то плечо.
К упавшему великану подскочил Тимофей Багаев.
— Жив! — облегчено крикнул. — Не зашибло! Сморился от перетуги!
Склонясь над ступенями и чертыхаясь, Скуратов стряхивал с бороды студенистые капли.
— Тимоха, дери тебя леший! Ты что ж одежу государя испакостил? И меня мозгами забрызгал!..
— Да не я! — откликнулся опричник. — Колдун вот, напоследок, видать…
Багаев шагнул обратно, к исходящему смертной дрожью настоятелю. Голова старика была развалена надвое. Опричник взглянул на свой топор. Нагнулся, ухватил потрепанную полу игуменской однорядки, отер с лезвия налипшие седые пряди.
— Гляжу — ворожит! — пояснил он государю. Глаза его возбужденно блестели. — На Омельянушку нашего морок наводит, того аж перекосило всего…
Иван усмехнулся и кивнул.
Воодушевленный царской благосклонностью, Тимофей пояснил:
— А ну как переметнется он в богомольцы? Подумает, что и впрямь над ним чудо сотворилось… А мы богатыря такого лишимся!
Опричник неожиданно осекся, почувствовав, как на его плечо легла чья-то рука.
Обернулся.
— Дурак ты, Тимоха! «Поду-у-мает»! — передразнил озлобленный новым проигрышем Грязной. — Чего он «подумает», если ему думать-то нечем?..
Васька с размаху впечатал в ладонь Багаева новый кишень. Отошел, раздраженно хрустя снегом.
Царь добродушно рассмеялся вслед незадачливому спорщику. Малюта охотно поддержал, потряхивая животом. Покатывались и остальные.
Тимофей спрятал деньги в кафтан. Поклонился Ивану:
— Молю тебя, государь, не серчай на преданного слугу своего!
Смех на дворе затих. Все с любопытством смотрели на царя и замершего опричника.
Иван потрепал влажный ворс своей шубы. Поднес пальцы к лицу, словно принюхиваясь.
— Возможно ли муху убить на дерьме, да рук не запачкать?
Одобряя государевы слова, загудела толпа.
Облегченно выдохнул Тимофей Багаев.
Царь ткнул в сторону пленных монахов вымазанным в крови пальцем:
— Отделать всех, без остатку!
Глава шестая
Беседа
Едва отъехали от монастыря, как пошел легкий снежок — под тусклым утренним светом опускались невесомые хлопья, ложились на шапки и плечи всадников, застревали в черных гривах коней. Падали они и на рогожи, которыми возницы укрыли монастырское добро. На нескольких санях волокли награбленное. Иконы, лампады, чаши, перевязь церковных книг, ризы, монастырская казна. Оставленными царем простецкими пошевнями горделиво правил Егорка Жигулин. Позади него на возу возвышались «благовестник» и пара малых колоколов, снятые могучим Омельяном с монастырской звонницы. В других санях горой высились монастырские съестные припасы — отделанным чернецам они уже были без надобности.
К обозным саням прибавился неширокий игуменский возок, выкрашенный в черный цвет, — в нем укрылись от ветра царь Иван и неразлучный с ним Малюта.
Рядом качался в седле хмурый против обыкновения Васька Грязной. Опричник покусывал конец уса и размышлял о чем-то. Даже песьей башкой не забавлялся, та болталась возле седла — точно случайно зацепившаяся вещь. Не проигрыш Тимошке Багаеву печалил вечно бесшабашного царского собутыльника. Глубокие тени легли на его обычно самодовольное и озорное лицо. Малютин конь, без седока, шел вслед за возком. Лихие всадники из грязновской сотни, замыкавшие царский отряд, то и дело оборачивались к вершине холма. Лица их были стылы, глаза бессмысленны, как у до смерти опившихся вином.
За спинами опричного войска в безмолвии застыл разоренный монастырь. Распахнутым ртом чернели выломанные ворота. Неподалеку от частокола, на длинной ветви старого вяза, неподвижно висело несколько тел. Вывернув шеи и высунув сизые языки, покойники смотрели вслед царскому отряду. Натекшие под казненными нечистоты прихватило морозом. Снежинки присыпали волосы, плечи и бороды мертвецов.
Бледный и безмолвный, сам похожий на усопшего, сидел внутри возка царь Иван. Сжав посох, блуждал опустошенным взглядом поверх головы своего «верного пса». А тот ерзал широким задом по неудобной скамейке, стараясь не задеть государя коленями.
— Чисто жердь куриная… — недовольно бурчал царский охранник, пристраиваясь поудобнее.
Иван словно очнулся. Весь подобрался, насупился.
— Не к удобствам земным чернецы стремятся, но к спасению! — строго и назидательно произнес он. — О душе, Малюта, о ней надо думать, не о телесном благе!
Скуратов перестал возиться. Пожал плечами:
— Может, и нужно, государь. Но я — в первую очередь о твоем благе думаю. Как уберечь и чем помочь. А душа моя — в твоем распоряжении. Твоя воля над ней. Вон чернецы… И над ними твоя воля свершилась. Значит, так Богу угодно было.
— Занятно говоришь…
Глаза государя часто заморгали и увлажнились. Казалось, он вот-вот заплачет. Но, внезапно схватив Малюту за рваный ворот, царь притянул его к себе, так что бороды их переплелись, и зашептал, обдавая горячим нечистым дыханием: